Читаем без скачивания Золотое кольцо всадника - Мика Валтари

Мне понравилось благоразумие мальчика, который не принимал все сказанное ему христианами за чистую монету, а шел за подтверждением их слов ко мне. Я не очень хорошо разбирался во всем этом, а потому осторожно ответил:

— Верно, что римляне распяли его. На табличке на кресте было написано, что он царь иудейский. Мой отец был там и видел все собственными глазами. Он и сейчас утверждает, будто небо почернело и скалы рушились, когда царь иудеев умер. Христиане верят, что он скоро вернется, и считают, что это время уже наступило, так как со дня его смерти прошло тридцать лет.

Юкунд сказал задумчиво:

— Учитель Кифа — пастырь более могущественный, чем британские друиды, хотя он и еврей. Он требует очень многого — совсем как друиды. Нужно мыться и носить чистое платье, молиться, терпеть и подставлять левую щеку тому, кто ударит по правой. Это он называет самообладанием, которое требовал и Пьетро. У нас есть и тайные знаки, по которым посвященные узнают друг друга.

На это я ответил:

— Я уверен, что Кифа не станет учить тебя ничему дурному. Упражнения, что он предписывает, требуют большой силы воли. Но, надеюсь, ты понимаешь, что об этом не следует говорить с первым встречным.

Тут я сделал весьма таинственную мину, достал из ларца деревянную чашу, показал ее Юкунду и сказал:

— Это чудесная чаша, из которой однажды пил сам царь иудеев. Никто не знает, что она есть у меня, и я прошу, чтобы ты сберег мою тайну. А сейчас я наполню ее…

Я налил в чашу вина с водой, и мы оба сделали по глотку — мой сын и я. В зале было полутемно, и казалось, будто чаша не пустеет, хотя я отлично понимал, что это всего лишь обман зрения. Меня вдруг залила волна нежности к мальчику, и я понял, что обязан поговорить со своим отцом об Юкунде.

Не мешкая, мы с ним отправились в дом Туллии. Юкунд вел себя тихо, как овечка. Широко раскрытыми глазами, он озирался по сторонам: ему никогда еще не приходилось видеть такой ослепительной роскоши. Сенатор Пруденс, приютивший Кифу, жил скромно и по старинке, а мой дом на Авентине был тесным и неудобным. К сожалению, я не мог переделать его, потому что тетушка Лелия не перенесла бы шума строительных работ.

Я оставил Юкунда у Туллии, заперся наедине с отцом и честно рассказал ему все о своем сыне. Я давно не навещал отца и очень огорчился оттого, что он сильно постарел, обрюзг и совершенно облысел. Ему уже было за шестьдесят. Отец молча слушал, опустив голову, и лишь однажды коротко взглянул мне в глаза.

Наконец он проговорил:

— Как же судьба отзывается в сыне! Твоя мать была гречанкой с островов, мать твоего ребенка — из племени бриттов. В молодости имя мое связывали с отравлением и подделкой завещания, а о тебе я слышал такие страшные вещи, что отказываюсь им верить. Твой брак с Сабиной никогда не был мне по душе, хотя отец ее и городской префект. По причинам, о которых я не хочу говорить, я не испытывал желания видеть младенца, коего она тебе родила. Но с твоим британским сыном дело обстоит иначе. Интересно, как тебе в голову могла прийти трезвая мысль отдать его на воспитание к Кифе? Я знаю Кифу с давних пор, еще с моей галилейской юности.

Думаю, он не стал большим ревнителем веры, чем был. Каким тебе видится будущее твоего сына?

— С большой охотой я отдал бы его в школу на Палатине, где учатся дети наших союзников — царей варварских племен. Науки им преподают выдающиеся риторы и ученики Сенеки, — сказал я. — Там его плохой латинский был бы не так заметен, и он смог бы завести полезные знакомства с ровесниками. Ну, а Кифа научил бы его обуздывать свои страсти. Когда Британия будет окончательно покорена нами, ей потребуются воспитанные в римском духе управители, а Юкунд по материнской линии происходит из знатного иценского рода. Однако мне нельзя сейчас показываться на глаза Нерону, хоть мы с ним и были прежде друзьями…

Отец, поразмыслив, проговорил:

— Я сенатор и еще ни разу не просил Нерона ни о какой милости. Мало того: на заседаниях сената я привык держать рот на замке… впрочем, это скорее заслуга Туллии, потому что все годы нашей с ней совместной жизни последнее слово я обычно оставлял за ней. В Британии нынче царит полная неразбериха, и архивы по большей части уничтожены. Ловкий юрист всегда сможет представить документы, доказывающие, что родители Юкунда за особые заслуги перед империей получили римское гражданство. И это почти правда, поскольку с его матерью ты вступил в брак, хотя и по законам бриттов. Твоей матери в городе Мирина даже установили памятник. Как только Камулодун будет вновь отстроен, ты тоже сможешь поставить в храме Клавдия статую твоей Лугунды. Ты просто обязан сделать это ради своего сына.

Трудно поверить, но пока мы с отцом беседовали, Туллия успела всей душой полюбить Юкунда. Пышная красота ее стала увядать, и на месте симпатичного кругленького двойного подбородка образовался морщинистый мешочек. Узнав о трагической судьбе родителей мальчика, Туллия разрыдалась, заключила его в объятия и патетически воскликнула:

— По очертанию его губ, по носу и даже ушам я вижу, что ребенок принадлежит к благородному знатному роду. Да, да! Уж я-то с первого взгляда отличаю золото от медяшки! Я уверена, что твои отец и мать были наделены всеми добродетелями… кроме разума, конечно, иначе они не назначили бы опекуном такого человека, как Минуций.

Юкунд терпеливо, словно жертвенный ягненок, сносил ее ласки и поцелуи. Воспитательные методы Кифы явно начали приносить свои плоды. Туллия грустно продолжала:

— К сожалению, римские боги не послали мне собственных детей. Когда я впервые вышла замуж, я несколько раз выкидывала. Мой второй муж, благородный Валерий, был человеком пожилым и оттого бессильным; Марк же не жалел своего семени лишь для чрева одной непотребной гречанки. Но довольно об этом, ведь я вовсе не хотела оскорбить твою мать, дорогой Минуций. Итак, в том, что в наш дом вошел этот маленький бритт, я усматриваю некий знак. Марк, вырви это прекрасное дитя из рук твоего непутевого сына, иначе Сабина сделает из него заядлого дрессировщика. Не можем ли мы с тобой стать его приемными родителями?

От удивления я стоял как громом пораженный, а отец растерянно моргал, не зная, что и ответить. Когда я сейчас размышляю над всем этим, я нахожу лишь одно объяснение: деревянная чаша моей матери все же обладала некой сверхъестественной силой.

Вот как случилось, что меня освободили от ответственности за воспитание Юкунда. Теперь я знаю, что наставник и родитель из меня никудышний, — и ты, Юлий, тому доказательство, — но и тогда, много лет назад, я обрадовался предложению Туллии. Обо мне в Риме шла дурная слава, а отца все считали добродушным простофилей без капли честолюбия. Никто не заподозрил бы его в том, что он пытается сплести какую-то политическую интригу.