Читаем без скачивания Энциклопедия всенародной глупости - Михаил Задорнов

Ехал в поезде в Вологду. В купе вошла проводница. Узнав меня, заулыбалась и радостно сообщила:

– Я вам сейчас по секрету… Только вы никому… У нас по поезду ночью ходят воры! Гы-гы-гы… – заразительно загыгыкала она, словно считала, что этой фразой меня сильно насмешила.

– Зачем вы мне это сказали? Да ещё перед сном?

– Потому что я вас особенно люблю и хотела предупредить, чтобы вы спали осторожнее.

– Интересно, это как – спать осторожнее?

Она наклонилась и зашептала мне на ухо, почти интимно, чтобы, не дай бог, ещё кто-нибудь не услышал. Ведь остальных она так, как меня, не любит, и они могут спать неосторожно.

– Вам надо на ночь изнутри замок закрыть на подстаканник! – И глазами показала на принесённый мне чай в оловянном с прорезями подстаканнике. – Я уйду, а вы попробуйте сейчас закрыться.

Она вышла. Я с восхищением удостоверился, что прорези подстаканника удивительно совпали с формой ручки на двери купе.

В ту ночь я спал, как рак-отшельник, закупорившись от всего внешнего мира, с радостным ощущением, во-первых, потому, что узнал в этой жизни нечто сокровенное, секретное, известное только избранным! А во-вторых, оттого, что все остальные в поезде, в отличие от меня, спали «неосторожно».

Когда-то давным-давно я работал на Курилах в ботанической экспедиции. Разнорабочим. Меня надо было перекинуть на другой Курильский остров, чтобы я подготовил место для лагеря до того, как туда прибудет ботаническая экспедиция.

Приехал в аэропорт. Впрочем, назвать это аэропортом можно с большой натяжкой. На поле – расстеленная металлическая сетка времён войны и небольшое деревянное зданьице, похожее скорее на российскую рюмочную. И самолёт под стать – этакий выкидыш кукурузника. Жара. Мы с моим коллегой ждём, когда механик разрешит самолёту лететь. Тот ползает по самолёту с кувалдой и чего-то старательно прибивает. То ли крыло, то ли хвост. Наконец ему надоело, он вытер пот с лица, спрыгнул с крыла, махнул рукой и говорит:

– Да ладно, летите!

Мы в то время были атеистами, молиться, к сожалению, не умели. Никогда не забуду, как это самолётное чудо, трясясь, как тарантас на колдобинах, разбегается по металлической сетке. Смотрю в окошко – от него отлетают какие-то гайки. А водила – да-да, это был не лётчик, а именно водила – успокаивает:

– Не волнуйся. Это лишнее! – И добавляет, обращаясь ко мне: – Ты, главное, дверь держи!

От Кунашира до Итурупа я держал правой рукой дверь, и мне впервые в жизни очень хотелось научиться молиться!

В первые годы после развала Советского Союза, когда старые порядки уже не работали, а новые ещё не появились, когда жизнь людей на бывшей территории Советского Союза напоминала беспорядочное движение ошалевших молекул, находящихся в объёме под излишним давлением, стюардесса в Днепропетровске решила успокоить бегущих по лётному полю пассажиров, которые боялись опоздать на самолёт. Господи, что же началось после того, как она выкрикнула на все лётное поле:

– Да не спешите вы так торопиться! Всё равно пятеро не полетят!

В 70-е годы со студенческим театром Московского авиационного института я попал на атомоход «Арктика». Ледокол стоял на рейде в порту Диксон. Все моряки и рабочий персонал сошли на берег. В магазинах их ждали товары по талонам: редкая по тому времени колбаса сервелат, а если повезёт, то и финские сосиски… А главное, возможность отчаянно напиться, чтобы, как считалось в то время, вывести из себя накопившуюся за время работы на атомоходе радиацию. Особенно ждали моряков на берегу конечно же местные диксоновские девчонки.

Нас же – агитбригаду, – наоборот, загрузили на судно! Поместили в одно большущее помещение, похожее по объёму на номер совдеповской гостиницы, рассчитанный на 10–12 человек. Я помню, в этой каюте была совершенно неаргументированная жара, как в предбаннике финской бани. Радиаторы разогрелись так, что на них можно было жарить яичницу.

Казалось, на всём ледоколе был только один человек, помощник капитана, который нас встретил и проводил до каюты.

– Видите, как сегодня холодно на улице, – сказал он.

Хотя выражение «на улице» было в данной ситуации совершенно не к месту. Потому что ближайшая улица находилась примерно за две тысячи километров. Дощатые тротуары вдоль диксоновских канав, с двух сторон мостовых, назвать улицами можно было с такой же натяжкой, как назвать валенки кроссовками.

– Зато видите, как у нас тепло внутри нашей «Арктики»! Это потому, что радиаторы обогреваются вторичной водой от реактора!

От его хвастовства захотелось поёжиться. Возникло ощущение, что вокруг летают быстрые нейтроны, пронзая насквозь всё вокруг, вплоть до наших туловищ. Ведь что бы там ни говорили о безопасности современного реактора, но сам реактор был тут, совсем рядом. Главное, очень хотелось пить. Из-под крана лилась обычная совдеповская рыжая вода в рыжую, как голова ирландца, раковину.

Похвастав другими достопримечательностями, вторичным контуром, квазидискретным континуумом и знанием биографии Гейгера – Мюллера, помощник капитана тут же исчез, как будто растворился в парах тяжёлой воды. Мы остались наедине с собственной жаждой и испугом от летающих вокруг нейтронов. Одни, в очень душной каюте. Я вышел в коридор в надежде встретить хоть кого-нибудь из рабочего персонала. Никого! Пустые коридоры, в которых впору было снимать финальную сцену голливудского триллера!

И вдруг… Смотрю, навстречу мне на четвереньках, опираясь сразу на обе стенки коридора, ползёт матрос, периодически прислоняясь, чтобы передохнуть. Я понял, что он уже не первые сутки выгоняет из себя радиацию народным методом. Чтобы он быстрее признал во мне «своего парня», я тоже встал на четвереньки и, тормоша «прислонютого» за плечо, громко и несколько раз повторил вопрос:

– Воду из-под крана пить можно? Воду из-под крана? Здесь? Пить? Можно пить воду? У вас? Из-под крана? Пить воду? А? А? А?

Матрос долго смотрел на меня, видимо соображая, кто я, зачем здесь и почему его отвлекаю. Мы стояли друг напротив друга на четвереньках, точь-в-точь как гиббоны в клетке. Не меняя позиции, я ещё пару раз повторил свой вопрос слово в слово. Наконец он что-то сообразил и, почти предсмертно шевеля губами, выдавил из себя:

– Можно. Но только разведённую! – И, отстранив меня, как неодушевлённое препятствие, пополз дальше.

В товарном вагоне везли свиней. В Питер. Но, как это у нас, к сожалению, частенько случается, их украли на первом же из перегонов, потому что транспортная милиция, которая должна была свиней охранять, напилась. Наутро, протрезвев, ребята сообразили, что за свиней им придётся отвечать – платить. Весьма находчиво, всего лишь за бутылку, они нашли свидетеля, который подписал бумагу, что он видел, как свиньи сами спрыгивали с состава.

Однако! Поскольку транспортная милиция отвечает ещё за полтора метра по обе стороны от полотна, то за вторую бутылку они нашли второго свидетеля, который подписал ещё одну бумагу, будто бы он видел, как свиньи прыгали дальше, чем на полтора метра. Неслабое толчковое копытце было у каждой свинюшки! Да и разбег, видать, брали по всему товарному составу.

Тем не менее бумага сработала, и дело было передано наземной милиции. Наземная милиция сразу сообразила, что на неё сбросили «висяк», – гиблое дело. Впрочем, и они оказались не лыком шиты. Нашли своего свидетеля, который подписал бумагу, что он видел, как свиньи прыгали из состава прямо в Финский залив.

Поскольку свиней никто больше с тех пор нигде не видел, пошёл запрос в Финляндию: «Не появлялись ли у вас русские свиньи?»

Финны – ребята аккуратные. Слово «висяк» для них непереводимо. Со своей финской дотошностью они неторопливо обшарили свои берега, однако следов не нашли. И прислали ответ: «Видимо, русские свиньи утонули по дороге в Финляндию».

Однажды я ехал с БАМа семь дней, с агитбригадой. Была жара. Чего хочется в поезде, когда очень душно и жарко? Правильно. Водки. Я выхожу на одной из станций и говорю проводнице:

– Я за водкой сбегаю.

Она злая такая:

– Поезд стоит четыре минуты.

– Я тебе две бутылки дам.

Только наша могла ответить:

– Беги, буду держать поезд.

Какой там конь на скаку – поезд! Наша баба, она вообще стоп-краном работать может. Я принёс довольно много водки, целую кошёлку. Ей дал две бутылки, три попросил отнеси машинистам. Всё равно поезд по рельсам едет, никуда не свернёт. И только от наших машинистов, вернувшись, она могла передать ответ:

– Просили передать – остановят в любом месте.

На границе с Молдавией меня остановил очень гордый обозначившейся независимостью от России пограничник и с чувством некоего превосходства, посмотрев внимательно мой паспорт, спросил:

– А ещё какое-нибудь удостоверение есть?

– Есть.