Читаем без скачивания Пелхэм, час двадцать три - Джон Гоуди

В дальнем конце пятого вагона он заметил Стивера и посмотрел на него, но Стивер его игнорировал, физиономия его оставалась бесстрастной и отсутствующей. По пути в следующий вагон Уэлком слегка задел кондуктора, молодого парня в аккуратно отглаженной синей форме с до блеска начищенной золотой кокардой транспортного управления. Джо заторопился и добрался до первого вагона в тот момент, когда поезд стал замедлять ход. Там он прислонился спиной к дверям и поставил чемодан на пол между ног.

— Тридцать третья улица, остановка «Тридцать третья улица».

Голос у кондуктора был высоким, но сильным, усилитель делал так, что он звучал, как голос крупного мужчины. На самом деле это был бледный рыжеватый худой паренек, и Уэлкам подумал, что если двинуть его в челюсть, она хрустнет, как фарфоровая чашка. Картина челюсти, разлетавшейся на мелкие куски, как хрупкая чайная чашка, показалась ему весьма привлекательной. Потом он нахмурился, вспомнив Стивера, сидевшего словно пень с цветочной коробкой между ног. Этот Стивер смахивает на тупую обезьяну. Груда мышц, но ничего кроме; наверху у него явно пусто. Хотя и с цветочной коробкой.

Несколько пассажиров вышли из вагона, вместо них вошли новые. Уэлкам заметил Лонгмена, сидевшего неподалеку от кабины машиниста. Ведь в вагоне семьдесят два фута длины, верно? Семьдесят два фута, и на них сорок четыре сидения. Вагоны компаний БМТ и ИНД, которые обычно называют отделами Б-1 и Б-2 (компания ИРТ именуют отделом А, верно?), имеют длину семьдесят пять футов, и в них шестьдесят пять сидений. Черт возьми, зачем ему нужно было зазубривать всю эту чепуху? Совершенно ни к чему.

Когда двери уже стали закрываться, какая-то девушка придержала их плечом и проскользнула внутрь. Уэлкам с интересом взглянул на нее. Мини-юбка из тех, что короче не бывает, длинные ноги в белых туфельках и симпатичная круглая попка. Пока весьма неплохо, — подумал Уэлкам, — а теперь давайте посмотрим, как все это выглядит спереди. Он улыбнулся, так как в этот момент она обернулась, и внимательно осмотрел большие груди, торчащие из под чего-то бледно-розового, похожего на свитер, под коротеньким зеленым жакетом, неплохо гармонирующим с крохотной юбкой. Большие глаза, тяжелые накладные ресницы, широкий яркий рот с явно избыточным количеством ярко-красной помады, длинные черные волосы, спадающие из-под шляпки с плоской тульей и загнутыми с одной стороны полями, из тех, что носят обычно жрицы любви. Австралийская? Анзакская. Да, анзакская шляпка.

Девушка села в передней половине вагона, и когда скрестила ноги, крохотная юбка задралась почти до шеи. Неплохо. Он сосредоточился на длинных ногах и бедрах и мысленно представил себе, как они обовьются вокруг его шеи. Для начала.

— Двадцать восьмая улица, — ангельским голосом пропел кондуктор. — Следующая остановка — двадцать восьмая улица.

Уэлкам крепко оперся боком на бронзовую ручку двери. Двадцать восьмая улица. Очень хорошо. Он прикинул примерно число пассажиров. Человек тридцать или около того, да ещё пара мальчишек возле аварийного выхода в голове вагона. Половину можно не принимать во внимание. Но только не ту цыпочку в симпатичной шляпке. Она того стоит, что бы ни сказал Райдер или кто-нибудь еще. Наверно, это безумие — думать в такой момент о симпатичной попке? Да, конечно, он просто спятил. Но она того стоит. Она, как говорят в подобных случаях, вполне подходящий персонаж, чтобы заняться с ней любовью.

В первом вагоне поезда Лонгмен сидел на том же месте, что и Стивер пятью вагонами дальше — прямо напротив стальной двери в кабину машиниста, украшенной тщательно выведенной надписью красным фломастером «Панчо 777». На его пакете, завернутом в плотную упаковочную бумагу и перевязанном толстой желтой бечевкой, черным карандашом было написано: «Типография „Эверест“. Улица Лафайета, 826». Он держал его между коленей, положив руки на верхнюю часть, пальцы теребили узел, которым была завязана бечевка.

Лонгмен сел в поезд Пелхэм Час Двадцать Три на восемьдесят шестой улице, чтобы быть уверенным, что сидение напротив кабины машиниста окажется свободным. Нельзя сказать, что это было очень важно, но в этом вопросе он стоял до конца. Теперь он понимал, что смог добиться своего только благодаря тому, что остальным участникам на это было просто наплевать. Еще он понял, что сам настаивал только потому, что знал — никаких возражений не будет. В противном случае решение должен был бы принять Райдер. И на самом деле, разве не Райдер виноват, что он оказался втянут в этот кошмар?

Он покосился на двух мальчишек, стоявших у аварийного выхода. Им было примерно лет восемь и десять, оба одинаково пухленькие и круглолицые, со здоровым румянцем, и они увлеченно играли в игру, будто это они ведут поезд через туннель, и соответствующе озвучивали свою игру, помогая голосом. Он предпочел бы, чтобы их тут не было, но ничего уже не поделаешь. В любом поезде, в любое время дня найдется ребенок — или несколько, а иной раз может попасться и взрослый, который затеет романтическую игру в машиниста. Ведь это так увлекательно!

Когда поезд приближался к Тридцать третьей улице, он почувствовал, что начинает обливаться потом. Не постепенно, а как-то весь одновременно, словно вагон неожиданно залила горячая волна. Пот залил все его тело и лицо, словно масляная пленка чем-то темным закрыла глаза и поползла вниз, охватывая грудь, ноги, пах…

В какой-то миг, входя в туннель, поезд резко затормозил, и Лонгмен почувствовал проблеск надежды, от которого чуть было не остановилось сердце. Оно отчаянно забилось, когда он мысленно представил: что-то случилось с мотором, машинист нажал на тормоза и упал замертво. Присылают мастера выяснить, в чем дело, тот все осматривает и чешет в затылке. После этого придется отключить электричество, вывести пассажиров аварийным выходом и оттащить поезд в депо…

Но торможение кончилось, и Лонгмен понял, — да он все время это знал, — что с поездом все в порядке. Либо машинист неловко тронул поезд с места, либо тот неожиданно взбрыкнул, — словом, случилась одна из тех неожиданностей, которые так не любят машинисты.

Его мозг продолжал изыскивать другие возможности — не потому, что верил в них, а просто от отчаяния. Предположим, кто-то из их команды внезапно заболел, или с кем-то произошел несчастный случай? Нет, у Стивера не хватит мозгов догадаться, что он болен, а Райдер… Райдер встанет со смертного одра, если понадобится. Может, этот придурок Уэлкам ввяжется в драку из-за какого-то воображаемого оскорбления…

Он оглянулся и увидел Уэлкама в конце вагона.

Сегодня мне предстоит умереть.

Эта мысль неожиданно пришла ему в голову вместе с волной жара, словно внутри него вспыхнул пожар. Он почувствовал, что задыхается, ему захотелось сорвать с себя одежду и дать воздуху доступ к разгоряченному телу. Лонгмен нащупал пуговицу на воротнике плаща и наполовину его расстегнул, но потом остановился. Райдер сказал, что расстегивать плащи нельзя. Пальцы вернули пуговицы на место.

Ноги Лонгмена начали дрожать, причем дрожь пронизывала их по всей длине вплоть до башмаков. Он положил руки ладонями на колени и крепко нажал, пытаясь пригвоздить их к грязному полу вагона, чтобы унять невольную дрожь страха. Не выглядит ли он подозрительным? Не смотрят ли на него люди? Но он не осмеливался поднять глаз, чтобы оглядеться. Сейчас он был похож на страуса.

Лонгмен глянул на свои руки и увидел, что те заползли под узел, которым была завязана бечевка, и вцепились в неё до боли. Он вытащил пальцы из-под бечевки, осмотрел их, а потом подул, чтобы охладить покрасневший указательный. В окне напротив его сидения серый бетон туннеля сменился облицованной керамической плиткой стеной станции.

— Двадцать восьмая улица. Остановка — «Двадцать восьмая улица».

Лонгмен поднялся. Ноги продолжали дрожать, но двигался он достаточно уверенно, таща свой пакет. Теперь он стоял лицом к двери кабины, стараясь справиться с быстрым торможением поезда.

По мере того, как поезд замедлял ход, платформа снаружи постепенно переставала походить на смутное пятно. Два мальчика, стоявшие у аварийного выхода, зашипели, словно это они нажали на тормоза. Он взглянул в заднюю часть вагона. Уэлкам стоял неподвижно. Через дверь аварийного выхода он наблюдал, как постепенно приближалась платформа.

Поезд наконец остановился. Люди двинулись вперед, поджидая, когда откроются двери. В этот миг он увидел Райдера.

Райдер прислонился к стене и казался совершенно спокойным.

Глава 2

В какой-то момент Денни Дойл заметил на платформе человека, лицо которого показалось ему знакомым. Это мучило его до тех пор, пока он не вышел на Тридцать третьей улице; воспоминание пришло к нему, словно яркая вспышка в темной комнате. Смуглое лицо ирландца, одно из тех костлявых лиц, что вечно показывают по телевизору, когда речь идет о жертвах ИРА.[2] Этот человек напомнил ему репортера из «Дейли Ньюс», который года два назад пришел к ним, чтобы написать статью о подземке. Отдел общественных связей транспортного управления представил ему Денни, как типичного машиниста-ветерана, и сообразительный пройдоха-репортер задал ему множество вопросов. Некоторые сначала показались ему смешными, но, когда он немного подумал, оказались достаточно умными.