Читаем без скачивания Три стервы - Титью Лекок

Объективно говоря, в “Бутылке” ничего привлекательного не было. Один из многочисленных парижских баров с пластиковыми столиками и стульями, с пятнами кофе и алкоголиками. Общее впечатление – преобладание коричневого цвета. Эма начала зависать здесь по чистой случайности. Заведение оказалось на полпути между ее квартирой и концертным залом с бесплатным входом, что было большой редкостью. Перед концертом она заходила на несколько минут выпить у стойки кофе. Поскольку в то время она была единственной клиенткой моложе 75 лет, ее довольно быстро приметила барменша Алиса, которая регулярно выслушивала женоненавистнические оскорбления от старых алкашей и столь же, впрочем, регулярно ставила их на место. Вследствие половозрастной солидарности они принялись однажды болтать, Эма забыла о своем концерте и простояла весь вечер, облокотившись о стойку.

Спустя несколько недель, все так же облокотившись о стойку (она стала подозревать, что со временем на ней появятся следы ее локтей), Эма вместе с Алисой потихоньку подшучивала над обалденной девицей в вызывающе шикарном прикиде, которая в одиночестве допивала за столиком третий дайкири. И тут девица неловко поднялась, подошла к ним и с блуждающим взглядом спросила:

– Ну, что, стервы, вам в лом мое платье за две сотни евро?

Они так никогда не узнали, что Габриэль одна делала в баре тем вечером. Но, как бы то ни было, после того как толстяк Робер разнял едва не подравшихся Алису и Габриэль, несравненная Габриэль стала присоединяться к ним у стойки, чтобы обсудить проблемы мироздания.

Со временем они стали приводить подруг, и образовалось нечто вроде клуба. Окрестные пьяницы с изумлением наблюдали за тем, как их территорию захватывает банда девиц. В первый вечер каждого месяца проходило очередное собрание Стерв. Они разработали настоящую концепцию. В самом начале они, как и все их сестры по полу, ограничивались дискуссиями “между нами, девочками”, по большей части сводившимися к попыткам найти псевдопсихологические объяснения поведению их мужских alter ego. О собственных реакциях они не говорили ничего, ну, или почти ничего, лишь время от времени переспрашивая: “Я же была права, да? Вы со мной согласны?” Но когда речь заходила о мужиках, тут уж их поведение тщательно изучалось во всех ракурсах под лупой, под микроскопом и в рентгеновских лучах. Такие себе обсуждения с зашкаливающим уровнем радиации, типа Чернобыля. Начинались они с пересказа простейшего факта, например: “Я сказала Ромену, что поругалась с боссом, так представляете, как он отреагировал? Даже не спросил почему. Как будто ему это неинтересно!” По логике, им бы прийти к напрашивающемуся выводу: это его и впрямь не интересует. Но они, ввязавшись в некое странное, но азартное состязание, довольно быстро выруливали на “Этот тип напрочь лишен эмпатии, у него явная тенденция к восприятию окружающих как неживых объектов. Не хочется тебя пугать, но это, как ни крути, симптом самых разных психопатологий. Иначе говоря, вполне может статься, что однажды он перережет тебе горло в полнолуние”.

А потом, во время самой банальной на первый взгляд попойки, Алиса конфисковала стаканы и объявила, что ее достало препарирование тонкой душевной организации их сексуальных партнеров. Тем более что они движутся по кругу, поскольку в конечном счете все это одни и те же проблемы, которые повторяются – независимо от конкретной мужской особи. И выводы, к которым они приходят, фактически сводятся к тому, что да, парень нужен, но так, чтобы он занимал не слишком много пространства. Он обязан уважать их независимость, ибо они современные женщины, но при этом в постели обращаться с ними как со шлюхами. Сделав ставку на их тройственный объединенный разум, Алиса заявила, что пора уже переходить к чему-то более конструктивному. Прекратить потоки занудных слезливых жалоб. Ее идея была по-настоящему революционной: пора заинтересоваться ими самими, девушками. Их поведением, реакциями. Придать хотя бы минимальную стройность противоречивым представлениям наследниц феминизма, согласовать благородные принципы равенства с их собственной повседневной жизнью.

В глазах Стерв сегодняшнее стремление женщин постоянно обвинять во всем мужчин выглядело не более убедительным, чем медийный тренд жалеть мужчин за полную потерю всех ориентиров мужественности. Вместо того чтобы вечно цепляться к мужикам, потому что они не дают женщинам слова в политических дискуссиях, каждой Стерве имеет смысл разглядеть в самой себе нежелание что-либо предпринять, чтобы взять это слово. Неприлично женщине требовать эмансипации от мужчины. Женщины должны взять все в свои руки, чтобы изменить существующий порядок вещей. А это требует постоянной бдительности. Для Стерв очевидно, что сексистские замашки, в которых обвиняют мужчин, первым делом необходимо искоренять у женщин. Все эти скрытые, подспудные автоматизмы – плоды длительной психологической обработки. Но, черт, насколько же труднее (поскольку стыдно) признать, что ты сама ведешь себя как смиренная рабыня, нежели швырнуть в морду мужикам, что все они беспардонные мачо.

После выявления этих автоматизмов, большинство которых основано на желании нравиться мужчинам, можно будет выработать линию поведения, способную им противодействовать. (Автоматизмам, конечно, а не мужчинам; впрочем, Стервы решительно изгоняют из своего арсенала антимужские обобщения типа “все мужики – козлы”). Легко нести знамя феминистских принципов, пока они не мешают повседневной жизни. Однако сказать: “Да, я свободна и сплю, с кем хочу”, – означает, что уже нельзя назвать другую женщину “шлюхой, которая тащит в постель кого попало”. А ведь эта фраза не только позволяет дискредитировать соперницу по вечной женской борьбе за первое место, но и дает возможность заявить мужчине: “Смотри, какая я порядочная, я точно из тех, на ком женятся!”

Ежемесячное собрание Стерв было, таким образом, своего рода встречей в верхах, на которой вносятся уточнения в основополагающий документ, названный ими Хартией Стерв, обсуждаются теоретические вопросы и конкретные практики их применения и даже принимаются новые статьи Хартии. Однако тем вечером, когда Эма пришла в “Бутылку”, не похоже было, чтобы Стервы активно работали. Габриэль сидела за столом в окружении гудящего роя парней.

Там, где появлялась Габриэль, сразу возникали молодые люди. Даже если она не удостаивала их ни словом, рядом с ней всегда находилось с десяток взволнованных членов на изготовку. Увидев Эму, Алиса и Габриэль подошли к краю стойки. Алиса церемонно достала стакан, наполнила его, а потом подтолкнула к Эме, обессиленно взгромоздившейся на табурет. Она знала, что девушки не станут расспрашивать о похоронах, предпочтут дождаться, пока, следуя кодексу поведения друзей, она сама затронет тему. Эма зашла за стойку, пригнулась, чтобы махнуть свою бесплатную порцию, после чего спросила:

– Ну и как? Утвердили новые статьи?

– Не волнуйся, твое присутствие на ратификации обязательно, – ответила Алиса, снова наполняя стакан. – Были только выдвинуты предложения. Я бы добавила в список запретных фраз следующую: “Я мастурбирую, только если у меня слишком долго никого нет”. Можно подумать, мастурбация не более чем слабая замена пенису.

– Погоди. – Эма постучала по стойке, скорчив гримасу, словно это могло понизить градус алкоголя. – У меня есть кое-что похуже: “Я иногда ласкаю себя (потому что девушки не дрочат, они себя ласкают), но только под душем”. Эту фразу я тоже не хочу никогда слышать.

– А еще “Да, у меня есть вибратор Sonia Rykiel!” – добавила Алиса.

Габриэль демонстративно нахмурилась:

– Сразу предупреждаю – это я не поддержу. Она и правда делает очень красивые вибраторы.

– Но послушай, разве тебе не по барабану, красивый он или нет?! Тебе же нужно, чтоб он работал как следует. А все эти эстетические штучки исключительно для того, чтоб не бросалось в глаза, что это ви-братор.

– Проехали, я все равно это не поддержу. Две другие фразы – согласна. Может, стоит добавить в Хартию отдельную статью, посвященную мастурбации. Похоже, у вас обеих в последнее время это навязчивая идея.

Эме всегда было странно слышать подобные слова от Габриэль. В ее устах они звучали совершенно дико. Внешне Габриэль выглядела как Грета Гарбо с фигурой топ-модели. Идеальное лицо, бесконечно длинные ноги, сногсшибательная грудь, сдержанные и в то же время изысканные наряды. Одним словом, она держала марку, причем высокую. Она была прапраправнучкой Габриэль д’Эстре, герцогини де Бофор, от которой унаследовала имя и, судя по всему, внешность. Эма из любопытства специально просмотрела ее портреты – на самом известном из них, множество раз перепечатанном в учебниках литературы в разделе “Блазоны”[2], Габриэль д’Эстре изображена обнаженной, вдвоем с сестрой, которая щиплет ее сосок. У Эмы не было собственного мнения насчет их сходства – на портрете она видела только лицо женщины XVI века, да и, собственно говоря, ей всегда казалось, что на картинах той эпохи все тетки на одно лицо. Подобно своей знаменитой прапрабабке, фаворитке Генриха IV, Габриэль была любовницей политика, говорить о котором отказывалась. От предков-аристократов она унаследовала никогда не покидавшую ее невозмутимость. Полная противоположность Алисе, нервной и агрессивной.