Читаем без скачивания Пламенная роза Тюдоров - Бренди Пурди

Я всегда буду любить Роберта Дадли, он был мне лучшим другом с тех пор, как мне исполнилось восемь лет, и стал бы – позволь я ему – пылким любовником и супругом, но что-то влекло и притягивало его гораздо сильнее, чем Елизавета Английская, королева-девственница – его путеводной звездой всегда было честолюбие. Мне прежде встречались люди, которых это эфемерное, манящее, сияющее светило сожгло дотла, и они всю свою жизнь шли за этой звездой, пытались поймать удачу за хвост, но лишь изредка удостаивались жалких крупиц и в большинстве случаев до самой смерти так и не достигли заветной цели. Да, Роберт служил лишь одному господину – собственному тщеславию, несмотря на все свои немаловажные достоинства: черные сверкающие глаза, неповторимая улыбка, перед которой не способно устоять сердце ни одной женщины, высокий рост, мускулистые ноги опытного наездника и одновременно нежные и сильные, грубые и ласковые руки, острый ум, очарование, образованность и страстность, умение ненавязчиво привлечь внимание к своей персоне и демонстрировать непревзойденные таланты на теннисном корте, балах и турнирах, потрясающая уверенность в себе и доблесть, которую он проявлял на охоте, в сражениях и подвигах за игорным столом.

Но я не витаю в облаках, моя любовь к нему не слепа, я не идеализирую его и не забываю о своем долге. Я люблю Роберта, но вижу, каков он на самом деле, и, несмотря ни на что, многое в нем мне не нравится. За его пылким темпераментом кроется ледяной холод, режущая сталь – за благородной нежностью, а неумолимая жестокость – за роскошной бархатной завесой доброты. Я часто задумывалась над тем, была бы его страсть ко мне столь же безрассудной, бурной, безудержной и всесильной, будь я простой смертной, такой же дочкой какого-нибудь сквайра, как и Эми, а не английской королевой? Наверняка нет. Впрочем, возможно, я просто больше не верю в то, что люди могут быть искренними по отношению ко мне. Я не могу доверять ни одной живой душе, для меня это – непозволительная роскошь, ведь я – в первую очередь королева, а потом уже женщина. Англия всегда будет превыше Елизаветы, и хотя временами случается так, что я едва справляюсь с бурей чувств, клокочущей во мне, и начинаю сетовать на несправедливости злого рока, я никогда не продам свою душу или королевство, оказав излишнее доверие не тем людям. Мои личные цели и предпочтения – ничто по сравнению с моим истинным призванием. Хоть я и прослыла королевой-девственницей, но все же считаю, что прихожусь матерью целому народу.

Роберт унаследовал от отца и деда особое стремление идти на все что угодно и ставить на карту все, что у него было, только бы оказаться на самой вершине и снискать величайшую славу, и эта жажда, будоражащая его кровь, затмевала даже сияние звезды его собственного честолюбия. Но не все то золото, что блестит. Матушка частенько повторяла эту народную мудрость моему отцу, когда тот спрашивал, почему она предпочла неуклюжего как медведь и глуповатого Гарри Перси[3] более изящному, обходительному и величавому дворянину.

Мы с Робертом стали едва ли не самой скандальной парой всего цивилизованного мира. Очень многие готовы были целое состояние поставить на то, что я именно его возьму в законные мужья, его и только его. Я и сама не раз намекала на подобный исход, чтобы напустить туману на свои матримониальные планы; мне было лишь на руку сбивать с толку своих незадачливых поклонников. Даже моя кузина, королева шотландская[4], по слухам, отпустила недавно язвительное замечание по поводу того, что королевский конюший убил собственную жену, дабы освободить кое для кого место на своем супружеском ложе. Что ж, пусть эти сплетники спорят хоть до посинения – их всех ждет постыдный проигрыш! Они будут уверены в своей правоте до последнего, но эта игра – лишь часть бесконечного танца и круговерти событий, в которой постоянно соперничают рассчитывающие на мою руку кандидаты, теряясь в догадках касательно моего выбора. И хотя я намерена была поддерживать эту игру до конца, в моей власти было лишь выбирать, что им танцевать – торжественную павану или стремительную гальярду. Я – Елизавета Английская, королева без короля, я даю указание музыкантам играть, а придворные лизоблюды лишь движутся в нужном мне темпе и ритме; так было и так будет всегда, до конца моих дней. Пока я жива, не бывать королем Англии Роберту I и никому иному!

Я потянулась и расправила складки на кружевном поясе Эми и шелковый бант, уложив ровно длинные ярко-желтые ленты и тонкие нити мелкого жемчуга. Я все еще чувствовала запах лаванды и розмарина, хоть он и начал уже рассеиваться вместе с мечтами Эми о дочери, которой ей всегда так хотелось дать жизнь, подарить материнскую любовь и нежный поцелуй в день ее венчания, мечтами, которым не суждено было исполниться.

Хотя бы на кружева Роберт не поскупился. Эми их обожала, говорила, что они подобны «снежинкам, которые никогда не растают». Я сама, разумеется, не слышала от нее таких слов, только злую пародию Роберта на них, вечно повторявшего эту ее фразу, оставляя широкий росчерк на векселе для портного Эдни. А еще он возмущался: «Кружева, кружева, снова эти кружева!» Он вечно принижал ее достоинства, насмехался над ней. Роберт бросил ее в деревне, совсем одну, на попечении своих друзей, не дав ей ни детей, ни собственной крыши над головой, в то время как сам танцевал на балах английской королевы, щедро одаривая последнюю драгоценностями, спускал сотни фунтов, играя в карты и кости, тратил уйму денег на собственный весьма нескромный гардероб и изысканную мебель, благодаря чему в Лондоне не осталось не знакомых с ним ростовщиков. А вот на пару отрезов кружева для жены он скупился. И это была лишь одна из черт, что не нравились мне в любимом мужчине.

Иногда я посылала Эми кружево и другие премилые безделицы от имени Роберта – отрез шелка, ярко-голубого, как колокольчики по весне; чудный белый шелковый головной убор, окаймленный серебряной лентой и расшитый лиловыми и розовыми нитями; венецианское зеркало в изящной раме, расписанной цветами; алые перчатки, украшенные крошечными розовыми бутонами, – на день рождения. Я знала, что он не станет раскрывать мой нехитрый обман – ему нравилось слышать от Эми кроткие, милые слова благодарности, он чувствовал себя при этом едва ли не золотой статуей бога, даже прекрасно зная, что к подаркам, полученным женой, он не имеет ровным счетом никакого отношения.

Мне это чувство было известно не понаслышке, ведь меня называют живым воплощением целомудренной богини Дианы, Королевой-девственницей, Непорочной девой, мне поклоняются, меня почитают, обо мне слагают песни и стихотворения. Казалось бы, такое безмерное восхищение всех и вся должно было ударить мне в голову, как крепкое, молодое вино, но, вопреки мнению многих, этого не случилось, ибо я знаю истинную цену золотой короны, разукрашенной самоцветами. Слава правителя столь же опасна, как и шаткий стул, одна ножка которого короче других, и власть не является привилегией одного властелина. Чем выше взлетаешь, тем больнее падать – и каждому, кому посчастливилось почувствовать вкус власти, нельзя забывать об этом ни на минуту.

Ее короткие письма, исполненные любви и благодарности, стали тем самым доказательством, которое Роберт мог предъявить любому, усомнившемуся в том, что мой возлюбленный был хорошим мужем своей жене. Очень часто я задумываюсь о том, почему с таким упрямством множество женщин дарит свою любовь тем, кто ее недостоин, как, например, и моя сестра, возложившая свою жизнь на алтарь любви к Филиппу. Это происходит, как мне кажется, потому, что мы боимся никогда не найти кого-то по-настоящему достойного наших чувств и со всей щедростью богатого филантропа преподносим бесценные дары своей любви первому встречному, только бы не чахнуть над ней, подобно жалким сквалыгам. Да и приданое старой деве на смертном одре не пригодится – так почему бы не прожить жизнь в радости и довольстве на полученные в наследство деньги? Вот что мы делаем: растрачиваем свою любовь, в крайне редких случаях находя ей достойное применение, и умираем, так и не познав ее истинной силы.

Любовь Эми к кружевам – «снежинкам, которые никогда не растают» – была одной из тех немногих вещей, что пренебрежительно, насмешливо или разгневанно сообщил мне Роберт о своей жене за все эти годы. И вот я стою у ее гроба, не в силах отвести глаз от покойной, вдруг понимая, что мне – той самой сияющей белой башне из слоновой кости, тому самому гордому и непобедимому врагу, которого так ненавидела Эми, – было известно о ней больше, чем удосужился узнать ее собственный муж за десять лет супружеской жизни, с того самого момента, как в нем впервые проснулась алчная похоть, прикрывшаяся любовью, как волк овечьей шкурой, и до того дня, когда умерли все иллюзии этой женщины, после чего в ее сердце поселились одиночество и боль, холод и безразличие.