Читаем без скачивания Стеклянный меч - Михаил Успенский

– Жил и жил, – сказала я. – Где только люди не живут. Я вон на самой границе выросла…

– Тебя ведь выпустили, так?

– Угу. Пересмотрели дело.

– Всё, вспомнил. Тебя ещё через больничку выпускали?

– Угу.

– А ты знаешь, что сразу после этого полбарака вашего перемёрло?

– «Бабье бешенство»? – догадалась я.

– Оно. А ты откуда?…

– А я им сейчас как раз занимаюсь. Или занималась. До сегодняшнего дня.

– Вот как… А все думали, это ты на них порчу навела. Ну, за то, что они сделали…

– Какая может быть порча, молодой человек?! – возмутился академик. – Не мрачные века же вокруг…

– Хотя мрачное время, – сказала я. – Порча существует, ваше высокомудрейшество. Но вас я этому мастерству учить не буду, да и переубеждать тоже. И то и другое крайне опасно, согласитесь. В смысле, опасно для меня.

Академик возмущённо заворчал и заквохтал, что от меня он такого не ожидал, то есть ожидал, но не такого, – но быстро вернулся к теме невероятных мутаций, слишком уж похожих на направленное и даже разумное воздействие на генетический код. Мысль была интересная, следовало запомнить… просто я поняла, что меня безумно тянет на приключения. Это могло кончиться плохо. Не обязательно для меня.

Порча таки существовала…

…В конце концов, если можно каким-то тайным способом воздействовать на генетический код, и наука в лице академика Ши эту тему не извергала из уст, то почему она должна извергнуть тему тайного воздействия на взрослый организм?… Тема извержения из уст меня насторожила, я прислушалась к себе, но ничего подозрительного не ощутила.

Я повернулась к портному.

– А что, вспышка бешенства была только в нашем бараке?

– Не знаю точно, – сказал он. – Кажется, в одном. То есть в вашем.

– Надо будет об этом подумать, – сказала я, забыв, что надолго рассталась с лабораторией вообще и леволатеральным синдромом в частности. – Ох, я же не сказала, за что пьём! Я перехожу из научного в здравоохранение! С понижением! С экспедициями! Ну, дура же я, правда?

Академик стал пристально рассматривать меня поверх бокала – будто это был не бокал, а ручка невидимой лупы. Лупа была двусторонняя – я наконец увидела его раскрытый глаз.

– Зартак? – коротко каркнул он. С характерным горским выговором, почти без гласных.

– Откуда вы?…

– Меня приглашали, – сказал он. – Но приглашали таким тоном, будто надеялись, что я соглашусь.

– И вы согласились?

– Нет, отказался. Уже не то здоровье, чтобы спать на снегу в палатке. А вам, коллега, это в самый раз.

– Ну да, – сказала я.

Для моих переломанных рёбер…

– В любом случае, – сказал портной, – я вижу, вы очень довольны. Поэтому позвольте ещё по капельке…

И мы выпили ещё по капельке. А потом ещё. И только потом я вспомнила про жаркое.

Мы съели его холодным.

А подливка из озёрных грибов оказалась совершенно безвкусной, да ещё с запахом тины. Но чего, скажите, можно ещё ожидать от грибков, выращенных в садках в тёплой затхлой воде?

Чак

Мне приснился гнусный сон, от которого я и проснулся. Сроду сны не снились, а тут – вот. Будто я лежу на спине и смотрю в небо, а там множество ярких точек и яркая Чаша, и я понимаю, что уже где-то когда-то это видел, но не сейчас, а в какой-то другой жизни. Потом я соображаю, что вижу небо сквозь проломленную крышу. А ещё чуть погодя – что между мной и крышей характерная продолговатая дырка деревенского толчка, и в эту дырку я и пытаюсь обозреть небесные сокровища…

Ясное дело, пришлось выволакивать себя из этого сна, а то так бы и утоп в дерьме. Но нет, обошлось.

На этот раз.

В доме было темно, и старатели мои выдавали такие хоровые трели, что сам Великий О заслушался бы и прослезился. Я потихонечку встал, подкинул пару поленьев в почти погасшую печку, ненадолго вышел на крыльцо полюбоваться на поникшие ветви старой яблони и заодно отметить, что туман вроде как начинает рассеиваться, – вернулся, подвинул табурет к печке, набил трубочку здешним джакчным горлодёром и закурил, пуская дым в поддувало.

Давно не наваливалась на меня такая тоска…

Ну да, есть поводы и к расстройству чувств, и к досаде – добычи у артели не было, можно считать, никакой, жратва подходила к концу, скоро возвращаться, денег не будет, и что тогда? Только-только вылезли из долгов, и опять в эту паутину?… Но пробило меня чем-то другим, как тогда, в Чёрный день, о котором велено забыть, как о страшном сне. Только забыть вот как-то не получается. Я ведь тогда Лайту из петли вынул…

Нет, лучше не вспоминать. Хотя бы не сейчас.

Князь как-то – кажется, в тот самый последний раз, когда мы с ним знатно посидели в кабачке «У моста», который держал Чувырла (после гимназии он сразу раздался в пузе, остепенился и стал вполне приличным мужичком, и заведение его было скучным, спокойным, домашним – как раз для нас с Князем: если и помашемся на кулачках, то тихо, по семейному, не на людях) – так вот, Князь сказал, что и от страха, и от чёрной хандры лучше всего помогает именно самокопание, но только не поверхностное, как будто чирей давишь, а чтобы до селезёнки, себя не жалея. Кинжал вот так наставил и спокойно вводишь. Представь, что ты уже труп… И тогда вся дрянь, что внутри накопилась, выхлестнет – и станет легче. Страх, скажем, совсем проходит, ничего не боишься, а хандра – ну, на какое-то время. Он говорил, что у него это получается. Я пробовал потом – нет, это не для меня… да и повода особо не было. Честно. Это Князь весь свой джакч в себе таскал, а я как-то без особых заморочек всё вываливал на окружающих. До какого-то времени.

В смысле, до ареста.

Меня взяли прямо в полевом госпитале, куда Лайта буквально на себе меня доволокла – полубезумного, с неправильно сросшимися ногами, с недействующей рукой: деревенские постарались на совесть, пригодились им навыки ручного обмолота, – взяли рано утром, я думал – опять на уколы… Вообще госпиталь, скажу я вам, произвёл на меня впечатление: всё новенькое, и такая аппаратура, какой я даже в «Горном озере» не видел, а там ведь оборудование было настоящее, довоенное. Врачи внимательные, сёстры шустрые, бельё всегда свежее, еда вкусная… как и не у нас это, а в светлых снах Поля, мир его праху… Лайта тут же устроилась, стирка-глажка – бесплатно, за еду, конечно, но выбирать-то не из чего, а главное, Кошка всегда на виду… – мы ведь Динуата мысленно похоронили тогда. Ни слова об этом не говорили, но у нас как-то так всегда получается, что друг от дружки не скроешь ничего. Иногда даже неловкости возникали…

В общем, выволокли меня из этого тёплого места на снег, засунули в фургон и повезли в далёкое волшебное путешествие. Только через год я узнал, что и Лайту буквально следом за мной повезли.

Что интересно – не били. Вообще я долго понять не мог, чего от меня хотят. Километры бумаги исписали вопросами-ответами, а какой результат хотели получить, я так и не просёк, пока, наконец, не подняли меня однажды вежливыми пинками с нар, не побрили и не одели в свежую робу приятного для глаз цвета морского прибоя (который я столько раз порывался увидеть, но так и не увидел) – да не привели в незнакомый просторный кабинет, где сидел незнакомый штатский, а начальник тюрьмы стоял возле него с таким видом, будто держал в руках невидимый поднос с хрустальным бокальчиком. Ну я, понятно, отрапортовал, что такой-то прибыл, штатский кивает начальнику, и тот на цыпочках удаляется за дверь. Опа, думаю я. Что-то новенькое… Штатский смотрит на меня и думает о чём-то своём, а я его не тороплю. Потом он наконец перестаёт пялиться и говорит: ну прямо одно и то же лицо. А поскольку никакого ответа он явно не ждёт, то я себе помалкиваю, как вор за занавеской. Встал он, обошёл меня со всех сторон, ещё головой покачал и даже языком поцокал. Потом и говорит: вы, говорит, господин Яррик, обвиняетесь в контрреволюционном злокозненном бездействии, но Республика гуманна и приняла решение вас отпустить в обмен на кого-то там…

Вот тут я, ребята, чуть не сел там же, где стоял, ноги в вату превратились – ну, будто я в «осиное молоко» влез… то есть я тогда не знал ещё ни про «молоко», ни про всё остальное… просто ноги – в вату. Мне как раз накануне сказали, что Лайту на женском этаже держат, а где Кошка и что с ней – неизвестно.

Что-то бормочу, сам себя не понимаю, а штатский напротив меня встаёт и твёрдо так говорит: решение принято, вас с женой отвезут… и что-то ещё, а я не слышу, у меня в ушах звон и в глазах полёт искр. Что-то подписал, не видя, слёзы… нет, не было слёз, почему-то не было, наоборот – какая-то сухость, будто абразивная пыль на веках запеклась.

И да, увезли сразу куда-то, и не в «собачьем ящике», а в легковой машине – правда, с непрозрачными окнами: что-то там угадывалось за ними, свет проблесками, силуэты – в общем, мало что. И от водителя салон наглухо отгорожен, тоже ничего не видно. Ну и на руках-ногах у меня цепочки, чтобы я чего не учинил…