Читаем без скачивания Расколотое небо - Светлана Талан

– Да! Да! Было такое! – зашумели люди.

– Тогда мы поняли, что лучше нашего Данилы никто не сыграет, – продолжил мужчина.

Старый кобзарь чуть заметно усмехнулся себе в усы. Его частенько в разных селах называли своим, хотя он нездешний, с Полтавщины, но вряд ли это кому-то было интересно знать.

– То был не настоящий кобзарь, – сказал старик. – Сейчас их развелось, как блох у собаки.

– А у тебя инструмент заказанный, что ли? – насмешливо спросил кто-то.

– Кобза не заказана, но прошла ритуал освящения.

– Как это?

– Люди добрые, знаете ли вы, что бандура – единственный инструмент, который проходит освящение? – спросил бандурист и коснулся пальцами голосника, вырезанного посредине деки в виде цветка с шестью лепестками.

– Сделана из хорошей древесины, вот и звучит хорошо, – сказал молодой парень. На него сразу же недовольно взглянули мужики постарше: молоко на губах не обсохло, а он здесь калякает.

– Да, – согласился Данила, – древесина и работа мастера тоже имеют значение. Моя бандура сделана из ели, и таким мастером, которых уже не осталось на свете. Но имела бы она такой голос, если бы не прошла две степени посвящения? Сомневаюсь.

– Даже две?

– Да. Первый ритуал называется одклинщина[4]. Он состоялся возле святого храма, где не было ни одной посторонней души, лишь я под небом и Бог наверху. Тогда я, еще молодой и красивый, дал обет избранному пути. И знаете, сколько я тогда молитв прочитал? – спросил старик, не ожидая ответа. – Целых шестьдесят!

– Ого! И все знал наизусть? – спросил удивленный юноша.

– А то как же?! Я слепой с рождения, – ответил Данила и продолжил: – А второй обряд называется вызвилка[5]. Тогда я принес клятву из суровых присяг. Вот так! – сказал старик и тяжело вздохнул. – Я мог бы еще много интересного вам рассказать, но вы пришли не за моими воспоминаниями, поэтому послушайте песню «Сокол и соколенок».

Данила выдержал паузу, пока стихли голоса, и опять коснулся струн бандуры. Он знал, как растрогать людей. Разве могла оставить безразличными слушателей песня о соколе, который полетел в чистое поле «живность добывать, не добыл, дитя потерял»? Шли стрельцы, беспомощное дитя «в цепи запутали и понесли в город на рынок». Облегченно выдохнули слушатели, когда узнали, что Иван Богословец «большое имел милосердие», серебряные цепи с ног поснимал, понес на гору и выпустил птицу на волю.

Дай, Боже, здоровье на многие летаВсем православным христианам,На многие лета,До конца века!

Такими словами завершил свою песню бандурист.

У женщин и девушек еще не высохли слезы, а они уже улыбались – так красиво заканчивается песня! Люди благодарили бандуриста, но не аплодировали – не принято. Понесли гостинцы Даниле и сироте-поводырю. На расстеленной старой дырявой дерюге, которая, наверное, служила им и одеялом, и одеждой в ненастье, появились и хлеб, и пироги, и кусочки сала, и сыр, и молоко в кружечках, а в фуражку клали деньги.

Варя с Ганнусей послушали рассказ старика о том, как недавно в городе ревнивый муж зарезал свою молодую жену и новорожденного мальчика, а чтобы не упало на него подозрение, вложил в руки покойницы нож. Он сжег свою окровавленную одежду, а сам такой крик и шум поднял, что никто и не догадался бы ни о чем, если бы уже после похорон не нашли в печке кусок его несгоревшей окровавленной рубашки. И кто нашел? Соседский мальчик, который пришел к «убитому горем» мужчине, чтобы помочь убрать в доме.

– Не приведи Господи! – крестились женщины.

Варя еще немного покрутилась в толпе. Она кивнула отцу, который как раз выкладывал гостинцы для бандуриста и собирался повести с ним разговор о более важных делах в мире, и обратилась к подруге:

– Может, пойдем отсюда? Дальше будут неинтересные мужские разговоры.

– Пойдем! – согласилась Ганнуся.

Девушки взялись за руки и побежали в село. «Андрюша почему-то не пришел», – мелькнуло в Вариной голове, но вскоре она уже отвлеклась от мыслей о любимом, потому что они с подругой отправились поесть.

– А твой отец не будет ругаться? – поинтересовалась Ганнуся, когда от пирога с маком остался маленький краешек.

– Да ты что?! – засмеялась Варя. – Ты же хорошо его знаешь. Отец строг к другим, а душа у него добрая и мягкая. Знаешь, как он меня любит?!

– Знаю. Ласточкой называет. Странно как-то.

– Что же здесь странного? – спросила Варя, ставя кружку с молоком на большой круглый стол, застеленный белой вышитой скатертью.

– Никто в селе своих детей так не называет – не принято.

– А у меня папа такой! – с гордостью сказала Варя. – Он и поругает, и пожалеет, когда надо. А какие бусы он мне привез из города! Хочешь, покажу?

– И молчала! Неси же!

Варя потащила подругу к большому дубовому сундуку. На нем был замок, но девушка быстренько принесла ключ.

– Ой-ой! – Ганнуся испуганно оглянулась. – Разве можно?

– Можно! Папа с мамой еще долго будут кобзаря слушать, нескоро вернутся.

Варя достала две низки бус – красную и синюю, – приложила к груди.

– Какие лучше? – спросила она, засияв в улыбке.

– Ой! Какие чудненькие! Тебе и те, и те идут!

Варя покрутилась перед подругой, а потом заметила, как тень печали промелькнула по лицу девушки.

– Дашь когда-нибудь на праздник надеть? – спросила Ганнуся, коснувшись пальцами девичьей радости.

– А тебе какие больше понравились?

– Красные.

– Бери. – Варя протянула красную низку и широко улыбнулась. – Бери, бери! Это мой тебе подарок!

– А… Как же отец? – растерялась Ганнуся. Она заморгала, а потом уставилась на бусы, все еще не осмеливаясь взять их в руки.

– Я потом ему признаюсь, – махнула рукой Варя. – Не бери в голову, это уже моя забота. Ты же мне как сестричка. Разве нет?

– Да. – Ганнуся в конце концов взяла бусы, поднесла к глазам. – Какие же они красивые! Прямо сияют!

– Носи на здоровье!

– Спасибо! – Девушка опомнилась, обняла подругу, расцеловала в обе щеки. – Ты и правда моя сестренка!

– А еще я вот что тебе покажу, – таинственно произнесла Варя и склонилась над сундуком. Оттуда она достала новенькую керосиновую лампу с большим стеклом. – Это мне папа купил в новый дом! – гордо сказала Варя.

– О-о! Я такой еще никогда не видела! – Ганнуся восторженно рассматривала лампу, которая действительно была очень красивая. Большая, роскошная, с зеленым снаружи и белым внутри фарфоровым абажуром, она не могла не вызывать восхищения.

– Она так ярко светит! Это – двенадцатилинейная[6] лампа. Я ее подвешу к потолку в самой большой комнате! – похвасталась Варя.

– Завидую я тебе, Варя, – сказала Ганнуся.

– Не надо, зависть – это зло. Я же с тобой поделилась бусами, зачем же мне завидовать?

– Все у тебя есть, – вздохнула Ганнуся.

– Не грусти. – Варя обняла подругу за плечи. – Вот соберем осенью урожай, заплатим налоги, тогда папа мне новые сапожки купит, а я тебе свои отдам. Они еще хорошие, мало ношенные.

– А отец позволит?

– Позволит! Я его уговорю. Теперь не будешь повторять, что мне завидуешь?

– Нет. Как хорошо, мои-то совсем продырявились. Их можно будет подлатать и отдать донашивать младшей сестренке, – быстро и возбужденно заговорила Ганнуся. – Ой! Что же это я все о себе? Хотела об Андрюшке спросить. Все бегаешь к нему на тайные свидания?

– Да. Не знаю, чем это закончится, – взгрустнула Варя. – Чует мое сердце беду.

– Какая там беда? – сказала Ганнуся, пряча за пазуху бусы. – Поженитесь, будете жить и как сыр в масле кататься!

– Поженимся ли? – промолвила задумчиво Варя. – Я знаю, что делать! Схожу-ка я к Уляниде, пусть она мне карты раскинет.

– Да что ты к ней ходишь? Она же ненормальная.

– А почему же тогда бежите к ней за помощью, если что-то случится? – возразила Варя. – Когда какая беда – все бегом к Уляниде. Кто-то обжегся – к ней, зубы заболели – туда же, потому что умеет она боль зашептать, живот свело – к ней за травами. А если все хорошо, то Улянида – дурочка! Нет, она немного странная, но все знает наперед. Святую правду говорит! Уляниде все ведомо.

– А нужно ли нам знать, что когда-то будет?

– Не знаю, – пожала плечами Варя. – Я хочу выяснить, поженимся мы с Андреем или нет, – сказала девушка, решив наведаться в одинокую избушку Уляниды, примостившуюся на самом краю села.

Глава 3

Ольга собиралась стирать, когда к ней зашел брат Михаил. Она попросила его поставить большие чугуны с водой в печь, потому что носила седьмого ребенка и до родов оставались считаные дни, но брат быстро ушел, сославшись на срочные дела. Ее мужа Ивана тоже не было дома, а со свекрови и свекра какой прок? Старые и немощные, хоть самих на руках носи. И старшую дочку Олесю тоже грех заставлять поднимать такую тяжесть. Шестнадцать лет исполнилось девке, а она такая маленькая, худенькая и бледная, глянуть страшно. И не голодает, а не растет никак. Ее подружки такие пышногрудые, ноги у них, как бутылочки; у Олеси же не ножки, а палочки. Куда ей поднять такие чугуны с водой? Еще в талии переломится. Не в мать пошла девчонка. Ольга высокая, статная, руки полные и крепкие, что муж не осилит – сама сделает, не переломится. Так что пришлось Ольге самой таскать воду из колодца, наполнять чугуны и засовывать их в печь. Едва управилась – поясницу свело, ни согнуться, ни разогнуться. Ойкая и проклиная нелегкую женскую долю, она прилегла, да и то лишь на несколько минут. Не привыкла валяться в постели, с детства была приучена родителями к работе, так что, едва боль отступила, поплелась собирать белье для стирки. Ольга взяла полотняные простыни, дерюги, понесла их к специальному бочонку для замачивания белья, который стоял во дворе под забором. Сложенное белье опустила в бочонок, наклонилась, чтобы утрамбовать. Большая семья – стирки хватает. В животе так больно кольнуло, что женщина громко вскрикнула, схватилась за низ живота, присела.