Читаем без скачивания Том 3. Судебные речи - Анатолий Кони

Выступления А. Ф. Кони в Сенате всегда были значительным событием в правовой жизни дореволюционной России. Диапазон его заключений отличался широтой общественно-правовых взглядов, именно этим и объясняется, что они всегда были предметом обсуждения юристов и часто выносились на страницы периодических изданий. Почти в каждом заключении его поднимались большие общественно-правовые проблемы.

В одном из своих писем В. Г. Короленко, обращаясь к А. Ф. Кони, отмечал: «В истории русского суда до высшей его ступени — Сената Вы твердо заняли определенное место и устояли на нем до конца. Когда сумерки нашей печальной современности все гуще заволакивали поверхность судебной России, — последние лучи великой реформы еще горели на вершинах, где стояла группа ее прозелитов и последних защитников. Вы были одним из ее виднейших представителей» 1.

Выступая с заключениями в Сенате, А. Ф. Кони обстоятельно и непреклонно критиковал неправосудные приговоры, давал научное толкование действовавших законов. Это не просто судебные речи, это серьезные исследования тех или иных принципиальных вопросов уголовного права и уголовного процесса. Как по форме, так и по содержанию они существенно отличались от тех, которые он произносил в суде присяжных. Они суховаты, предельно логичны, в них почти полностью отсутствуют те художественные украшения, которыми он умеренно пользовался. Обусловлено это тем, что кассационные заключения адресовались совершенно другой категории слушателей — опытным юристам высшего судебного учреждения дореволюционной России.

Но и в кассационных заключениях А. Ф. Кони не останавливался только на формально-догматическом рассмотрении ошибок, которые приводились в протесте прокурора или жалобах подсудимого, защитника или гражданского истца. В этих границах ему всегда тесно. Дар выдающегося ученого-юриста и талантливого практика отличал все его заключения. Он добивался от Сената таких разъяснений, которые способствовали более правильному и демократичному пониманию закона. Сталкиваясь с грубыми нарушениями, с неосновательным ущемлением прав сторон, свидетелей или экспертов в суде, он непременно ставил вопрос о привлечении виновных к ответственности.

А.Ф. Кони категорически возражал против неосновательного копания в частной жизни обвиняемого и потерпевшего и в обстоятельствах, отдаленно стоящих от событий рассматриваемого дела. «Чрезмерное расширение области судебного исследования, — говорил он, — внося в дело массу сведений, быть может, иногда и очень занимательных в бытовом отношении, создает, однако, пред присяжными пеструю и нестройную картину, в которой существенное перемешано со случайным, нужное с только интересным, серьезное со щекочущим праздное или болезненное любопытство. Этим путем невольно и неизбежно создается извращение уголовной перспективы, благодаря которому на первый план вместо печального общественного явления, называемого преступлением, выступают сокровенные подробности частной жизни людей, к этому преступлению не прикосновенных».

Давая заключение по делу Назарова, А. Ф. Кони обосновывает очень важное процессуальное положение, не получившее законодательного разрешения, — о правах гражданского истца.

Потерпевшая Черемнова до разрешения дела судом покончила жизнь самоубийством. Защитник подсудимого возражал против участия в деле в качестве гражданского истца отца потерпевшей и его представителя. На это возражение Кони ответил: «Честь и доброе имя безвременно сошедшей в могилу дочери, которая не может сама встать на свою защиту, есть достояние ее отца и матери, и они должны быть допущены к охранению этого достояния от, ущерба путем живого участия в деле, которое возможно лишь в роли гражданского истца. Я вовсе не желал бы чрезмерного расширения гражданского иска на суде уголовном, но полагаю, что есть случаи, редкие и исключительные, в которых узко-формальные требования по отношению к гражданскому иску не должны быть применяемы. Если наряду с прокурором по каждому делу о пустой краже пускают гражданского истца, имеющего право доказывать факт преступления даже и при отказе прокурора от обвинения, то ужели можно безусловно устранить от этого потерпевшего, детище которого, грубо опозоренное, покинуло жизнь в горьком сознании невозможности добиться правды и защиты?»

Это утверждение Кони восторжествовало в Сенате.

В своих трудах и практической деятельности прокурора и судьи А. Ф. Кони неизменно настаивал на неукоснительном уважении закона, который был для него основой деятельности.

Судебные речи А. Ф. Кони — самостоятельный вид его богатого и разнообразного творчества. Неповторимая их сила, филигранная отделка, изящный стиль, высокие художественные качества — все это получило высокую оценку русской Академии наук, которая избрала его своим почетным членом.

Известный в дореволюционное время адвокат О. О. Грузенберг в одном из писем, адресованных А. Ф. Кони, писал 30 декабря 1923 г.: «Вы создатель русского судебного слова и в то же время творец таких форм его, что не многим удалось не то что сравниться, но даже близко подойти к ним»1. Это не преувеличение. А. Ф. Кони — мастер публичной речи, яркой, красивой, теплой и простой. Его речи — образец гармонического сочетания глубокого содержания и безупречной художественной формы. Тонкий психологизм сочетается в них с умением тщательного исследования судебных доказательств. Еще при жизни А. Ф. Кони отмечали, что подражать этим речам невозможно, но учиться можно и нужно. Наследие А. Ф. Кони полностью сохраняет свою непроходящую ценность, войдя в разряд классического,

М. Выдря

ОБВИНИТЕЛЬНЫЕ РЕЧИ

ПО ДЕЛУ ОБ УТОПЛЕНИИ КРЕСТЬЯНКИ ЕМЕЛЬЯНОВОЙ ЕЕ МУЖЕМ*

Господа судьи, господа присяжные заседатели! Вашему рассмотрению подлежат самые разнообразные по своей внутренней обстановке дела; между ними часто встречаются дела, где свидетельские показания дышат таким здравым смыслом, проникнуты такою искренностью и правдивостью и нередко отличаются такою образностью, что задача судебной власти становится очень легка. Остается сгруппировать все эти свидетельские показания, и тогда они сами собою составят картину, которая в вашем уме создаст известное определенное представление о деле. Но бывают дела другого рода, где свидетельские показания имеют совершенно иной характер, где они сбивчивы, неясны, туманны, где свидетели о многом умалчивают, многое боятся сказать, являя перед вами пример уклончивого недоговариванья и далеко не полной искренности. Я не ошибусь, сказав, что настоящее дело принадлежит к последнему разряду, но не ошибусь также, прибавив, что это не должно останавливать вас, судей, в строго беспристрастном и особенно внимательном отношении к каждой подробности в нем. Если в нем много наносных элементов, если оно несколько затемнено неискренностью и отсутствием полной ясности в показаниях свидетелей, если в нем представляются некоторые лротиворечия, то тем выше задача обнаружить истину, тем более усилий ума, совести и внимания следует употребить для узнания правды. Задача становится труднее, но не делается неразрешимою.

Я не стану напоминать вам обстоятельства настоящего дела; они слишком несложны для того, чтобы повторять их в подробности. Мы знаем, что молодой банщик женился, поколотил студента и был посажен под арест. На другой день после этого нашли его жену в речке Ждановке. Проницательный помощник пристава. усмотрел в смерти ее самоубийство с горя по муже, и тело было предано земле, а дело воле божьей. Этим, казалось бы, все и должно было кончиться, но в околотке пошел говор об утопленнице. Говор этот группировался около Аграфены Суриной, она была его узлом, так как она будто бы проговорилась, что Лукерья не утопилась, а утоплена мужем. Поэтому показание ее имеет главное и существенное в деле значение. Я готов сказать, что оно имеет, к сожалению, такое значение, потому что было бы странно скрывать от себя и недостойно умалчивать перед вами, что личность ее не производит симпатичного впечатления и что даже взятая вне обстоятельств этого дела, сама по себе, она едва ли привлекла бы к себе наше сочувствие. Но я думаю, что это свойство ее личности нисколько не изменяет существа ее показания. Если мы на время забудем о том, как она показывает, не договаривая, умалчивая, труся, или скороговоркою, в неопределенных выражениях высказывая то, что она считает необходимым рассказать, то мы найдем, что из показания ее можно извлечь нечто существенное, в чем должна заключаться своя доля истины. Притом показание ее имеет особое значение в деле: им завершаются все предшествовавшие гибели Лукерьи события, им объясняются и все последующие, оно есть, наконец, единственное показание очевидца. Прежде всего возникает вопрос: достоверно ли оно? Если мы будем определять достоверность показания тем, как человек говорит, как он держит себя на суде, то очень часто примем показания вполне достоверные за ложные и, наоборот, примем оболочку показания за его сущность, за его сердце-вину. Поэтому надо оценивать показание по его внутреннему достоинству. Если оно дано непринужденно, без постороннего давления, если оно дано без всякого стремления к нанесению вреда другому и если затем оно подкрепляется обстоятельствами дела и бытовою житейскою обстановкою тех лиц, о которых идет речь, то оно должно быть признано показанием справедливым. Могут быть неверны детали, архитектурные украшения, мы их отбросим, но тем не менее останется основная масса, тот камень, фундамент, на котором зиждутся эти ненужные, неправильные подробности.