Читаем без скачивания Фараон Эхнатон - Георгий Гулиа

Барабан утих. Кормчий крикнул:

— Сушить весла по левому борту! Грести вполсилы!

Ладья развернулась и поплыла по течению.

— Сушить весла по правому борту!

Барабан снова принялся отбивать такты — неторопливо, с большими интервалами. Великолепные гребцы работали молча, четко, в точности исполняя приказания кормчего. Приближался правый берег Хапи, одетый в камень, украшенный обелисками и небольшими сфинксами, Высокие штандарты его величества встречали ладью, точно живые.

Кормчий отдал короткий приказ своим помощникам, а сам приблизился к Нефтеруфу.

— Досточтимый, — проговорил он не без волнения, — я живу в том доме, что левее причала. У входа стоит весло. Это знак. По нему все узнают мой дом. Если ты пожелаешь когда-нибудь навестить меня, мой дом, — холодное пиво и горячие лепешки всегда найдутся для тебя. Все будут рады. Не говоря уж о моей хозяйке — госпоже дома, которая любит забавнейших обезьянок. Говоря по правде, это она таскала меня на все твои уличные представления.

«…Это худо. Женщина лучше разбирается в чертах запомнившегося ей мужчины, нежели этот добродушный кормчий. Не надо без особой нужды попадаться на глаза его жене…»

— Как зовут госпожу твоего дома? — спросил Нефтеруф.

— Таусерт, досточтимый.

— Передай ей, что я высоко ценю ее внимание. Передай, что ей и детям ее желаю высших благ, какие только возможны под синим небом.

— Передам. Непременно. Но мы бездетны. Она очень обрадуется твоим добрым словам. Говорят, что вы — укротители всякого рода зверья — обладаете особым даром.

— Это так, — бесстрастно подтвердил Нефтеруф, думая совсем о другом.

— Мне рассказывал один халдейский купец, что есть на свете люди, которые могут все. Они оживляют убитых и убивают живых своим взглядом, подобно ядовитой стреле.

— Да, это так.

— Смею ли я спросить еще?

— Да, — сказал Нефтеруф, не спуская острых глаз ни с одного из помощников кормчего.

Прэемхаб говорил дрожащим от волнения голосом.

«…Этот страшный с виду моряк на самом деле наивен и чудаковат. Если его госпожа под стать ему — опасаться мне нечего…»

— Досточтимый, — говорил Прэемхаб, — я был на острове Кефтиу[14] и видел там одного подслеповатого, бородатого старика. Он сказал мне: «В моем сердце горит огонь добра и зла. Я могу запустить в любого смертного стрелу добра или стрелу зла». Так сказал мне подслеповатый старик с острова Кефтиу, что на Великой Зелени. Можешь ли ты сказать, что и в твоем сердце горит огонь добра и огонь зла?

— Да, — твердо ответил бывший каторжник.

Кормчий так оробел, что раззявил рот и вытаращил глаза, словно на него полетела смертоносная стрела зла.

— Господин, — выговорил он не без труда, — наш дом всегда будет ждать столь великого человека, как ты.

— Спасибо.

— Моя госпожа Таусерт всегда к твоим услугам.

— Спасибо… Но в каком смысле к услугам?..

Нефтеруф немножко развеселился. Ему очень захотелось знать, чем может быть полезна жена кормчего. Но тот был начисто лишен дара иронии или юмора.

— И я, господин укротитель обезьян, к твоим услугам.

— Спасибо!.. — Нефтеруф предупредил его: — Мы, кажется, ударимся о берег.

Кормчий вдруг пришел в себя. Он посмотрел на причал и крикнул:

— Эй, свиньи, влево кормило, влево!.. Покруче, свиньи, покруче!

И побежал, чтобы самому принять участие в тяжелой работе рулевых.

Базальтовый причал все ближе, все ближе. Он тоже черный в эту темень. Но его легко отличить от воды, ибо природа их разная — вода и камень! Нюх у Нефтеруфа стал подобен собачьему, — острым, очень острым. Вода имеет один запах, земля — другой, камень — третий и так далее. Базальт отдает мхом. Гранит — сухой травой. Булыжник — морской солью, песок в пустыне — копытами верблюдов и шерстью львов и гиен. Нефтеруф мог поспорить с кем угодно, что причал — базальтовый. Розовый. Может быть, в нем, бывшем каторжнике, и в самом деле — таинственная сила, которую угадал этот кормчий?

Барабан умолк. Гребцы кашляли. Сморкались. Промывали водою глотки. Крестьяне взвалили себе на спины тяжелые ноши. Ремесленники нетерпеливо бросились к сходням. Вот-вот ладья коснется причала. Прэемхаб со своими помощниками живо выровнял курс: ладья круто повернула влево, легко поплыла по течению и, направляемая умелым движением рулевого весла — большого и тяжелого, правым бортом придвигалась к причалу.

Нефтеруф пристально вглядывался в берег. Он угадывал — все тем же нюхом — присутствие каких-то людей. Но кто они? Желающие переправиться на левый берег? Или фараонова стража? Надо приготовиться к ответу на вопросы. Со стражей шутки плохи. Соваться сюда, в столицу, — сущее безумие, безрассудство, которое или погубит его, или вознесет наверх, подобно змею из папируса. Он почувствовал, как забилось сердце, как вдруг ослабли колени. Это случалось с ним не часто. Иначе как бы бежал он с рудника, как обманул бы стражу, бросившуюся искать его в Эфиопии? Облик оборванца, идущего в столицу неведомо зачем, неведомо к кому, — слишком легкая добыча для стражи. Вовсе не надо обладать умом мудреца, чтобы заподозрить здесь что-то необычное. Впрочем, это сказано слишком строго: разве мало нищего люда стремится сюда на строительство гробниц, мало ли землекопов и ремесленников, потерявших человеческий облик?

И все же сердце тревожно билось…

«…Есть у меня нож за пазухой, на груди. Он не подведет. Имеется яд в рукаве. Он тоже не подведет. Страже фараоновой не придется ликовать. В лучшем случае они получат мой труп. И могут показать его самому ублюдку…»

Вот ладья коснулась камня. Вот закрепили на берегу носовой канат и канат кормовой, поставлены широкие сходни. Люди двинулись вперед, и Нефтаруф попытался протиснуться в их небольшой, но тесный круг.

Но тут он почувствовал на плече своем чью-то тяжелую руку. Оглянулся и увидел: это он, кормчий.

— Господин, — сказал Прэемхаб почтительно, — не торопись, пусть пройдут эти простолюдины.

Нефтеруф гордо выпрямился, отошел от сходней.

Стража на берегу встречала прибывших немыми вопросами. Освещенный факелом пассажир коротко называл себя и излагал в двух словах цель своего прибытия в столицу.

Когда очередь дошла до бывшего каторжника, вперед выступил Прэемхаб. Он сообщил страже радостную весть:

— Вы видите, кто к нам прибыл?

Стража приблизилась. Один из военных поднял факел повыше.

— Ну? — спросил кормчий.

Стражники недоуменно молчали.

— Вы помните прошлогоднюю краснозадую обезьяну?

Солдаты разразились дружным смехом. Еще бы! Они хорошо помнят обезьяну и ее могучего ростом и силой хозяина, обещавшего укротить льва. Наконец-то он прибыл снова! Но где же обезьяна?

Кормчий успокоил их:

— Скоро прибудет и она!

Солдаты расступились, и Нефтеруф, кивнув им всем на прощание, пошел своей дорогой. И — скажем прямо — не без удовольствия.

Ка-Нефер

Он шел, косясь на дворец, светло-серой громадой растянувшийся вдоль Хапи. Другие дворцевые строения терялись в предрассветной темени. Далекие огни ночных стражей обозначали их пределы — воистину огромные. Какая бы ненависть ни обуревала бывшего каторжника к фараону — он не мог не признать, что построить такой город, да в три года, да еще на пустынном месте, что-нибудь да значит!

Дорога фараона, на которую вскоре вышел Нефтеруф, тоже удивляла своими масштабами, соразмерностыо жилых строений, дворцов и храмов. Все, казалось, было подобрано так, что взаимно дополняло друг друга. Улица эта была освещена светильниками ипокрыта — правда, местами — вавилонской смолой. Грязи здесь, как говорили, не бывало никогда. Это тоже было новшеством, которого не отнимешь у фараона. Он знал кое-что понаслышке про эти самые храмы: Бен-Бен, Пер-Хаи, Пер-Атон-Эм-Ахяти. Они прекрасны даже в эту пору. Так же, как дворцы.

Нефтеруф не мог не признать всего этого. По-видимому, он обладал достаточной объективностью в оценке недостатков и достоинств своего противника. Это сулило ему в будущем несомненные выгоды, ибо тот, кто вступает в единоборство с опытным правителем, должен уметь здраво оценивать происходящее, так же как и могущее произойти. Как говорят умные хетты, следует иметь две пары глаз: одну — чтобы смотреть вперед, а другую — чтобы видеть то, что творится сзади.

«…Я вижу все это. Я увижу еще кое-что. Но ничто не сможет изменить моего мнения. Это он загнал в земляные норы многих вельмож и знатных людей Уасета. Это он надругался над древними, исконными богами Кеми и их жрецами. Нет, ничто не изменит мнения об этом ублюдке… Сволочь он! Курва он!..»

Нефтеруф миновал пекарню, из которой тянуло ароматом свежеиспеченного хлеба. Вот она, узенькая улочка, ведущая к заветному дому с необычно широким окном наружу.