Читаем без скачивания Ярость - Генри Каттнер

— Тебе тысяча лет? — спросил Хейл, стараясь хоть за что-то зацепиться.

— Около того. Я много чего повидал. Если бы я захотел, давно мог бы заправлять всей Венерой. Но избави Бог! Если я знаю ответы, это еще не значит, что они мне нравятся. Вот я и сижу себе тихонько в Храме Истины и отвечаю на вопросы.

Хейл растерянно сказал: «Но мы всегда думали, что… есть такой компьютер…»

— Конечно, а как же! Ведь люди скорее поверят машине, чем такому же, как они. Оно и понятно. В общем, сынок, так или эдак, а только я знаю все ответы. Я прокручиваю всю информацию, которая у меня в башке, и вижу, что будет дальше. Обыкновенный здравый смысл. Правда, чтобы разобраться с какой-нибудь проблемой, я должен знать о ней все.

— Так ты знаешь будущее?

— Тут сложнее — слишком много переменных. Кстати, я надеюсь, что ты не собираешься трепаться обо мне. Жрецы этого терпеть не могут. Каждый раз, когда я показываюсь клиенту без всех этих штучек, они потом целый месяц нервные ходят. Хотя можешь чесать языком сколько угодно, кто тебе поверит, что знаменитый оракул — вовсе не супер-пупер-компьютер! — он добродушно ухмыльнулся.

— Главное, сынок, я кинул тебе идею. Я уже говорил, что складываю цифирки и получаю ответ. А иногда и несколько ответов. Почему бы тебе не отправиться на континент?

— Что?!

— А что такого? Парень ты крепкий. Конечно, может выйти, что ты там загнешься. Это, я бы сказал, почти наверняка. Но для чего ты спустился вниз? Сражаться. Так в Куполах не очень-то посражаешься, особливо за идею. Я думаю, найдутся люди, которые пойдут за тобой. Может, несколько Свободных Компаньонов, я имею в виду из Бессмертных. Собери их всех и отправляйся на континент.

— Это невозможно.

— А что? У каждой Компании были свои форты…

— Мы держали сотни человек, чтобы отбиваться от джунглей. И от животных. Мы непрерывно сражались с континентом. И потом, от фортов не очень-то много осталось.

— Выбери какой-нибудь один и отстрой его как следует.

— И что дальше?

— Может быть, ты станешь большим человеком, — тихо сказал Вычислитель. — Самым большим человеком на Венере.

Молчание затянулось. Выражение лица Хейла постепенно менялось.

— Ладно, хорошего понемножку. — Вычислитель встал и протянул ему руку. — Кстати, меня зовут Бен Крауелл. Будут неприятности — заходи. А может, я к тебе заскочу. Ну, в любом случае, особо не болтай, кто тут всему голова.

Он весело подмигнул, выпустил облако дыма из своей трубки и, шаркая, вышел.

Жизнь в Куполах во многом походила на шахматную игру. В курятнике, среди петухов и несушек, в наибольшем почете тот, кому дольше всех удается избежать кухаркиного ножа. Время жизни определяет место в иерархии. У пешек век короткий. Кони, слоны и ладьи живут дольше. В обществе это означает демократию в пространстве и диктатуру во времени. Потому-то библейские патриархи обладали такой властью — они жили столетия!

В Куполах Бессмертные просто знали больше, чем не-Бессмертные. И происходило своеобразное расслоение. В это практичное время никто, конечно же, не думал почитать Бессмертных за богов, но расслоение все равно происходило. Родителям присуще свойство, которое немыслимо у детей — зрелость. Возраст. Опыт.

Смертные люди привыкали чувствовать себя зависимыми от Бессмертных — те больше знали и к тому же они были старше.

Жираф большой, ему видней.

Кроме того, обычный человек склонен избегать ответственности. Личность все больше растворялась в обществе, которое отвечало за все. В конечном счете это привело к тому, что каждый перекладывал свои заботы на другого.

Образовался замкнутый круг, где никто ни за что не отвечал.

Бессмертные старались заполнить чем-нибудь длинные пустые столетия, которые ждали их впереди. Они учились. Они совершенствовались. У них было на это время.

Кончилось тем, что смертные охотно передали им право о себе заботиться.

Это была стабильная культура — культура умирающей цивилизации.

Он вечно попадал в разные истории.

Все новое его завораживало. Кровь Харкеров брала свое. Звали его, однако, Сэмом Ридом.

Он постепенно ощущал прутья невидимой клетки. Их было двадцать, двадцать, двадцать и двадцать. Его мозг постоянно бунтовал, отказываясь подчиняться здравому смыслу. Он искал выхода. Что можно сделать за какие-то восемьдесят лет?

Едва ему исполнилось двенадцать, он умудрился устроиться на работу в огромный гидропонный сад. Широкое, с грубыми чертами лицо, лысая голова, острый ум — все это позволило ему беззастенчиво врать, когда его спрашивали о возрасте. Он проработал там недолго — до тех пор, пока он из любопытства не стал экспериментировать с садовыми культурами. А поскольку он совершенно в этом не разбирался, то, конечно, погубил несколько ценных растений.

Однажды, незадолго до увольнения, он обнаружил в одном из чанов маленький синий цветок, напомнивший ему о женщине, которую он видел на карнавале. Ее платье было в точности такого же цвета. Он спросил про цветок у одного из служителей.

— Обыкновенный сорняк, — сказали ему. — Никак от них не избавиться. Сколько сотен лет с ними борются, а им хоть бы что. Этот еще ладно. Вот крабья трава — так это самое поганое.

Служитель вырвал цветок и отшвырнул в сторону Сэм подобрал его и постарался узнать о нем что-нибудь еще. Цветок, как он потом выяснил, назывался фиалкой. Безобидный милый цветочек, так непохожий на роскошные сортовые растения. Он хранил ее до тех пор, пока фиалка не рассыпалась в пыль. Но и после этого он помнил ее — так же, как помнил ту женщину в синем.

Однажды он сбежал в Купол Канада, расположенный далеко от его родного моря. До этого он никогда не покидал Купола и был потрясен видом огромного прозрачного свода, окруженного вскипающей пузырьками водой. Он отправился туда вместе с человеком, которого подкупил украденными деньгами, чтобы тот выдал себя за его отца. Добравшись до Купола Канада, они расстались навсегда.

Для своих двенадцати лет Сэм был очень сообразительным. Он изобрел множество способов зарабатывать на жизнь. Но ни один его не привлекал. Ему все казалось слишком скучным. Блейз Харкер знал, что делал, когда оставил в изуродованном, деформированном теле нетронутый мозг.

Хотя уродливым Сэм был только с определенной точки зрения. Мерилом красоты считались высокие, стройные Бессмертные, и это налагало на всех коренастых и ширококостных клеймо уродства.

Сэма все время беспокоило неотвязное, жгучее чувство неудовлетворенности и любопытства. Оно без конца подгоняло его. Он не мог жить как все, поскольку это чувство было свойственно Бессмертным, а он, очевидно, Бессмертным не был. Как мог он позволить себе учиться сто и больше лет! Даже пятьдесят лет.