Читаем без скачивания Письма о современной литературе - Константин Аксаков

Но в настоящее время зашевелились вопросы. Появилось сомнение, хорошо ли то подражательное направление, которому так долго и беззаботно мы следовали; отвлеченность, неестественность всего строя общественной жизни нашей более или менее почувствовалась, пробудилась мысль о русской самостоятельности, и все, что мыслит в России, задумалось.

С наших глаз стала спадать одна пелена за другою. Мы стали замечать, что вся умственная и литературная деятельность наша есть только повторение деятельности чуждой, лишена самобытности… и – бесплодна. Мы стали понимать, что нам необходимо, конечно, принимать от соседей наших дельные сведения и науки, как необходимо приобретать все новейшие открытия и приобретения (так было и встарь на Руси), но что это заимствование может быть полезно только при своей самостоятельной умственной жизни; а догадливое перенимание чужих мыслей не есть еще самобытная деятельность ума. Мы заметили, что мы все перенимали даже то, чего не следует, чего нельзя перенимать без совершенной утраты самостоятельности; перенимали мы образ мыслей, восторги, негодования, самую жизнь. Мы заметили, что жили чужим и отсталым умом, и догадались, что это не жизнь.

Где же жизнь?

Этот вопрос, эта потребность, а следовательно, и возможность жизни, жизни настоящей, самобытной, в нас пробудилась. Вместе с этим, как бы в ответ на вопрос, внимание наше обратилось ко всем самобытным проявлениям русской жизни, к древней истории, к обычаям народным, к устройству народной общественности, к языку, ко всему, в чем высказывается Русь. Хотя и здесь различны точки зрения, хотя подражательный взгляд и здесь еще думает удержаться, но уже образовалось целое литературное направление, в сущности, очень простое, направление, основанное на том, что русским надо быть русскими, другими словами, что без самостоятельности нравственной и жизненной – все ложно. Если самостоятельности в нас нет и быть не может, то подобная истина для нас бесполезна и нас не восстановить духовно. Если же у нас есть самостоятельность, то достаточно этого сознания в ее необходимости, чтобы она пробудилась сама. Поднят огромный вопрос для русских людей, вопрос: быть или не быть! – Быть же обезьяной для человека не значит быть.

При таком огромном, поднятом, но еще не решенном вопросе, – могут ли иметь место стихи и другие поэтические произведения? Мы сказали, что для поэтического творчества необходима известная степень самодовольства, внутренняя гармония. Но есть ли ей теперь место в человеке, означенном высоким талантом, следовательно, высокой степенью понимания? Исчезла прежняя вера в свое поэтическое направление, исчезла прежняя авторская беззаботность. Самая почва литературы колеблется под нами. Недоумение или разрешение вопроса, – вот что занимает мысль и душу русского человека. Последний русский поэт и стихотворец подражательной эпохи, Лермонтов уже касался раздумья, – но он нашел убежище в странном самодовольстве, в самодовольстве сухого, холодного эгоизма, в котором окончательно выступило наружу все сокровенное зло прежнего отвлеченного направления. Нам скажут, пожалуй, что и теперь можно найти самодовольство в светском обществе; но это не то самодовольство, которое мы разумеем в настоящем случае; мы выражаем здесь этим словом личное чувство внутренней душевной гармонии, удовлетворяющееся собою, чувство, в котором есть некоторый свой утонченный эгоизм; тупое светское самодовольство, бывающее именно тогда, когда в душе пусто, хоть шаром покати, – не имеет с этой гармонией ничего общего; о тех, кто удовлетворяется светскою жизнию, конечно, говорить не стоит; на почве светской жизни, на этой бесплодной почве, ничто не родится. – Кроме этого состояния, которое испытывает человек пред лицом еще решаемого вопроса, состояния, не допускающего самодовольства и гармонии, является теперь вместе с тем сомнение в самой основе поэзии нашей и в способах ее выражения. – При таких условиях поэзия невозможна. И точно, мы не видим поэтов (говорим теперь собственно о стихах); а если и есть они, то сочувствия они не находят и кажутся странными, грустными анахронизмами. Поэтов не по одному названию, а по истинному дарованию очень немного, да и стихотворцев без дарования, с одним умением писать стихи, также небольшое число. – Дарования современных поэтов бледны; стих их, хотя часто прекрасный, не имеет свежести. Замечательнее всех по оригинальному и свежему стиху, и потому составляющий исключение, г. Полонский; от его стиха дышит ароматом поэзии, тогда как стихи других – большею частью увядшие, безуханные цветы. Впрочем, надо сказать, что эта свежесть стиха реже встречается в теперешних произведениях г. Полонского.

Прошедшая эпоха также одиноко и уныло напоминает о себе. Лира Жуковского еще недавно звучала гармонически с берегов Рейна; иногда раздаются замысловатые и подчас полные чувства стихи Вяземского, умные и колкие стихи М. Дмитриева или по-своему мелодические стихи Ф. Глинки (только не о поэтах-головастиках и не «покори, покори, покори»). – Грустно-приятное впечатление былой, детски-счастливой эпохи производят эти произведения. Впрочем, из писателей этой минувшей эпохи выделяется Ф. Тютчев необыкновенностью поэтического выражения и часто глубоким содержанием. Он, можно сказать, принадлежит современной эпохе по современному значению своих стихотворений. – Есть еще два поэта, но они, скорее, выражают отрицание стихотворного периода, отрицание этой веры в стих, этого услаждения стихом. Поэты, о которых говорим, – Хомяков и И. Аксаков. Важное значение Хомякова в отношении к русской литературе, преимущественно в отношении русской мысли, несомненно для всякого, кто хотя сколько-нибудь следит за умственной деятельностью. Хомякову начинают наконец отдавать справедливость, хотя далеко еще не достаточно. Между стихами его и И. Аксакова мы находим сходство если не по стиху и не по предмету, то по характеру стихотворений. У обоих содержание, мысль не укладывается в стихотворение, переходит его пределы; содержание так широко, так не удовлетворяется стихотворным выражением, так стремится воплотиться в жизни, в действительности, в деле, что часто после прочтения стихов Хомякова и И. Аксакова полон только мыслию, ими выраженною, а стихи забыты. Стих, сам по себе всегда замечательно прекрасный и сильный, является у них случайною формою, вследствие ли силы предания, вследствие ли минутного расположения к гармонии звуков. Недавно один из поэтов выдвинулся резко из толпы своими стихотворениями. Это граф А. К. Толстой. Его стихотворение «Спесь» так хорошо, что уже кажется не подражанием песне народной, но самою этою народною песнию. Чувствуешь, что вдохновение поэта само облекается в эту народную форму, которая одела его как собственная одежда, а не как заемный костюм. Одна эта возможность – уже чрезвычайно важная заслуга. «Колокол», «Кабы Волга-матушка…», «Дождя отшумевшего капли» – все это прекрасные, полные мысли стихотворения, мысли, которая рвется за пределы стиха, а в наше переходное время только такие стихотворения и могут иметь настоящее, живое достоинство.

Как нарочно, когда мужчины смутились и задумались, выступили женщины на опустелое поприще поэзии. Из них две с замечательным талантом, но не в равной степени: это г-жа Жадовская и г-жа Павлова. Талант первой, впрочем, не много обнимает: минуту жизни, грусть любви, поэтический образ, явление природы. Талант второй несравненно шире. К. Павлова, конечно, выше всякого сравнения с другими нашими женщинами-поэтами. У К. Павловой часто мысль облекается в сильный стих, грусть и фантазия сердца часто уступают место в ее произведениях верному взгляду на действительную жизнь, меткому очерку светской лжи и нравственного общественного безобразия; а между тем прекрасный стих дает поэту возможность услаждаться даже и безобразными явлениями жизни. Как глубоки подчас, как хороши стихи К. Павловой! Но и ее стихи, принадлежащие уже – сказать ли? – прошедшей эпохе, пробуждают, скорее, чувство сожаления, и тем сильнее оно, чем они лучше. Читая их и любуясь ими, чувствуешь, что все это… не нужно. С таким же грустным чувством сожаления прочли мы недавно несколько прекрасных стихотворений (в особенности по стиху) Надежды Хвощинской, обличающих несомненное дарование. – То, что двадцать лет тому назад понравилось бы людям, счастливым в своей отвлеченной лжи, теперь лишнее для людей, которым понятна стала ложь и которые выбираются на другую дорогу; лишнее и потому, что эти люди не тем заняты, лишнее и по своему, иначе теперь понимаемому, достоинству. – Во всяком случае, стих в настоящее время приличнее как-то в устах женских, чем в устах мужчины, из которых должны раздаться иные, строгие речи. Блаженное время стихов прошло, пусть же их отпевают женщины.

Кроме поэтов-стихотворцев, которых число, как и число их произведений, очень ограниченно, есть писатели-прозаики, тоже поэты, ибо сочиняют изящные сочинения. Повести, и романы, и комедии в прозе читаются больше стихотворений, ибо тут есть прозаический рассказ вседневной жизни, да еще анекдотический интерес, который так любезен праздному любопытству; но прозаические изящные произведения хуже стихов; стихи, по крайней мере, откровенно объявляют свою веру в поэзию, прямо записываются в ряд поэтических произведений; повести и романы не знаешь куда и причислить: тут и рассуждения, и анекдоты, и какие-то взгляды, и претензии на художественность, – все же вместе холодно и безжизненно до крайности. Эта лукавая изящная проза продержится дольше, чем откровенный стих. Впрочем, дурных повестей не найдешь теперь ни за какие деньги; все повести недурны: в том-то и беда. Читаешь: есть как будто и занимательность, и как будто что-то вроде характеров, и слог недурен, и даже как будто есть мысль; но все это одни призраки; прочтешь – никакого впечатления не остается; повесть или комедия забывается как ничего не принесшая: ни мысли, ни образа, достойного остаться в душе после чтения; если же и встречаются кой-какие исключения, то они редки и отличаются от других повестей тем, что впечатление остается в душе несколько дольше. – Эти недурные повести не могут занять ни мысли, ни чувства. Представьте себе человека, который и не глуп, и не умен, который обо всем имеет понятие, говорит гладко – ничего не скажет, кажется умным по наружности, не будучи таким в самом деле, – между тем имеет весь лоск приличия, так что даже никаким нечаянным оригинальным движением не выкажет себя самого и не отличится от других. Согласитесь, что такой господин невыносимо скучен; всякая положительная глупость интереснее. Все наши современные недурные повести, и романы, и комедии сильно похожи на означенного господина.