Читаем без скачивания Муссолини и другие фашисты - Эдуард Лимонов

Влево от моего окна стена изгибается в один из двух внутренних дворов отеля, образованный тремя его крыльями. Тихо во дворе. Одиннадцать часов утра - самый тихий час в "Эмбасси". Не переговариваются из окна в окно, спят обитатели. Устали. Накричались, натанцевались, наглотались алкоголя и на:Только проснется вдруг нервно особенно поздно засидевшийся вчера в баре и, обнаружив рядом роскошный черный зад подруги, приладится, и, разбуженная, закричит обладательница зада, засмеется, задышит тяжело... Окна обыкновенно открыты, старый отель фыркает радиаторами, хорошо отапливается, - потому стоны пары реверберируются двором-колоколом, всем слышны... А то прилетят и заорут над двором, заклюют нечистоты на дне его неправдоподобные, казалось бы, в каменном городе чайки. Отстонет пара в тяжелом алкогольном сексе, улетят чайки, и опять тихо... Спит отель, омываемый тяжелым прибоем Бродвея... Я уже не спал, я читал, оставшись в кровати. Смиф был суров к Муссолини, как директор школы к плохому подростку. "Плохой конец" - труп Бенито, подвешенный за ноги на Пьяззале Лорето в Милане, - казался оксфордскому профессору достаточным основанием для произнесения поучений девятнадцатилетнему итальянцу, бродяжничающему по Швейцарии. "Подобно Гитлеру в Вене, он не любил тяжелых работ, кроме этого ему не хватало силы воли или же качеств, необходимых для регулярного за работка". "Для регулярного заработка ему не хватало глупости", - воскликнул я и выбрался из постели. Нужно было собираться в бюро по трудоустройству на 14-й улице, куда меня вызвали письмом. Я знал, что мой инспектор проведет со мной беседу, убеждая меня найти работу, угрожая лишить меня пособия, и нужно выглядеть жалким и как можно более глупым. Я пошел в ванную комнату и прорепетировал нужное выражение лица - раскрыл рот. Готовясь к походу, я не брился уже несколько дней, жиденькая татаро-монгольская щетина под носом и на кончике подбородка выглядела грязью. Сам себе я был противен, следовательно, буду противен и инспектору. Явиться в бюро по трудоустройству в моем нормальном виде (чистые джинсы, пиджак фиолетового бархата) еще не значит, что инспектор лишит меня пособия, это решает комиссия; но он может настучать рапорт в комиссию, и через полгода чертова машина может выбросить меня из числа облагодетельствованных. Не следует смущать инспектора - бедняк должен выглядеть как бедняк. Если Муссолини попрошайничал в Швейцарии и "употреблял насилие, чтобы добыть себе питание" (основываясь неизвестно на чем, утверждает Смиф), то в нынешние времена этот метод не годится. Если бедняк схватит богатство за горло у фонтана Линкольн-центра, бедняк отправится в тюрьму. В благополучных государствах, чтобы выжить, бедные люди научились хитрить. Мы прикидываемся дураками... Уже одетый, я вернулся к кровати и заглянул в книгу: "Он часто посещал ночлежки, но находил невыносимыми контакты с другими нищими. Однажды ночью он нашел убежище в ящике под "Гранд Понт" в Лозанне. Едва ли несколько недель прошло после того, как он покинул Италию, но он уже был арестован за бродяжничество. Полицейский рапорт замечает, что он "болен и мало склонен к работе". Приключившееся в Швейцарии с Муссолини показалось мне настолько актуальным, так захватило меня, что я взял книгу с собой. Между Историей с большой буквы и жизнью обитателей ночлежек или отелей типа "Эмбасси" (я вошел в лифт "Эмбасси") нет обыкновенно никаких точек соприкосновения. История с большой буквы движется первыми учениками, приличными членами общества - парламентариями, профессорами, министрами и генералами. Она совершается в результате заседаний, постановлений, голосований, в хорошо освещенных залах дворцов. В массовые сцены допускаются почетные караулы в военных костюмах прошлых веков, стенографистки, посыльные, лакеи в белых перчатках. Посему плохо скрытое презрение сквозило в повествовании оксфордского Смифа (пополам с гадливостью и недоумением), когда он вынужден был констатировать, что вот иногда "История с большой буквы" забредает под "Гранд Понт" в Лозанне или в ночлежки. Смиф потерялся и, не зная, как себя вести, осудил юного итальянца по кодексу морали даже не профессорской, но буржуазной: "не обладал любовью к постоянному труду... подобно Ги.леру в Вене..." Пересекая Бродвей, направляясь к остановке автобуса, я злорадно пред ставлял себе оксфордского Смифа (или другую суку со страстью к Истории с большой буквы), насильственно поселенного в "Эмбасси". Дабы он понял, что существуют иные нравы, иные нормы. Я представил себе, как эФ-мэн, сделав страшные глаза, подкатится к профессору и скажет "Дай мне десять долларов, парнишка, если хочешь дожить до утра!" Позеленев, Смиф будет рыться в карманах в поисках десятки. Получив деньги, эФ-мэн дождется профессора в холле утром и, поддав его пузом, как тугим мешком, придвинет к стене. Дыша свининой и пивом в профессорский нос, прогундосит: "Дай мне еще червонец, паренек, если хочешь дожить до вечера..." - и прижмет профессора пузом. Только если в душе у тебя, профессор, есть настоящая решимость ударить ножом в брюхо эФ-мэна, если она светится в глазах твоих ярко, ты сможешь ос тановить процесс своего заклевывания. эФ-мэн - трус, однажды в моем при сутствии его избили тинэйджеры с девятого этажа, но ты-то этого не знаешь. Он всего лишь толстый шакал и вымогатель, но он знает, как надуть щеки, выпя тить губы, как следует понизить голос, дабы напугать белого человека. Понять, что эФ-мэн трус - в Оксфорде этому не учат. Для тебя он будет Циклоп Полифем. А я знаю, что у него слабые бока и возможно, если не противно, защекотать его до истерики... В центре на 14-й воняло, как в ночлежке. Ясно, что клиентов запускали в девять и выгоняли в шесть, но за это время они успевали загадить воздух. Бледный, шелушащиеся (от кожной болезни) морщинистые щеки, инспектор заметил книгу на моих коленях. Привстал заинтересованный, протянул руку: - Можно? Муссолини... Ты читаешь это? - Медленно. Для практики английского... Очень медленно. - Я подумал, что совершил ошибку, взяв книгу с собой. Одной из причин для получения пособия служило мне незнание английского. Основной причиной. Инспектор помазал книгой коллеге за соседним столом: - Посмотри на это, Джерри. Полюбуйся. Они теперь пропагандируют фашистов. Dолбаный издательский бизнес. За грош они продадут родную мать. Их не трогает, какое влияние могут иметь подобные книги... Я хотел было успокоить инспектора, сказать ему, что даже уцененная до 99 центов книга "Дуче", очевидно, не заинтересовала его соотечественников, ибо, пройдя мимо магазина, где я ее купил, я увидел, что цена на "Дуче" снижена до 79 центов, но я промолчал. - Нравится тебе книга? - спросил инспектор. - Я не знаю еще. Он был бродягой в Швейцарии. Ночевал в ночлежках. Интересно. - Он был одни из самых крупных сукиных сынов в современной Истории, воскликнул инспектор и, вдруг схватившись за стол, объехал угол. Оказался рядом со мной, едва ли не упираясь в меня коленями. - Может быть, - сказал я, стараясь звучать равнодушно. - Однако в Италии, где я прожил четыре месяца, простые люди говорили мне, что он постро ил дома для рабочих, дал людям хлеб и работу... - Я хотел сказать, если Мус солини сукин сын дли моего инспектора, не обязательно он сукин сын для всех. Инспектор уехал на стуле на свое нормальное место. - Я говорю тебе, Джерри, однажды мы будем иметь здесь в Соединенных Штатах, своего Муссолини или Гитлера. Черни у нас скопилось достаточно. Они лишь ждут сигнала. Суровый экономический кризис, и они выльются из отелей на улицы... - Он покосился на меня, как бы подозревая и меня в намерении вылиться из отеля на улицы в момент прихода экономического кризиса. Шлепнул моей книгой о стол рядом со мной. - Ты ищешь работу? - Разумеется, - сказал я вяло. - Но вы же знаете, в Нью-Йорке депрессия. Работы нет, тем более... - я хотел добавить обычное: "для не знающего ан глийского", но не добавил, оборвал фразу. - Я знаю, я знаю... Собеседование вернулось в формальное русло. Он обязан был вызывать Мр. Савенко раз в шесть месяцев. Дабы оставить в моем досье запись о собе седовании. Он даже не мог развести передо мной демагогию, что он и другие американские налогоплательщики нас содержат. Нам они давали деньги, которые недоплачивали нашим же братьям - беднякам. "Нью-Йорк Таимс" только что опубликовала статью "Вэлфэровские деньги", где объяснила, что, платя работа ющим идиотам из национальных меньшинств по 2,50 в час, Америка содержит таких, как я, да еще и имеет прибыль. Двадцать минут мы дружно сочиняли фальшивую бумагу. Я называл ему имена организаций, в которых я якобы побывал за последние недели, ища работу. Он безостановочно писал, наклонившись над моим "делом", не переспрашивал меня, может быть, даже добавил несколько организаций по своей собственной инициативе.

На скамье меж двух потоков Бродвея сидел полупьяный и злой Ян, дожидаясь меня. С бутылкой водки "Абсолют". Он приходил теперь в мой отель выпить со мной и встретиться с Розали. До этого он находил проституток на улице. Я рассказал ему о простом трюке со стуком в дверь и просовыванием банкноты. Мы поднялись. В коридоре, у лифта, стоял почему-то комод. Мы подняли его и понесли. У меня в 1026-м стоял точно такой же, но имущество мое недавно увеличилось. Я получил "в подарок" несколько ящиков рубашек, пиджаков и брюк. Проще говоря, наследник старика (я подрабатывал грузчиком) намеревался вышвырнуть тряпки на тротуар, я лишь спас их от мусорного трака. Если меня вдруг одолевало желание замаскироваться, я напяливал тяжелый черный костюм, могущий плащ и шпионом совершал по Бродвею круг почета. До 42-й и обратно. - Тяжелый, б..., весь заплыл от краски, как бронированный, - выругался Ян, когда мы внесли комод в мою комнату. - Ты что, теперь и спишь с Муссо лини, на хрена тягаешь с собой книгу?! - В голосе его звучало раздражение. Он был такой истерик, что лишние полкило веса, книга, положенная мной на комод, раздражила его. - Ходил на собеседование в Эмплоймэнт-секцию. Обычно приходится ждать минимум час, делать не фига, К тому же в юности дуче нахожу множество эпизодов, сходных с эпизодами моей юности. - Б.. какой важный... Он находит... - Я чувствовал, что Ян меня за что-то уважает. Отчасти, несомненно, по причине того, что я русский (Ян гордо называл себя антисемитом). Отчасти за то, что я жил себе единственным белым в отеле с черными. Отчасти за несколько статей, которые я успел напечатать в "Русском Деле", пока меня не уволили. А может быть, потому, что я не был мрачен и истеричен, подобно ему. - Слушай, а ты не находишь, случайно, что фашизм придет еще раз? - Трудный вопрос задали вы мне, товарищ... - Ты не кривляйся, Эдюня, я тебя серьезно спрашиваю. Здесь никого нет, ты, я и телевизор "Адвенчурэр":_Что ты думаешь насчет будущего фашизма? Я вот тебе признаюсь первый открыто, что считаю себя фашистом. Ментально то есть, а не членом чего-либо. Я за то, чтоб сильные люди правили миром, а не вся эта погань, только потому, что они удобно родились в нужном месте и посещали нужные университеты. Я за то, чтоб фашизм пришел опять. - Знаешь анекдот про слона? У клетки со слоном стоит посетитель и читает табличку: "В день слон съедает 50 кг моркови, 50 кг капусты, 200 кг сена..." Подходит сторож зоопарка. Посетитель спрашивает сторожа: "А что, дед, правда слон все это может съесть? Так много?" - "Съесть-то он съест, - смеется сторож. - да хто же ему дасть..." Ян, сбросив ботинки, потер ступней о ступню. Носки на нем были рваные. Не по причине нищеты, но от небрежности: - И что ты этой басней хотел сказать? Я тебя не понял. - То, что ты можешь только угодно считать себя фашистом, если тебе это льстит, но что ты можешь сделать? Система работает на подавление тебя, а не твоих мыслей. Ты эффективно подавлен: живешь еще с тремя бедняками на девяностых улицах в полуразвалившейся квартире, получаешь, как и твой покорный слуга (я ткнул себя в грудь), пособие, подторговываешь пластинками, у тебя есть деньги на водку, иногда - на Розали... Ясно, что ты можешь сожрать много, как слон из анекдота. Тебе тридцать, ты можешь потребить много баб и хорошего шампанского, и в тебе достаточно свирепости и истеричности, чтобы выпустить кровь из большого количества богатых обитателей Парк-Авеню и Пятой, но хто тебе дасть, Ян? Посмотри на себя в зеркало. Полупьян, челочка прилипла ко лбу, такими в телесериях изображают невысокого класса злодеев, районного, так сказать, масштаба... садящимися на электрический стул. - В качестве свидетеля я указал Яву на телевизор "Андвенчурэр". - На себя погляди, - пробурчал он, но я знал, что он не захочет обидеть ся. Он ходил ко мне именно в надежде на такие разговоры, он специально за водил их, такие разговоры. Водку он мог пить и с тремя холостяками-соседями. Мне разговоры с ним также были нужны. И не только потому, что он един ственный продолжал посещать меня и не боялся "Эмбасси". Он еще был для меня крайним примером, как бы живым экземпляром человека, каким и я могу сделаться, но каким не следует быть. Злобин был неприятный тип, без шарма, поганый и опасный, как кусок старого оконного стекла, да... однако у него были жадные, свирепые грезы волка, а не домашнего животного.