Читаем без скачивания Веселые истории о панике - Любовь Мульменко

Вовка подхватил:

– У меня точно такая же фигня была с моей женой. Моет посуду стоит, а я шел мимо, присмотрелся – дьявол в чистом виде. Ну как бы типа того, что показала она на секунду истинное лицо.

Про дьявола долго разговаривать – страшно, поэтому тему сменили. Серега начал со страстью выступать о работе, а работает он учителем в гимназии. Там у него моря и океаны школьниц, в которых пробуждается чувственность, и Серега полагает, что вся она адресована ему.

– И Машка такая хорошая, а Ленка так вообще. Наташка. Люба, я хочу, чтобы ты пришла к нам в класс и провела беседу, ты же хорошо ладишь с моими учениками. Прочитай им лекцию о любви. Скажи, что это нормально – хотеть своего учителя, но надо со всей серьезностью отнестись. Понимать последствия. Им пятнадцать, а мне почти пятьдесят. Я же переживаю. Сойдусь с девочкой, а потом у меня хер перестанет стоять лет через пять, ну, шесть, и что она будет делать?

Вовка сказал, ничего страшного, найдет другой хер. Серега считает, что это невозможно. Что если его кто полюбит, то это как вековое проклятье, сто лет одиночества.

Водка закончилась, мужчины занялись социологией. Начали путем голосования выявлять три главные свойства женщины, необходимые для того, чтобы совместная с ней жизнь была сносной. Честность, кричал Вовка, на первом месте. Пусть, сука, не смеет мне врать. Если была с Петей, пусть так сразу и говорит. Привлекательность на первом, возражал переполненный прекрасными школьницами Серега. Если я ее не хочу, то пусть хоть трижды честная, нафигона нужна.

Привлекательность в итоге поставили на самый верх. Честность переформулировали на «непричинение боли близкому человеку». Третье не помню.

29 ОКТЯБРЯ

В поезде ехала женщина с добрым лицом и читала книжку «Содержание кроликов». Я сперва затупила: как это, думаю, содержание кроликов? Есть, видимо, форма кроликов, а есть их содержание. Душа.

Женщина уловила энергопотоки, книжку отложила, в глаза глядит:

– Я обладатель двух кроликов, мальчика и девочки, Кроша и Крошки. Не слезают просто друг с друга.

Ну конечно, говорю, они же кролики.

– Я вообще любитель животных. В детстве писала о животных стихи. Отнесла в «Пионерскую правду» тетрадь сорок восемь листов. И что ты думаешь? Они ее украли. Потерялась, говорят. А сами потом печатали. Ну слова поменяли чуть-чуть и печатали под чужими фамилиями.

Ну конечно, говорю, они же редакторы.

– Кроме кроликов у меня еще куры бывали, козы. Вот поросенок тоже был очень интересен. Фунтик. Вроде собаки такой. Я ему: Фунтик, сидеть! И он сидел.

А что такое, спрашиваю. Почему «был», «сидел»? Женщина ответила тихо, веско, трагически: «Век поросенка короток». На мясо они его, короче, пустили, когда пришла пора.

Многое было рассказано о Фунтике. Как он ходил на пляж и обгорел – кремом с spf не сообразили намазать. Как он простудился, и хозяйка накормила его аспирином, а поросенок словил аллергию, стал весь в красное яблочко. Как Фунтик катал детей и маловесных взрослых. Как дружил с собакой, собака облизывала ему хвостик.

– У всякого поросенка, ты знаешь, человеческие глаза. Карие. У коз не такие, у них скотские. Поросенку никогда нельзя смотреть в левый глаз. В правый – пожалуйста. Но не в левый. Это память поколений. Их же на левую сторону убивают, поросят. Прямо в сердце. Когда смотришь им пристально в левый глаз, они вспоминают и мечутся. Душа у них не на месте.

Вот тебе и содержание поросят.

3 НОЯБРЯ

Писатель Алексей Иванов сетует на то, что пермяки отрезаны от своей реки, все неумно организовано, приходится переться по горам, набережная – говно, железнодорожная ветка между Камой и городом – не в тему. Неумно, да, и, да, говно, но – справедливо. Хочешь посмотреть великий водоем – плати усилием, терпи неудобства. Это как в православной церкви – никаких скамеечек, службу надо отстоять, не отсидеть. Я сегодня отстояла Каму и рада, что у меня был труд, а не развлечение.

Я знаю, кроме рек, и горы, но горы не то. В горах тоже, конечно, восхищаешься широтой жеста создателя, но горы не шевелятся (камнепады с лавинами не в счет), а река течет. В реку можно залезть целиком, а внутрь горы – нельзя (пещеры не в счет тоже). В горах я думаю только: как много места на свете. У реки я думаю: ничего не страшно, все в мире навсегда.

А потом отходишь от Камы, звонит тебе кто-нибудь, у перекрестка на светофор отвлекаешься – и снова глупая. Снова очкуешь помереть, и что люди тебя разлюбят.

1 ДЕКАБРЯ

Шеф перебрался в Москву. Плюс одна карточка в галерею милых лиц, за которыми нужно специально ехать из Перми двадцать один час на поезде. Когда я не в галерее, а далеко, я мысленно раскладываю пасьянсы из слайдов. Кроме людей, там интерьеры с экстерьерами. Нажила себе постепенно всякой памяти в вещественном мире Москвы: квартиры, улицы, станции метро.

ВВ, пять лет назад: Люба, переезжайте в Москву, там всем на вас наплевать, это то, что нужно.

ВВ, месяц назад: Люба, не вздумайте переезжать в Москву, там вас ждет одна только праздная болтовня с творческими людьми, работать в этом городе невозможно, я проверяла.

Оба завета – правда. И про наплевательство, и про болтовню.

Самое большое, что Москва дает, – это чувство, что я одна, сама. Дома я неизбежно к кому-то прислоняюсь: к Жужику, к маме, к стене обжитой квартиры. В Москве я с людьми держусь за руки так, что тепло пробирает, но если руки разнять – не упаду. Но они рук и не разнимают, мои московские люди, с чего бы им. Это ведь именно когда прислоняешься, у несущего человека возникает позыв высвободиться, отойти на шаг. Интересно, хорошо ли – прожить всю жизнь на ногах и с прямой спиной, не наваливаясь на соседей? Наверно, хорошо, красиво. И грустно, как в тюрьме с ее правилом трех «не».

17 ДЕКАБРЯ

Куда ехать на ночь глядя из дома, если плохо? Если прямо почти смерть? Раньше я бы – к подружке, одной из близких, чтобы вести себя некрасиво и говорить правду без стеснения. К подружке – желательно философско-страдательного склада, для общей волны. Теперь я наоборот: выбираю такого человека, чтоб нельзя было обратить к нему свое лицо совсем уж в слабости. Чтобы он был нормальный. Веселый, а лучше злой. Издевался. Скорее всего, это мужчина.

Но самый верняк: ехать к тому, кто живет действительно трудную, взрослую жизнь, чье горе материально и конкретно, а не как у меня – просто заслуженное отсутствие счастья.

Поехала к Вовке. Вовка – русский мужик тридцати шести лет: широкие плечи, румяные щеки, нос картошкой. Работает инкассатором, а всем врет, что торговым представителем. У Вовки недавно случились две беды.

Во-первых, Вовкин брат покончил с собой при помощи душевой кабинки и двух включенных фенов. Двадцать семь лет, жена, ребенок. На фотке брат похож на Леонардо ДиКаприо. На Вовку совсем не похож – то есть никакой не русский мужик. Русский мужик нажрался бы на нервной почве, а этот не пил вообще – сразу в кабинку.

Во-вторых, от Вовки ушла жена. Нута есть полуушла, полупослана на хуй. Жили десять лет, родили одну дочь. Отличную. Все десять лет между Вовкой и женой действовал двухсторонний договор на адюльтеры, согласно которому они могли друг другу изменять, но с условиями. Условие Вовы: спи с кем хочешь, только в открытую, обязательно докладывайся. Условие жены: спи с кем хочешь, только тайно, чтобы я ничего не знала. Сказано – сделано. Жена, бывало, приходит к Вовке и говорит: нравится мне Миша, сил нет. Можно? Конечно, говорит Вовка, вперед! У Вовки тоже были всякие системные тети, длящиеся года по два каждая, и он честно их скрывал. Но однажды жена взяла и влюбилась – и впервые не рапортовала о том, что появился мужик. Вовка заподозрил, полез в телефон, во всем убедился и был потрясен предательством.

– Это служебный роман. Мужик с работы.

– А кем она работает?

– В ресторане поварешкой.

– А он?

– Он сушизаготовщик.

Теперь Вовкина жена уже не его жена и проживает с коллегой в съемной комнате и, наверно, ест много суши. А Вовка воспитывает дочь, ученицу третьего класса. Дочь это сама решила, потому что Вовка ее друг, а Вовкина квартира – ее родная квартира.

– Я брата понимаю. Мне тоже хочется. Конечно, с феном – это я не додумался бы, я бы как-то по-простому. Веревка, мыло. Или уехать на север. Но мне нельзя, у меня же девочка.

У самоубившегося родственника тоже была девочка, только совсем маленькая, два года. Он, видимо, не привык за такое короткое время, что она у него есть. Не принял во внимание.

Я сидела на кухне и смотрела на Вовку, пока он готовил дочке Оле ужин. Смотрела на саму Олю, которая похожа одновременно на трогательный мультик и на отца, русского мужика. Волосы у нее белые-белые – это уже мамин след. Маму я однажды видела. Это была свадьба общего друга, Вовка приехал не с любовницей, как обычно, а с женой. Жена подошла ко мне и доверительным шепотом пригласила в укромное место курить. Она скрывалась от Вовки, потому что он ей курить запрещал. Так мило она, по-девичьи, выглядывала тогда из-за угла, не идет ли муж. Как школьница из-за гаража. Оказывается, они в тот самый день, просто позже, все выяснили про суши и простились насовсем. Сейчас думаю: как странно, зачем прятаться с сигаретой от мужчины, которого через несколько часов оставишь.