Читаем без скачивания Птички - Жан Ануй

Шеф (спокойно). Не все сразу. А не то лошадь может откинуть копыта, и вам придется двигаться дальше на своих двоих.

Артур (с исказившимся лицом). О! Вечные твои словечки! Думаешь, нам от тебя одни радости? Об этом ты себя никогда не спрашивал?

Шеф (твердо). Никогда. Потому-то и чувствую себя почти хорошо. (Уходит.)

Артур (оставшись один, пожимает плечами). Какая тьма эгоистов на планете. Почти четыре миллиарда, а к кому обратиться не знаешь. (Слоняется по комнате, подбирает сигарету на столе Шефа, роется в бумагах.) А! Старый пират! Порядочно уже надиктовал. Малышка его вдохновляет… «Птички гадят повсюду». Потрясающее название, но что бы это могло значить?

Входят Люси и Арчибальд. Они в отчаянии.

Арчибальд (падая в кресло). Просто плакать впору! Ну и бордель.

Артур. Что так?

Люси. Таксист не захотел нас везти.

Арчибальд (мрачно). Денег у нас, изволите ли видеть, нет.

Артур. Нужно было сказать, что машина нужна отцу. Не знаю, что уж у них там такое было в молодости, но таксисты его обожают.

Арчибальд. Этот трюк до нас уже проделала Роза.

Люси. Потаскушка!

Арчибальд. Остается утешаться тем, что ее он тоже не взял. (Горько.) Это общество решительно невыносимо! Ни шагу нельзя ступить без денег!

Артур (мягко, серьезно). А если поездом поехать?

Арчибальд презрительно на него смотрит. Люси пожимает плечами. Раздается странный птичий крик. Никто не обращает на него внимания. Затемнение.

Акт второй

Освещается комната, где спят Труда и дочери Люси, тринадцати и четырнадцати лет. Полумрак. Девочки в изнеможении лежат на своих кроватях. Приподнимаются на мгновение, прислушиваясь, вновь падают навзничь. Входит Труда. Из открытой в коридор двери просачивается свет.

Девочки (в полумраке). Ох! Ох! Ох! Ох!

Труда. Что у вас болит?

Девочки. Живот… Живот…

Труда. Рвота была?

Девочки (стонут). Всю ночь… Всю ночь…

Труда (раздвигает оконные занавески, комнату заливает свет). Где термометр?

Девочки (вопят). Разбился… Но мы измерили… до того как разбился… Было тридцать девять или, нет, сорок… или даже сорок два! Нет! Идиотка! Так не бывает! Сама кретинка! Почему это не бывает? Когда сильно болеешь, бывает и сорок два.

Труда (заподозрив неладное, стаскивает с них одеяло). А ну-ка посмотрите на меня обе!

Девочки (подскакивают на кровати как бесенята). Это все неправда! Это все неправда! Мы не больные! Это мы чтобы маме насолить!

Труда (выходя из себя). Oh! Eine Pest seid ihr! Jhr haltet mich zum Narren[2]

Девочки (хватают Труду и заставляют ее крутиться волчком). Плевать! Не старайся, мы все равно по-немецки не понимаем! Это чтобы вызвать тебя! Чтобы ты только пришла! (Танцуют дикий индейский танец вокруг Труды, ласкают ее, растрепывают прическу, тормошат, поют, покрывают Труду поцелуями, лохматят ее, волокут на кровать, наваливаются на нее.)

Труда (отбивается, ругаясь по-немецки). Hцrt auf! Blцde Gдnse! Прекратите! Сумасшедшие, глупые, испорченные девчонки! Hцrt auf! Вы заслуживаете порки!

Девочки неожиданно выпускают ее.

Девочки (приближаясь, вкрадчиво). О! Да! Мы это обожаем! Высеки нас, Трудочка! Высеки! По попе! И как можно больнее!

Труда (высвободившись наконец, растрепанная, перестав понимать, что происходит). Зачем вы это сделали? Зачем вы это сделали? Я же вам верю, я всегда верю!

Девочки (подлизываясь). Мы хотели, чтобы ты пришла и поиграла с нами… И еще мы хотели маме навредить. Смылась с утра пораньше, надела перчаточки, шляпку, туфельки, взяла сумочку. Она всегда смывается. У нее всегда другие дела. Она должна заняться детьми зомба. А мы опять сиди одни. Нам уже даже дурачиться не хочется. (Задрав сзади ночные рубашки, изображают демонстрантов с воображаемыми плакатами в руках.) Верните мать детям! Мать – детям! Мать – детям! Мы тоже пойдем на демонстрацию к Бастилии! (С притворной робостью подходят к Труде.) Труда, миленькая Труда, дай нам шоколад в постель…

Труда. Мне некогда. Я здесь для того, чтобы заниматься ребенком вашей тети Розы.

На протяжении всей этот сцены орет ребенок.

Слышите его?

Девочки (бросаются на нее, удерживая). Не пойдешь! И мы, если хочешь, тоже умеем орать. Он всегда орет. Уже настоящий маленький паразит, как все эти мужчины. Не бросишь же ты своих любимых крошек из-за того, что этот свинтус напрудонил в постель? Хочешь, и мы тоже, чтобы ты осталась, написаем в постель? (Вскакивают на кровать и присаживаются на корточки.) Пес! Пес! Пес! Пес! Перестань, идиотка! Или я и на самом деле… Уже полчаса терплю.

Труда (вне себя, стаскивает их на пол вместе с простынями и одеялами). Ferkel seid ihr!.[3] Я ухожу из комнаты! Я закрываю дверь!

Девочки (бросаются к ней и окружают). О нет, любовь моя! Останься еще немножко. Мы будем умненькими! Мы будем паиньки! Ну будто ангелочки! Будто маленькие святые Терезы. Пожалей нас, Труди! Мы такие несчастные! Труди наш грудастенький! Труди наш баранчик кудрявенький! Ну, обними нас! Да покрепче! Чтоб косточки затрещали! Нам так одиноко! Бедные мы сиротки!

Труда (пытаясь высвободиться). Лжете! У вас есть папа и мама!

Девочки. Ну уж папа-то отпетая сволочь! (Поют и танцуют вокруг Труды.) Папа – сволочь! Папочка – сволочь! Папочка – сволочь!

Труда (пытаясь заставить их замолчать). Frech! Respektlos! So spricht man doch nicht von seinem Vater![4] Я вам запрещаю так говорить. Это гадкое слово!

Девочки. Но вчера мамочка так сказала.

Труда. Вы не понимаете, что вы говорите! Вы не знаете точный смысл этого слова! Отправляйтесь в душ! Не смейте говорить слова, которых вы не понимаете! (Хватает их и тащит).

Девочки (визжат). А-а! Уж не думаешь ли ты, несчастная гретхен, учить нас французскому?!

Труда (силой тащит их). В душ! В душ!

Девочки (смягчившись). Хорошо. Только чур ты нас будешь намыливать. Ты ведь всегда будешь нас намыливать, скажи, Труда?

Труда. В вашем возрасте намыливаются уже самостоятельно.

Девочки (стонут). Но это не так приятно.

Труда. Это маленьких детей намыливают.

Девочки. Но что хорошо для маленьких, то хорошо и для больших девочек. Если ты не будешь нас намыливать мочалкой, тогда мы скажем маме, что ты нас намыливала во всех местах и что ты себя плохо вела. Мы скажем маме, что ты нас изнасиловала.

Труда (заливается краской, вне себя). Замолчите! Шлюхи! У вас одни гадости в голове!

Девочки (ликующе визжат). Шлюхи! Она сказала «шлюхи»! Она сказала «шлюхи»! Ха-ха-ха! Мы скажем маме, что она обозвала нас шлюхами!

Труда (в замешательстве). Это тоже гадкое слово? Это вы мне сказали!

Девочки (ангельскими голосами). Нет, оно не гадкое. Мы просто шутили. Это хорошее словечко. Как ты, Трудочка, могла подумать, что мы можем научить тебя нехорошим словам. Мы слишком тебя любим. Мы в тебя просто влюблены, Труди. Мы не спим больше с тех пор, как ты спишь в нашей комнате. Ты с нами можешь делать все, что захочешь. Мы будем тебя слушаться ну как дрессированные собачки… (По-собачьи ластятся к Труде: повизгивают, лижут ее.)

Все выходят из комнаты.

Пауза. По соседству начинает литься вода и слышится пронзительный визг девочек. Входят женщина и мужчина. Начинают уборку.

Женщина (ругается). Дряни! Нормальный человек утром кровать за собой приберет. А эти все на пол пошвыряют, а ты за ними прибирай. О гретхен не скажешь. Всегда, перед тем как вниз сойти, кровать за собой приберет.

Мужчина. Чистоплотная нация. Почище нас будут.

Женщина (скептически). Ноги нужно посмотреть. Иная расфуфырится, футы-нуты, завьется, а ноги!.. Всегда первое дело ноги. По ногам все сразу видно.

Мужчина (посмеивается из своего угла). Ну знаешь, чистые они или грязные – это мне все равно. Меня, знаешь, другие места интересуют.

Женщина. Я то знаю, старый потаскун. Ты на себя-то посмотри. На кого ты похож!

Мужчина (сдаваясь). Да это я просто так, к слову! (Желчно.) Старичка это, между прочим, тоже интересует.

Женщина (как ужаленная). Кто тебе сказал?

Мужчина. Хха! Кто сказал! А его глазки, когда он диктовал свою историю. Расхаживает себе как ни в чем не бывало, а сам из-за плеча поглядывает в вырез кофты. Как будто проверяет, что она там записала. Знаем мы его!

Женщина (неожиданно жалко улыбаясь). Брось! Он уже тоже слишком стар.

Мужчина (злопамятно). А тебе хотелось бы, чтоб твой дорогуша совсем одряхлел? Ты-то его не такой старой жабой помнишь. Все женщины здесь через это прошли. И при старухе, и потом. А гретхен слишком хорошенькая. Ей-то уж точно не миновать.