Читаем без скачивания Китайские миллионы - А. Львов

Меньше чем через пять минут юная посетительница этого вертепа вышла из номера и твердою походкой направилась к двери с афишей.

— Ваш номер восьмой, — крикнула ей вслед старая мегера, добавив: — вишь какая прыткая.

Но как бы ни была прытка странная девушка, а перед дверью она на секунду замешкалась и оглянулась назад.

— Ого! Маску надела, — проворчала старуха, — вот мы как, важная барыня!

Ослепительный блеск тысячи огней, обдавший девушку разом, едва переступила она порог двери, по-видимому, не озадачил ее — к этому она приготовилась.

Но общее внимание многочисленного собрания, ропот удивления и восторга, пробежавший по всей зале, как будто смутили ее на минуту. Она старалась быть бодрой, но ей тяжело было от непривычного положения.

Какой-то нахал с черными баками и усами развязно подскочил к ней с явным намерением снять маску, но моментально отпрыгнул, будто обжегшись… Маленькая ручка девушки не совсем нежно коснулась его щеки…

Неистовыми аплодисментами ответила публика на эту выходку новоприбывшей.

Американцы не любят, однако, долго останавливать внимания на одном и том же. Скоро все успокоилось в зале, и танцы пошли своим чередом. Несколько человек молодежи приглашали эту девушку на тур вальса, и она, долго не думая, подала руку какому-то высокому, сухопарому янки. Музыка гремела, пары танцевали, время уходило. Вдруг на одном повороте девушка круто осадила своего кавалера.

— Довольно, — я больше не хочу, — сказала она, и кавалер так же быстро и легко расстался с нею, как встретился.

Несколько претендентов окружили ее, но она махнула им рукой.

— Не теперь, — немного погодя.

Кавалеры отстали без возражений, а девушка направилась прямо к одному из многих диванов, почти сплошь обходящих стены зала, где, развалясь, сидел одиноко мужчина, которого сильно загорелые руки, шея и лицо ясно показывали, что он не горожанин и ведет не кабинетную жизнь. Его стройная мускулистая фигура была так же хороша в своей мужественной красоте, как… восхитительна была гибкая фигура девушки. Это была пара. Лицо его не отличалось, быть может, красотой, но зато дышало неукротимою энергией и отвагой.

Девушка решительно подошла к нему и, положив обе руки на его плечи, сказала:

— Мы потанцуем вместе? Хочешь?

— Я устал, — ответил он, — но ты так хороша, что если очень хочешь, мы повертимся немного.

Он поднялся, крепко обнял ее и встал в цепь танцующих. Целый час танцевали они, почти не отдыхая. Наконец она изнемогла.

— Я устала… не могу больше, — прошептала она.

— И я устал. Где твое место?

— № 8.

— Проводить тебя?

— Да…

Они вышли из зала вместе и вместе вошли в кабинет № 8. Она заперла двери на ключ и кинулась к нему на шею.

— Я твоя, я твоя… — шептала она.

Спустя полчаса он хотел уйти, но она загородила дорогу и сняла свою маску, с которой до сих пор не расставалась.

Молодой человек остолбенел и смертельно побледнел. В глазах его в первый момент виднелся ужас, страх, но вдруг кровь бросилась ему в лицо и с криком:

— Иза! Это вы?! — он заключил ее в свои объятия.

— Зачем? Зачем вы пришли сюда?.. — с болью спрашивал он.

— Я искала тебя и нашла. Я твоя теперь…

— Но…

— Я твоя и давно знаю, что ты меня любишь. Я сказала отцу, что хочу выйти за тебя замуж, но он и слышать об этом не хочет. Он грозить отказать тебе, если я буду настаивать, и увезти меня на родину.

— А…

— Теперь я твоя, но это нужно скрыть.

— Зачем скрывать! Напротив!

— Скрыть! Непременно скрыть, — так надо… Отец влюблен в меня.

Крик негодования вырвался у молодого человека, но… я ему закрыла рот поцелуем…

— Да, — это была я».

— С тех пор многое переменилось, я многое, очень многое пережила, но Иза все та же решительная девушка… женщина, если хочешь, и ты увидишь это… Но поздно, милый, — завтра ночью я буду продолжать тебе мою грустную историю.

«— Я матери своей не помню, а отец не любил о ней говорить, — почему, не знаю. Он даже портрета ее не сохранил — продолжала Иза свой рассказ в третью ночь путешествия. — Уроженец Макао, отец мой учился в Америке, которая была его второй родиной и за независимость которой он даже дрался с англичанами, а после войны он служил где-то во Флориде, на берегу моря, и с большим успехом вел хозяйство. Моряк по профессии, он совсем забыл море, когда в 1875 году умерла моя мать, оставив меня младенцем… Отец продал свое имение, плантации, все дела свои ликвидировал, купил новый и прочный барк генуэзской постройки, сам перевооружил его по своему вкусу, набрал команду и пошел скитаться, возя повсюду свою юную дочь…

Я таким образом выросла в море и, несмотря на то, что лишена была молока матери, была крепким, здоровым ребенком, росшим и воспитывавшимся на палубе среди мейтов и матросов-американцев, не столько слуг, сколько почти друзей моего отца, с которым его старая команда плавала почти шестнадцать лет.

Конечно, конкурировать с пароходами парусной «Изе», как назвал отец свой барк, не приходилось, но старый «парусный» моряк был богат и плавал не ради наживы, а чтобы разогнать ту тоску, которой никто не понимал, но которую все уважали, думая, что отца моего убила смерть его жены…

Уже ребенком я два раза обогнула мыс Доброй Надежды, побывала в Индии и на Цейлоне, в Южной Америке, в портах Франции, Англии и Норвегии, побывала у африканских берегов и в Охотском море. Мне было 8 лет, когда «Изе» пришлось со Слонового берега доставить груз в Нью-Йорк. Здесь отец свез меня на берег и, посоветовавшись со своим банкиром, поместил меня в пансион мисс Эвелин Бойт, где воспитывалось два-три десятка дочерей богатых моряков. Отец оставил в уплату за мое обучение солидный капитал у банкира, прося директрису лишь о том, чтобы я, не нуждаясь ни в чем, получила такое образование, какое только может получить богатая девушка.

Я недолго тосковала по морю и «Изе» и скоро увлеклась совсем не по-детски науками, поглощая книги, внимательно слушая лекции, поражая своими способностями гувернанток, учительниц и профессоров. Четырнадцати лет я в совершенстве знала французский, английский, немецкий, итальянский, русский и испанский языки, училась арабскому и даже… санскритскому, по собственному желанию, которого не могла понять мисс Эвелина. Я, как артистка, играла на фортепиано и арфе, рисовала, писала стихи, но… все это меня не удовлетворяло, и я не знала, чего хотела, чувствуя лишь, что меня влечет к себе область неведомого…

В один из зимних вечеров, ложась спать, я расчесывала волосы, как вдруг заметила, что всякий раз, как я проводила гребнем, слышались легкие потрескивания, а волосы мои рассыпались и щетинились, начиная от самых корней. Это явление стало повторяться все чаще и чаще. Нередко волосы мои совершенно не слушались гребня, а в темной комнате я замечала в зеркале вспышки света в моих волосах. Однажды рубашка моя совсем прилипла к спине, и я едва отодрала ее, причем слышала треск и видела искры… Проводя рукой по одеялу — я вызывала искры… Сброшенная на пол, шерстяная юбка колебалась, волновалась и тоже испускала искры… Я могла по своему произволу окружать себя пламенем, но из тела моего выходили и самопроизвольные сияния…

Я рассказала об этих явлениях мисс Эвелине, но она назвала их обманом чувств и даже галлюцинацией, а профессор физики, с которым я заговорила об этом, хотя и находил, что здесь, быть может, замешано электричество, все-таки видел в этом по преимуществу действие воображения.

Я, однако, не сомневалась в верности мною замеченного. Я и тогда уже была своеобразна, но по-пустому ничего не говорила, — любила помечтать, но и мечтам не предавалась чрезмерно. Я уже чувствовала в себе собственную силу и мало-помалу стала сознавать себя слишком непохожею на всех, с которыми жила в пансионе.

Я чувствовала, что призвана к жизни более своеобразной, необычной. Меня называли «холодной красавицей», но никто не видел, какой впечатлительный темперамент скрывался во мне, никто не думал, что я такая Диана, которая от одной искры способна вспыхнуть ярким пламенем.

Весною 1889 года я ночью проснулась от стука двери в моей комнате и быстро вскочила, — передо мною стоял отец в том костюме, в котором всегда бывал на вахте.

— Укладывайся, — сказал он, — сегодня утром я приеду за тобою: я стосковался по тебе, а здесь тебе уже нечего делать…

Он исчез. Мой страх быстро прошел, и я совершенно спокойно стала одеваться и укладываться, а когда прозвонили к breakfast'у, я просто заявила мисс Эвелине, что сегодня приедет за мною отец.

— Когда же вы получили письмо? — спросила она.

Я улыбнулась и ничего не ответила, но в эту минуту застучали молотком в парадную дверь, и я бросилась в переднюю, где обняла отца…