Читаем без скачивания Четвёртая четверть - Инна Тронина

Интересно, шеф в Москве или нет? А. может, вообще в Париже? Хорошо он держится. Никогда бы не догадался, что у него горе, если б не знал.

— Чем занимаешься?

Раз Андрей так повёл беседу, значит, светит работёнка. Хочет убедиться, что я сегодня свободен. Не из-за границы звонит, точно. Или завтра приедет, или уже в Москве.

— Да вот, в уборной сижу.

Мне захотелось Озирского рассмешить. А то голос у него чужой. В смысле — без шутливости и хулиганства.

— Понял. Занятие, не спорю, преинтереснейшее. А ещё что делаешь?

— Думаю вот.

Я и вправду думал, когда шеф позвонит. Но не знал, можно ли про такое говорить по телефону.

— О чём?

— О Черноморском флоте.

— Вот те на! — Озирский стал, как всегда, торопливым и деловитым. — И что на сей счёт лично ты скажешь? Может, нашёл решение проблемы? Ась?

— Я не о решении думаю, а он том, что вдруг не поделят? Облавы опять по Москве пойдут, а я ведь Величко. Олег кругом записан украинцем! Сейчас в Чечне война, так за это страдаю. Сегодня опять соседка чернозадым обозвала. А дальше за второго папашу стану отвечать? Неохота, понимаешь?

— Действительно, проблема. — Андрей немного помолчал. — Ничего, будем их разрешать по мере возникновения. Не переживай. Мать дома?

— Должна скоро прийти. У неё кружок в семь кончается. Пока доберётся…

— Про Франсуазу передал?

Озирский понизил голос. А у меня вдруг глаза защипало, как будто только дошло. Ведь никогда я Фрэнс больше не увижу, и мать не увидит.

— Нет, не передал.

Я ненавижу врать, если только для дела не надо. А перед Озирским я должен всегда оставаться честным.

— Ты лучше сам, а? Я же ничего объяснить не сумею. А мать опять за сердце схватится. Скоро приедешь?

Я очень хотел, чтобы Андрей нас навестил.

— Откуда звонишь-то, понять не могу? Из Питера?

— Со Звенигородки. Что, номер не высвечивается? — удивился Андрей. — Не ждёте вечером гостей?

— Нет, у нас свободно. А номер я не посмотрел. Глаза слезятся.

Даже если бы и ждали кого, Озирскому всегда зелёная улица. Очень хочется узнать про Франсуазу. Кроме того, у него дело ко мне есть. У меня на это нюх. Давно шеф не беспокоил, с прошлого года. Тогда подростковую банду брали на бензоколонке.

Они заживо сожгли парня — своего дружка, между прочим. С моей помощью, убийц нашли и изобличили. Кому четырнадцать уже исполнилось, осудили. А остальным, получается, можно страшным образом людей уничтожать. Если бы я Уголовный кодекс сочинял, то казнил бы преступников тем же способом. То есть козлов с заправки сжёг бы живыми.

Андрей боится, что и меня в отместку бензином обольют, и зажигалкой чиркнут. Но пока ничего, не достают. Да и заправка эта от нас далеко — на Осташковской улице, на другом конце Москвы. А где я живу, они не знают.

— Тогда часиков в девять я буду.

Озирский всегда давал хозяевам время приготовиться. Нахаляву никогда не вваливался, за исключением тех случаев, когда исход дела решали минуты.

— Хочу с Таткой потрепаться. И для тебя есть интересная задачка. Ты как, уроки сделал уже?

— Сделал.

Всё-таки я соврал. И Андрей понял, что я соврал. Мы взаимно мысли читаем. Часто я подумаю, а он говорит. Или наоборот.

— Сделал…

Озирский тяжело вздохнул, но приставать с учёбой не стал. Если я нужен позарез, не заваливать же из-за уроков всю операцию! Я то и дело глотал слюну, чтобы горло так не болело. Да и в голове сильно постукивало. Температура поднимается, знаем. Может, и уроки делать не надо. Лишь бы заболеть не тяжело. Схожу к врачу или вызовем его на дом. Я в школу пока ходить не буду, а стану работать на Андрея. Но вряд ли шеф позволит. На задании нужно быть здоровым. Чувствую, придётся попотеть, и не только от аспирина.

— Как Сергей, жив ещё?

Лучше бы Андрей об этом не спрашивал!

— Он захворал. Я его к знакомому врачу отвёз. Простудилась птичка.

Озирский и матюгнуть за такое может. Я уже давно замечаю, что он к Гетке Рониной неровно дышит. А она, конечно, очень расстроится. Но я надеюсь, что с Сергеем всё кончится нормально.

— Сказали, что вовремя успел, — успокоил я шефа.

— Вот и доверь тебе живую душу…

Озирский сказал это так, будто я ему ни в чём никогда не помог, а делал одни только гадости. Но развивать тему не стал. Скушал обиду — ради дела. Я ведь тоже не люблю, когда меня ругают. Сам понимаю, что виноват. Андрей всегда знает, как себя нужно вести с людьми, и сейчас тоже не промахнулся.

— А Вилли здоровый ещё?

— Вилька у Олега на Ленинградке, три дня уже. Не ругайся, — примирительно попросил я.

Уж очень болело горло, да и правое плечо. В то место мне осколок попал, когда брали хурал, и взорвалась газовая плита.

— Приезжай. Я сейчас курицу разогрею, на троне. Хочешь? Мать пирог спечёт…

— На троне? — Озирский почему-то надолго замолчал. Потом согласился: — Ладно, я водку привезу. Помянем Фрэнс. Через несколько дней её гроб опустят в фамильный склеп де Боньер на острове в Средиземном море. А нам надо дальше жить, Божок.

Озирский назвал меня на кличке — так бывало, когда мы вместе работали. А между заданиями я был у него Русланычем.

— Жить и работать. Я поеду мимо магазинов. Что взять?

— Лимонов. Может, кураги. И помидоров с огурцами, если будут. В универсам недавно ходили. У нас всё есть.

Я подумал, что мне неплохо было бы полизать мёду, чтобы поправиться скорее. Но говорить я ничего не стал.

— Если увижу, привезу.

Озирский мог накупить ещё и не того. И матери-то букет роз цвета слоновой кости он привезёт обязательно. Шеф вообще к женщинам без цветов не ездит. Конечно, и Липке Бабенко, у которой остановился на Звенигородке, привёз и розы, и подарок. Не только её, но и сыну Андрейке. Ему ещё и года нет.

Положение обязывает. Андрей теперь респектабельный предприниматель. А для меня он просто друг, как большой парень. Я всё время забываю, что у него есть внук. Интересно, такси он возьмёт или на казённом «мерсе» прикатит? Раньше Озирский дамам руки никогда не целовал, а теперь это делает всё время. Он выучил правила поведения в свете, да и я кое-что усвоил.

Например, если поднимаешься с дамой по лестнице, нужно идти позади неё. И она, в случае чего, упадёт на меня. А, когда спускаешься, для того же самого она должна идти позади. Но я всё время в лифте поднимаюсь. А там главное — с педерастом каким-нибудь не оказаться вместе. А то клавишу «стоп» между этажами нажмёт — и привет.

— Итак, я буду у вас в девять. Все подробности при встрече.

Андрей отключился. Я вылетел из туалета, как ошпаренный. Без двух восемь, а в животе уже холодок. Если мать сейчас не сунет ключ в скважину, я оборзею. Блин, я сильно пугливый стал. Неужели ей нельзя поболтать с приятельницами после занятий, по магазинам пройти? Мать ведь не знает, что Озирский объявился. А я чайник поставлю, выпью чашечку. Чтобы не охрипнуть окончательно, пока Андрей приедет.

Я думал о чае, а сам слонялся по освещённой квартире просто так. В итоге у меня закружилась голова. Я отдёрнул капроновый тюль, проверил, нужно ли полить кактусы. Решил, что, должно быть, пора. Взял лейку, сходил на кухню за водой.

У нас четырнадцатый этаж. И там, внизу, не различить, подходит к дому мать, или заворачивает Озирский на машине. Мать-то близорукая, нужно её у метро встречать, чтобы в лужу не забрела. Очки не носит — стыдно. Если не упадёт, пальто точно испачкает.

А оно не простое — от престижного кутюрье. Только фамилию не запомнил. На день рождения дал ей «баксы» — как раз получил за поимку банды на заправке. Мать купила чёрно-оранжевую жуть до колена, повесила в шкаф. Долго не решалась надеть, а теперь не снимает. И сапоги у неё на шпильке. Сколько раз говорил, что не те у нас дороги! Всё равно носит. По три раза каждый каблук приколачивала. И добро бы низкорослая была, кривоногая — им без каблуков никак. А у матери такая фигура — закачаешься…

Я открыл кран в ванной, потому что на кухне — полная мойка посуды. Из-за попугая и всякого другого не сумел вымыть. Подставил лейку, прислушался. Почувствовал вдруг, что лифт остановился на нашем этаже. Не знаю, как другие, а я всегда слышу шаги и различаю их.

Вот, сейчас мать идёт от двери лифта в коридор, отпирает замки. Я бегу к ней, как угорелый, оставив лейку в ванне. Беру у матери сумки, а она наклоняется, целует меня в лоб. Наверное, чувствует жар, потому что мгновенно хмурится. А глаза у неё голубые, прозрачные, жалобные.

Я начинаю с порога говорить, чтобы отвлечь мать от своего лба. Между прочим, мне это удаётся.

— Как у тебя дела, Русенька?

Мать чувствует, что я о чём-то молчу. Пытается сообразить, но не может. Мне хочется сказать ей приятное, и я говорю.

— Да ничего, нормально всё. Сейчас Андрей звонил. В девять часов приедет к нам.

Я немножко ошибся. Озирский привёз матери не розы, а хризантемы — девять штук. Сам поставил их в огромную фарфоровую вазу. Потом выложил индейку, запечённую в фольге, килограмм помидоров, столько же огурцов, курагу с орехами, коробку конфет «Ассорти» с жёлтыми розами. На такую картинку, между прочим, можно и обидеться.