Читаем без скачивания Офицерский корпус Добровольческой армии: Социальный состав, мировоззрение 1917-1920 гг - Роман Абинякин

Войска быстро теряли управляемость, ибо в первые дни революции офицеры вообще бездействовали. При этом, как вспоминал А. Ф. Керенский, почти каждая часть считала чуть ли не обязательным ритуалом появление возле Таврического дворца. Выразив ликование и верность революции, войска и министры расставались,[33] но Временное правительство быстро почувствовало неустойчивость и непредсказуемость поддержки со стороны столичного гарнизона и свою полную зависимость от него.

В первые же мартовские дни, когда власть еще опасалась похода на столицу войск с фронта, был сделан шаг, предопределивший дальнейшее развитие ситуации. Публикуя «Основания» своей деятельности, кабинет министров включил в них пункт: «Неразоружение и невывод из Петрограда воинских частей, принимавших участие в революционном движении».[34] Кроме того, закреплялась и недопустимость введения в столицу новых частей. Тем самым заключалось форменное соглашение с гарнизоном, в результате чего политики надеялись обеспечить себе более прочную опору, а солдаты получали гарантии реализации стремления остаться в тылу. Военный министр Гучков, не участвовавший в обсуждении этого документа, оценил его крайне негативно, заявив, что теперь гарнизон «будет держать нас в плену».[35]

Бессилие Временного правительства оказалось изначальным: с одной стороны, оно понимало опасность, заложенную в «пакте» с солдатскими массами, с другой, — находясь под их контролем, не могло не исполнять выдвигавшихся требований.

Вдобавок в борьбу за власть и прежде всего за влияние на вооруженную силу вступил Совет рабочих и солдатских депутатов, не успевший принять участия в революции. 1 марта им был издан знаменитый Приказ № 1 «для немедленного и точного исполнения» по Петроградскому военному округу. По нему в войсках вводились комитеты нижних чинов для руководства политическими и военными выступлениями; происходила отмена титулования офицеров и, главное, дисциплины вне строя.[36] На практике это вылилось в разрушение воинского порядка и самочинные отстранения офицеров от командования. Действия Совета оказались незаконными относительно и старого, и нового режима: во-первых, приказ отдали до отречения императора; во-вторых, он противоречил приведенному выше приказу Верховного Главнокомандующего, и, в-третьих, Совет не представлял ни правительства, ни командования.

Затем по единодушной инициативе Совета приказ, предназначенный только для столицы, был в обход военного министерства разослан по всем фронтам. Преследуемую цель отчетливо сформулировал член Исполкома Совета, редактор «Новой жизни» И. П. Гольденберг: «Мы поняли, что, если не развалить старую армию, она раздавит революцию».[37] Учитывая отсутствие у солдат элементарной правовой грамотности и политической культуры, которое не давало понять смысл приказа, следует уверенно расценивать действия Совета как идеологическую диверсию.

Первые результаты проявились в Петрограде, где началось хаотическое насаждение выборного командования. Свобода воспринималась в виде вседозволенности, исчезновения всех прежних ограничений, что усилилось после подтверждения «демократизации» армии приказом военного министра от 5 марта. Последующие разъяснения содержания Приказа № 1, разумеется, не имели эффекта. Столица буквально оказалась во власти неуправляемых солдат, и министры — чаще всего социалист и прекрасный оратор Керенский — были вынуждены выступать перед ними и, играя революционной фразеологией, отговаривать от самых опасных выходок.[38]

Резкий переход от традиционного монархического режима к республиканско-демократическому и идеалистическому как всякое обновление состояния лишил новых политиков возможности управлять событиями: провозглашенная свобода, неизвестная и неожиданная, убила власть. Временное правительство, оказавшись заложником номинально возглавленных им масс и собственной иллюзии быстрого и безболезненного реформаторства, осторожно и непоследовательно маневрировало, стремительно теряя популярность. В многочисленных неорганизованных низах, увидевших в революции слабость незыблемого ранее государственного механизма и принявших в ней непосредственное участие, возникало понимание и желание возможности менять любую неугодную власть. Неустойчивая политика Временного правительства только усиливала данные тенденции, приводя к хаосу, особенно грозному в условиях ведения тяжелой и затяжной войны. Неспособность новых политиков к подлинно государственным решениям из-за нежелания изменить методы управления с «революционных» на действенные постепенно лишала его и поддержки со стороны более организованных сил, прежде всего офицерства. Лишь одиночки, вознесенные февральской волной, оставались приверженцами правительства до конца.

Следовательно, фактическое двоевластие могло складываться только между двумя организованными и мощными, а потому реальными претендентами: леворадикальными политическими партиями и армейским руководством всех рангов. Немного позже именно это высказал самый талантливый политик тех лет — лидер большевиков В. И. Ленин: либо диктатура генерала-«кавеньяка», либо «диктатура пролетариата» (в лице партии), и третьего — в виде демократии — при стремительном развитии и крутых поворотах страны просто не дано.[39] Забегая вперед, все же отметим, что, став главным противником большевизма в ходе Гражданской войны, военная контрреволюция так и не стала, как верно отметил В. П. Булдаков, реальной «конструктивной альтернативой коммунистическому режиму».[40]

Очень быстро даже среди довольно лояльно встретивших революцию юнкеров под впечатлением «грабежей, избиений и всеобщего хамства», не осталось и капли запала: «Ничего красивого и героического… Какая прекрасная вещь — порядок. Его начинаешь ценить, когда его нет»,[41] — лейтмотив их воспоминаний. Подспудно зарождались настроения, ориентированные на сильную власть.

Стремясь взять гарнизон в свои руки, Временное правительство уже 2 марта назначило командира 25-го армейского корпуса генерал-лейтенанта Л. Г. Корнилова — почти игнорируя мнение Ставки — командующим Петроградским военным округом. Произошло это явно с подачи Гучкова, с которым Корнилова связывали достаточно доверительные отношения. Однако разница в психологии фронта и тыла учтена не была, и ставка на доблестного генерала, окруженного всячески рекламировавшимся ореолом героизма, побега из плена и революционности, себя не оправдала. Популярный в боевой обстановке, он не получил авторитета у тыловиков-пораженцев. В этих условиях Корнилов несколько демонстративно проявил себя как республиканец и революционер: приветствовал падение монархии как самодискредитировавшейся и 7 марта лично арестовал императорскую семью, ясно сознавая невозможность ее политической реанимации. Но, несмотря на это, Корнилов сразу понял «отсутствие государственной власти и неизбежность жестокой расчистки Петрограда».[42] Параллельно правительство заявило о нежелательности Николая Николаевича в роли Верховного; великий князь сдал должность начальнику штаба генералу от инфантерии Алексееву.

Первым шагом Корнилова стали события 13–14 марта. Генерал провел совещание с начальниками всех военных училищ в Константиновском артиллерийском училище, а на следующий день юнкера, усиленные орудиями, вышли на Дворцовую площадь. «Нас было 14 тыс. лучших в то время войск в России: дисциплинированных, молодых, храбрых и не рассуждающих», — вспоминал С. И. Мамонтов, отмечая: никто не сомневался, что предстоит переворот, и все были в восторге.[43] Это признание весьма показательно,в самом начале послереволюционной жизни появилась сила правого толка, стремившаяся к коррекции нового режима: «Мы были настроены решительно… Всем уже осточертели речи».[44] Но выступления не произошло, так как Керенский уговорил Корнилова не допускать кровопролития.

Возможно, в пике энтузиазма масс,попытка переворота была обречена,ввиду малочисленности (хотя и лучшей подготовки) юнкеров. Возражением служит то, что на том этапе разложение еще не коснулось фронта, и победа Корнилова ликвидировала бы саму возможность его распространения туда. К тому же вскоре, летом-осенью 1917 г., военные считали, что и «800 юнкеров, вооруженных пулеметами и ручными гранатами, представляют в условиях непрерывно нарастающей деморализации войск Петроградского военного округа большую военную силу»,[45] — то есть в марте сил было более чем достаточно. Вообще же акция 14 марта напоминает лишь неопределенную демонстрацию силы и одновременно преждевременное обнаружение замыслов.