Читаем без скачивания По ту сторону порабощающих нас иллюзий - Эрих Фромм

Утверждение Маркса о том, что «требование отказа от иллюзий о своем положении есть требование отказа от такого положения, которое нуждается в иллюзиях», могло бы также принадлежать и Фрейду. Оба хотели освободить человека от оков иллюзий, чтобы дать ему возможность проснуться и действовать, как положено свободному человеку.

Третий основной элемент, общий для обеих систем, – это гуманизм. Гуманизм в том смысле, что каждый человек представляет все человечество, поэтому ничто человеческое не может быть чуждым ему. Маркс основывался на традиции, одними из наиболее выдающихся представителей которой были Вольтер, Лессинг, Гердер, Гегель и Гёте. Фрейд выразил свою гуманистическую направленность в первую очередь в концепции бессознательного. Он полагал, что всем людям свойственны одни и те же бессознательные стремления и что поэтому люди смогут понять друг друга, если только осмелятся погрузиться в пучину бессознательного. Он обследовал бессознательные фантазии своих пациентов без возмущения, осуждения и даже без удивления. «Материал, из которого создаются сновидения», как и весь мир бессознательного, стали объектом исследования именно потому, что Фрейд признал их исконно человеческими и универсальными.

Принципы сомнения, могущества истины и гуманизма являются руководящими и движущими в деятельности и Маркса, и Фрейда. Впрочем, вводная глава об общей основе, на которой произросли идеи обоих мыслителей, окажется неполной, если не коснуться по крайней мере еще одной черты, общей для обеих систем: их динамического и диалектического подхода к реальности. Обсуждение этой темы особенно важно потому, что в англосаксонских странах гегелевская философия не в ходу на протяжении долгого времени, так что динамический подход Маркса и Фрейда жители этих стран просто не готовы понять. Давайте начнем с нескольких примеров как из области психологии, так и из области социологии.

Возьмем, к примеру, человека, который трижды женился и всегда по одной и той же схеме. Он влюбляется в симпатичную девушку, женится на ней и некоторое время чувствует себя невероятно счастливым. Затем он начинает жаловаться, что его жена деспотична, что она ограничивает его свободу и т. д. По прошествии некоторого периода чередования ссор и примирений он влюбляется в другую девушку, в действительности очень похожую на свою жену. Он разводится, сочетается браком со своей второй «великой любовью». Однако тот же самый цикл повторяется с небольшими изменениями, и снова он влюбляется в девушку того же типа, и снова он разводится и в третий раз женится по «великой любви». И вновь повторяется та же история, и он влюбляется в четвертый раз, уверенный, что уж на сей раз это подлинная любовь (забывая, что и прежде каждый раз он был уверен в том же самом), и хочет жениться на ней. Что бы мы сказали этой последней девушке, если бы она спросила нас, может ли она рассчитывать на счастливый брак с ним? К этой проблеме есть несколько подходов. Первый из них – чисто бихевиористский. Суть его состоит в умозаключении от прошлого поведения к будущему. Аргументация звучала бы так: поскольку данный человек уже трижды уходил от жены, весьма вероятно, что он поступит так же и в четвертый раз, поэтому выходить за него замуж слишком рискованно. В пользу такого подхода – трезвого и эмпирически обоснованного – можно много чего сказать. Однако, воспользовавшись этим подходом, мать девушки столкнется с трудностью в поисках ответа на возражение своей дочери. А возражение гласит: хотя это чистая правда, что он трижды поступал совершенно одинаково, отсюда вовсе не следует, будто и на сей раз он сделает то же самое. Ее контраргумент основывается либо на том, что молодой человек изменился – а кто скажет, что человек не может измениться? – либо на том, что другие женщины были не такими, каких он мог бы глубоко полюбить, тогда как она – последняя из них – действительно ему подходит. Против такого довода у матери не нашлось бы убедительного возражения. В самом деле, стоило бы матери увидеть этого человека и заметить, в каком восторге он от ее дочери и с какой искренностью говорит о своей любви, как даже она, возможно, изменила бы свое мнение и склонилась к позиции дочери.

Подходы как матери, так и дочери равно лишены динамизма. Обе они предсказывают будущее либо на основе прошлых проявлений, либо опираясь на нынешние слова и поступки, однако ни та, ни другая не могут доказать, что их предсказания чем-то лучше простых догадок.

В чем же, в противовес такому подходу, состоит подход динамический? Суть этого подхода заключается в том, чтобы прорваться сквозь внешние проявления прошлого и настоящего поведения и понять, какие силы породили данный образец поведения в прошлом. Если эти силы все еще существуют, приходится предположить, что четвертая женитьба окончится не иначе, чем предыдущие. С другой стороны, если что-то изменилось в силах, лежащих в основании поведения, следовало бы допустить возможность или даже вероятность другого исхода по сравнению с прошлым. О каких же силах идет здесь речь? В них нет ничего таинственного, и они отнюдь не плод абстрактных спекуляций. Они эмпирически постижимы, если только правильно подойти к изучению поведения личности. Например, можно предположить, что данный человек не разорвал первичных уз с матерью, что он очень нарциссичен[5] и глубоко сомневается в собственной мужественности, что он подросток – переросток в своей постоянной потребности чувствовать восхищение и расположение со стороны других людей, так что, найдя женщину, удовлетворяющую эти его потребности, и завоевав ее, он вскоре начинает тяготиться ею. Ему нужны новые доказательства его привлекательности, поэтому он должен искать другую женщину, способную опять убедить его. В то же время он действительно зависит от женщин и боится их, а продолжительные интимные отношения заставляют его почувствовать себя порабощенным и скованным. Здесь действуют такие силы, как нарциссизм, зависимость, неуверенность в себе, которые и порождают потребности, ведущие к описанному виду поведения. Как я уже говорил, эти силы ни в коем случае не результат абстрактного умозрения. Их можно проследить многими способами: исследуя сновидения, свободные ассоциации, фантазии; наблюдая за выражением лица, жестами, манерой говорить и тому подобное. Правда, зачастую они не бросаются в глаза, их приходится выводить теоретически. К тому же их можно распознать только в рамках теоретической системы, где им принадлежит определенное место и значение. Особенно важно то, что эти силы сами по себе не являются неосознаваемыми, однако они находятся в противоречии с осознанными мыслями данного человека. Он искренне убежден в том, что будет любить эту девушку во веки веков, что он независим, силен и уверен в себе. Поэтому обычный человек думает так: раз человек чувствует, что любит женщину, как можно предсказывать, что он вскоре бросит ее, ссылаясь на такие мистические сущности, как «фиксация на матери», «нарциссизм» и т. п.? Разве наши глаза и уши не лучшие судьи, чем подобные дедуктивные выводы?

Точно такая же проблема есть и в марксистском обществоведении. Наилучшим введением в нее тоже послужит пример. Германия развязала две войны – одну в 1914 г., другую в 1939-м, – в которых она едва не покорила своих западных соседей и едва не нанесла поражения России. После первоначального успеха Германия в обоих случаях потерпела поражение главным образом из-за превосходящей мощи Соединенных Штатов; экономика Германии сильно пострадала, но в обоих случаях была быстро восстановлена, и через 5–10 лет после войны страна достигала такой же экономической и военной мощи, какой она располагала до войны. Сегодня по прошествии немногим более 15 лет после своего поражения, которое было гораздо более сокрушительным, чем поражение в войне 1914–1918 гг., Германия – вновь сильнейшая в Европе индустриальная и военная держава (после Советского Союза). Она утратила значительную часть своей прежней территории, однако процветает больше, чем когда-либо прежде. В сегодняшней Германии демократический режим; у нее небольшая армия, военно-морской флот и военно-воздушные силы; она заявляет, что не будет пытаться вернуть силой утраченные земли, хотя и не отказывается от претензий на них. С опаской и подозрением взирают на новую Германию страны советского блока и небольшие группы людей в западных странах. Это объясняется тем, что Германия дважды нападала на соседей и дважды заново вооружалась, несмотря на поражения; что генералы «новой» Германии – те же самые, что служили Гитлеру, и поневоле приходится ожидать, что Германия предпримет третью попытку, на этот раз напав на Советский Союз, чтобы вернуть себе утраченные земли. Лидеры стран НАТО, да и в значительной степени общественное мнение отвечают на это, что подобные подозрения неоправданны и даже совершенно фантастичны. Разве речь идет не о новой демократической Германии, разве ее лидеры не заявили, что они стремятся к миру, разве германская армия не является настолько малочисленной (12 дивизий), чтобы не представлять ни для кого угрозы? Если принимать во внимание только заявления западногерманского правительства (допуская, что оно говорит правду) и нынешнюю мощь страны, тогда позиция НАТО представляется весьма убедительной. Если же доказывать, что Германия опять совершит нападение, потому что делала это раньше, то получим тоже довольно убедительный аргумент, не опровергающий, однако, того, что Германия могла совершенно измениться. Здесь, как и в приведенном выше примере из психологии, можно расстаться с домыслами только в том случае, если заняться анализом сил, определяющих развитие Германии.