Читаем без скачивания Давние потери - Вячеслав Рыбаков

- Ой, спасибо... я не...

Сталин зачем-то похлопал себя по карманам, зная, что спичек нет, - он потому и отложил трубку, так удивив этим Молотова, что вовремя вспомнил это. На Иру теперь смотрели все. Она втянула голову в плечи, потом отчаянно вскочила. Тоненькая, порывистая, с громадными выпуклыми глазами, она и без очков напоминала стрекозу.

- Я сейчас! - заикаясь от собственной храбрости, выпалила она. - Я... у девчат из шифровалки стрельну! Товарищ Сталин, для... для вас взять?

Сталин отрицательно покачал головой. Ира метнулась к дверям, удаляясь, проплясала перед англичанами фирменная нашлепка "Г.Геринг верке" на ее джинсах. Глазастая, подумал Сталин. Молотов не понял, а она поняла. Зажигалки вразнобой попрятались.

- Это прелестно, - проговорил вполголоса один из гостей. - Я напишу об этом. Глава первой державы мира прерывает важное заседание из-за каприза стенографистки! Видит бог, напишу.

Переводчик, склонившись к уху Сталина, забормотал по-русски, довольно усмехаясь в хипповатую свою бородку. Молотов укоризненно прошептал:

- Ты слишком балуешь молодых, Сосо.

Сталин смотрел прямо перед собой, лицо его было невозмутимо.

- Для вас, господа, это прелестно, экзотично и не вполне понятно, сказал он. - Для нас - естественно.

- ...Бат нэчэрал фор аз, - гордо налегая на "р", отбарабанил переводчик.

Память Сталина опять соскользнула к началу. Это был, пожалуй, самый тяжкий искус - потому что действительно всего не хватало. Действительно приходилось подкармливать, как цыплят для царской кухни, тех, кто в данный момент представлялся важнее, а остальных оставлять дожидаться лучших дней... Двадцатые годы, о, двадцатые годы. Как все было чревато.

- Большевики покончили с древним антагонизмом Юпитера и быка, улыбнувшись, проговорил Сталин. - Либо уж можно всем, либо уж нельзя никому. Если только возникают более или менее узаконенные привилегии, люди перестают заниматься делом. Начинается безобразная драка за место у кормушки и всеобщее озлобление. Все встает с ног на голову, мораль становится посмешищем и знаком жизненной неприспособленности. В газетах казенными фразами хвалят самоотверженных героев труда и призывают их продолжать самоотвергаться, а дары природы, квартиры, дачи и красивые девушки, - англичане, как по команде, обернулись на дверь, в которую выбежала Ира, - достаются политическим авантюристам и ворью. Кто посовестливее да поталантливее, вообще не суется в эту грязь. Но и не находит себе применения. Возможность воздействовать на ход дел начинает предоставляться лишь после отказа от этики и таланта - но нетрудно представить, каким оказывается такое воздействие. Попутно возникает еще одно извращение: престижность, модность безделья. Раз сижу сложа руки, значит честен и талантлив! - Часы пробили четверть третьего. Сталин дождался, когда угаснет медный стон, и закончил: - Великий Маркс более века назад сформулировал эти истины. Социальная практика подтвердила их неоднократно.

- А кто же запишет эту тираду? - весело прошептал ему на ухо Молотов. Сталин сокрушенно качнул головой и положил руку ему на колено.

Жест был благодарным. Еще на XX съезде Зощенко попенял Сталину, что тот с годами начинает не говорить, а вещать. С тех пор Сталин не раз просил друзей при каждом подобном случае незамедлительно "сбивать его с котурнов".

Совещание закончилось в начале пятого. Ушли англичане, Молотов ушел, - устало бродя по опустелому кабинету, Сталин вскоре услышал с улицы его гулкие, одинокие шаги. Потом отчетливо звякнули ключи, открылась и захлопнулась дверца машины. Отсвет вспыхнувших фар чуть всколыхнул прямоугольную тьму окна. Назойливо, длинно прожурчал стартер и смолк. Опять зажурчал длинно и бесплодно. Недели две уже Молотов жаловался на зажигание, но так, видно, и не выкроил времени доехать до станции техобслуживания. Наконец мотор все-таки фыркнул с неудовольствием, певучий шелест глайдера потек мимо окон к Спасским воротам и быстро утонул в прозрачной предрассветной тишине. Ира тоже собиралась домой, разложила по ящикам бумаги, потом опорожнила сумочку на стол, отобрала самое необходимое и попихала обратно, остальное оставив прямо на столе. Страшно было подумать нести после такой ночи на плече лишний вес. Поймав взгляд Сталина, она расслабленно помотала головой и честно сказала:

- Прямо плывет все.

- Зато интересно ведь, - почти просительно сказал Сталин. Он знал, что девочка не собирается работать здесь долго, и жалел об этом. - Как на этот раз - понравилось?

Она не сразу поняла. Первое, что пришло ей в голову, - это что он над нею подсмеивается. Она переживала свою бестактность. Потом вспомнила, как в начале ночи одобряла ход беседы с фон Ратцем и его компанией.

- Да не очень, - призналась она. - Как-то вы с ними... как с товарищами. Я бы!... - она сжала кулачок и смешно им встряхнула, изображая жесткость позиции. - Вот хоть Индия - такой политический козырь! А вы даже не упомянули.

- Откуда ты знаешь про Индию?

Она дернула плечиком, оттопырила нижнюю губу.

- А все знают. Девки в шифровальном бутылку шампузы расплескали на радостях, что там так здорово все устраивается. Я просила мне глоток оставить, - вздохнула она, - да уж полпятого...

- Послушай, козырь. Политика - не игра в подкидного. Не хитрость, а забота. Зачем их обижать? Товарищ Мао, помню, любил цитировать кого-то из своих древних даосов. Если, стремясь к цели, приложишь чуть меньше усилий, чем надо, добьешься своего, пусть не в полной мере или с опозданием. Но если приложишь хоть чуть больше - добьешься прямо противоположного. Так трудно соблюсти точную меру, товарищ Мао далеко не всегда сам это умел... Люди долго не верили ни в себя, ни в ближних своих, поэтому привыкли, что чем больше жать, чем больше давить - тем лучше. Привыкли бояться недостараться. Но перестараться - страшнее.

Ира кивнула. Нет, подумал Сталин, не слышит. Жаль. Это надо знать, это бывает и с отдельными людьми, не только с государствами. Как правило с хорошими людьми, с теми, кто пытается преодолеть естественный, но животный эгоизм отношений: чуть что не по мне - пошел к черту. Могут, могут случаться в жизни ошибки, которые потом не исправить перебором однородных вариантов, барахтайся хоть двадцать лет. И если не успеть повернуть круто, их исправляет лишь сама жизнь, сама история, единственным доступным ей методом - методом безнаркозной хирургии, отсекая весь веер решений, вытекающих из принятой когда-то неверной посылки. Но сколько же крови льется! И обиднее, несправедливее всего то, что чем больше сил, упорства, искусства затрачивается на продлевающее кризис маневрирование, тем страшнее оказывается конечная катастрофа. В начале века Россия слишком хорошо это узнала, не дай бог было бы узнать еще раз.