Читаем без скачивания Детки в порядке - Дэвид Арнольд

Я перелистнула страницу «Изгоев» и в который раз пожалела, что не могу нырнуть в книгу. Нырнуть в выдумку – о, если бы случилось это «о, если бы».

– У Хааген-Даз есть хороший со вкусом кофе, – сказала Коко. – Печеньки со сливками, шоколад с зефиром, итальянское карамельное тира… Мэд, как это называется?

Я подняла взгляд: Коко стояла, прижавшись носом к холодной стеклянной витрине, и вокруг ее всклокоченной шевелюры тысяча ведерок с мороженым крутились, словно вокруг рыжего солнца.

– Тирамису, – сказала я. – Это похоже на такой мягкий пирог. Только вроде это не настоящий пирог. Но в нем есть кофе и ром.

– Да ты чё! – ахнула Коко. – Ром? Как пьют пираты? Из какой дыры я вылезла, что не знаю про тирамису? Ой, посмотри, есть со вкусом песочного теста! Это ведь твое любимое, да, Заз?

Заз уставился на витрину с мороженым, словно глядел куда-то далеко-далеко, и щелкнул пальцами. Громкий звук эхом пронесся по магазину.

«Фудвиль» на улице Банта жил неторопливо и очень, очень скучно, как раз нам по вкусу. Сотрудники снова и снова расставляли и переставляли безликие коробки с хлопьями, солеными огурцами и лапшой быстрого приготовления. Они протирали чистые полы и приклеивали этикетки на товары, где уже были этикетки, и притопывали в такт немощному ритму радио; они возводили пирамиды из консервов и трудились в дальних углах, рядом с натертым сыром, где мерцали флуоресцентные лампы.

А в самом центре «Фудвиля» стоял наш собственный маленький городок: одиннадцатый ряд, замороженные молочные десерты. Мы таращились на мороженое, словно ожидая, что это оно выберет нас.

Баз появился из-за угла, толкая перед собой полупустую тележку и устало свисая через ее край, как изможденная мать четверых детей.

В каждой семье есть нормальный член, только в некоторых, похоже, эта нормальность более нормальная.

– Ну наконец. – Коко пожирала мороженое глазами. – Мэд говорит, что тирамису – это такой мягкий пирог с настоящим ромом, как пираты пьют. Это правда? Скажи, это правда?

– Я не знаю. – Баз снял кепку и пробежал пальцами по волосам. Я уже видела этот жест раньше и знала, что он значит. Пора готовиться к урагану ярости, который обрушит недовольная Коко.

– Ну тогда мы точно должны попробовать. – Она открыла дверь морозилки. – Но давай возьмем еще какое-нибудь, а то вдруг это будет пипец отстойным.

– Прости, Кокосик, – сказал Баз. – В другой раз.

Она вздохнула:

– Ну ладно, раз только одно, тогда…

– Нет. Я имею в виду, вообще без мороженого. Как-нибудь потом, ладно?

Взъерошенные волосы Коко взлетели вверх, она резко развернулась:

– А ну-ка повтори.

– Мне заплатят только завтра. Поэтому сегодня вот. Завтра нам все равно возвращаться за вещами Гюнтера, может, тогда и возьмем мороженое. Да и это… посмотри какая на улице холодина.

– А в животе у меня не холодина. – Коко повернулась обратно к морозилке. Она протянула руку к дверце, и голос ее зазвучал выше, зазвенел серебряным колокольчиком добродетели: – Оно влезет мне под куртку, Баз. Никто и не заметит, что оно пропало.

Я не могла не восхититься: такая крошка, а способна на такие крупные гадости. Коко, она такая. Не только кожа да кости, но еще и дикая воля к жизни, боевой дух и яростная преданность, которую больше нигде и не встретишь. Когда она говорила своим тоненьким голоском, вы все равно слышали заглушенный рев за каждым ее словом.

– Мы заметим, Коко, – ответил Баз. – Ты знаешь мои правила.

За спиной раздался оглушительный грохот.

Там, в конце ряда, стоял мальчишка. Вокруг него валялись консервные банки, когда-то расставленные идеальной пирамидой, а теперь разбросанные в беспорядке, как осколки после взрыва.

– Это он, – прошептала Коко. – Тот чувак от «Бабушки». Который таращился.

Коко была права: до сегодняшнего дня мы пару раз встречали этого паренька. Длинные жирные космы, острый взгляд синих глаз… Но определяло его не это. Он носил рюкзак, синие джинсы, ботинки на шнуровке. Но определяло его не это. У него было незабываемое лицо. Во-первых, оно совершенно не двигалось. Не улыбалось, не хмурилось, не передавало никаких эмоций. Все лицо, за исключением глаз. Глаза у него были живые и яркие, но я не уверена, что заметила бы это, если бы сейчас он не смотрел на меня в упор.

Подошла юная девушка в сетке для волос. Она оглядела сцену разрушения.

– Ну что за дела! Я только закончила расставл… – Она посмотрела на мальчика и, проглотив слова, издала слабый удивленный вздох.

На секунду наступила тишина. Затем сотрудница в сетке для волос склонилась и стала подбирать банки:

– Не переживай, приятель. Всякое случается.

Парнишка вцепился в рюкзак, одарил меня прощальным взглядом, развернулся и убежал.

Я же говорила… – Коко уже успела отвернуться и продолжила изучать солнечную систему ведерок с мороженым. – Пипец он странный, этот чувак.

Заз щелкнул пальцами.

Баз подошел, чтобы помочь девушке собрать банки, а я вернулась к своей книге, притворяясь, что читаю. Притворяясь, что синева этих глаз не пронзила меня насквозь, притворяясь, что мне неинтересно, что бы сотрудница «Фудвиля» сказала этому пареньку, если бы его лицо не выглядело так, как оно выглядит.

Я стряхнул снег с ботинок и поставил их у двери сушиться. В прихожей с важной вальяжностью расположились два гитарных чехла с нашивками: «The Cure» и знак Бэтмена.

У нас в гостях были Клинт и Кори. Сыновья Бойфренда Фрэнка.

Я совсем недавно разрушил консервную пирамиду на глазах, возможно, у самой красивой девушки на свете (а если и не самой красивой, то уж точно самой поразительной, такой, от которой прошибает пот). Присутствие Бойфренда Фрэнка – и его отпрысков, живущих в собственном мультфильме Тима Бертона, – было последним, чего бы мне сейчас хотелось.

Они выжимали из меня силы. И еще с какой вальяжностью.

Клинт и Кори не были близнецами, но вы бы их отличить не смогли. Они носили одинаковые готические наряды, и зубы их были слишком велики для черепов. Я представлял, как корни зубов у них прорастают в глубь головы и крепятся там, где полагается быть мозгу. Как и я, Клинт и Кори потеряли одного из родителей из-за рака. Но, в отличие от меня, они использовали свою трагедию, чтобы измазаться черной подводкой для глаз и основать группу под названием «Оркестр потерянных душшш». Я-то вместо этого занимался куда более разумными вещами. Например, проводил эксперимент: как сильно нужно вдавить кредитную карточку ребром в руку, чтобы пошла кровь? Мама пригласила их репетировать у нас в подвале, и вот они уже стали завсегдатаями резиденции Бенуччи.

Как я уже сказал, это все очень, очень вальяжно.

Я услышал маму; она сидела на кухне с Фрэнком, Клинтом и Кори. Дружная, счастливая семья. Их счастливые дружные голоса звенели счастливыми дружными колокольчиками из нашей счастливой дружной кухни.

Дзынь-дзынь-как-твой-дзынь-день?

Я поставил рюкзак рядом с гитарными чехлами, повесил куртку и прошел по коридору. Мама, твердо решившая не пропускать больше ни праздника, с самого Дня благодарения начала готовиться к Рождеству. Украшает дом, печет пироги, тарталетки, хлеба, торты, пудинги… «Все во славу Рождества», как она сказала уже сотню раз. Интересно, может, в этом году мы можем назвать этот праздник как-то иначе?

Впрочем, ладно.

Я ее не виню.

В прошлом году Рождество получилось так себе.

Это была первая годовщина с папиной смерти. Никаких гирлянд. Никаких пирогов. Даже елки не было. Так что, если ей теперь хотелось обвешать огоньками каждый угол и закуток в доме и разукрасить коридоры, как обезумевшей Снегурочке, я не против. Однако был в доме один предмет, не затронутый маминым безудержным энтузиазмом. Журнальный столик в прихожей.

В нем самом не было ничего особенного.

Но на столешнице стояло нечто настолько величественное, настолько огромное, что у меня дрожали колени всякий раз, как я проходил мимо.

Я безвольно наблюдал, как мои ноги в носках, обретя собственную волю, медленно пододвигаются к столику. Я стоял так близко, что мог дотронуться до него. Так близко, что мог протянуть руку и потрогать урну с папиным прахом.

У меня завибрировал телефон. Я вынул его и увидел еще одно сообщение от мамы.

«Ты где?»

Из кухни звенели счастливые дружные голоса. Дзынь-дзынь-как-прошел-дзынь-дзынь-день? Я положил телефон на столик и потянулся к папиной урне. Пальцы замерли в паре сантиметров.

Когда твои веки не двигаются, это прилично усложняет жизнь. Особенно нелегко приходится со сном и морганием. Но есть еще кое-что, о чем многие не задумываются: воображение. Представьте, как вы воображаете себе что-то, какое-то место или предмет. Вы ведь закроете глаза хоть на секунду? Такое вот долгое моргание.

Для меня это было настоящей проблемой, пока папа не научил меня уходить в Страну Ничего. Он сказал, что люди закрывают глаза, воображая что-то, потому что им нужно пустое пространство, с которого можно было бы начать. Он объяснил, что видит, когда закрывает глаза. Что это не чернота или темнота… а просто пустота. И найти что-то можно только погрузившись в ничто, Вик.