Читаем без скачивания Не сбавляй оборотов. Не гаси огней - Джим Додж

Глаза Джорджа ни на миг не отрывались от дороги.

— Не-а, — как ни в чем не бывало ответил он, — катимся со скоростью около сорока семи миль в час. — Он переключился на четвертую. — То есть теперь уже около пятидесяти двух.

Как можно более будничным тоном — не хватало еще вселить в него панику — я сообщил Джорджу, что, похоже, ни один из приборов на приборной доске не действует.

— Тут ты прав, — кивнул он. — Я их отключил. Слишком отвлекают. Я прислушиваюсь к мотору, чувствую дорогу. Уже тридцать лет так езжу. Со временем в тебе как устройство какое-то включается, понимаешь? Я, мать его, точно могу подсчитать, сколько осталось топлива вплоть до капельки, и ощущаю давление масла кончиками пальцев. Ты не подумай, что я прямо супермен какой-то, но, когда кручу баранку, тут я всегда на высоте. Ни разу не попадал в аварию, разве что нарочно, и за свою жизнь совершил столько же длинных переездов, сколько раз ты дрочил, а то и больше.

— Что-то сомневаюсь, — откровенно заметил я, вспоминая ту неукротимую боль и наслаждение, которые сопровождали мое взросление. Это воспоминание сбило меня с прежних мыслей, и я неожиданно для себя самого сказал: — Ты ведь вроде говорил, что отказался от суеты и спешки?

Он покосился на меня с улыбкой.

— А я и не тороплюсь. Это моя обычная скорость.

Я решил говорить начистоту.

— Послушай, Джордж, я впечатлен и восхищен твоими способностями, но сам я постоянно езжу по этим дорогам — семьдесят миль в час, это где-то на сорок больше чем нужно. Сбавь обороты, — я надеялся, что это будет похоже на спокойную, взвешенную просьбу, но сам уловил в голосе дрожащие, умоляющие нотки.

— Тебе надо понять одну вещь, — сказал Джордж. — Ты, видимо, водишь машину, как Лоуренс Уэлк,[3] а я — как Джон Колтрейн.[4] Не принимай на свой счет, просто я с этим родился, впитал с молоком матери, кроме того у меня была уйма времени, чтобы отточить свое мастерство. У каждого собственный талант: ты, допустим, можешь одним ударом ноги повалить дерево, а я — душа компании. Или, может, у тебя способность к садоводству, все растет как на дрожжах. Я-то уж точно не по этой части… Я до тебя вот что хочу донести: главное — это расслабиться. Просто сядь поудобнее, отбрось все свои тревоги и погрузись в ощущения. Я кручу баранку с тех самых пор, как ноги стали доставать до педалей, и всегда мой железный конь оставался блестящей стороной кверху, а грязной — книзу. Так что не дрейфь. Душа доставит тебя куда надо. — У него-то голос звучал совершенно вменяемо, без ужаса и мольбы.

Мимо неслись желто-багровые полоски — тополя, росшие вдоль Толан-Флэт. Похоже, уверенность Джорджа все-таки помогла мне расслабиться, или это была измотанность в сочетании с начавшими действовать четырьмя таблетками номер четыре, четырежды четыре, мои сладкие шестнадцать. Мой благодетель вел машину безупречно, скользил по дороге как тень и действительно демонстрировал непревзойденное мастерство. Я вяло поразмышлял над этим и решил придерживаться лучшей в данном случае философии: забей! Будь что будет.

— А сколько тебе лет? — поинтересовался Джордж, нарушив мою медитативную углубленность в себя. — Двадцать семь? Двадцать восемь?

Я думал целую минуту, прежде чем вспомнил ответ.

— Через месяц будет двадцать восемь.

Джордж кивнул, как будто эти сведения только подтвердили его собственное заключение.

— Ага, мне было столько же, когда я съехал с катушек и отправился в свое паломничество.

Паломничество. Это слово не укладывалось в голове, скатывалось с моего размякшего мозга. Караваны, бредущие сквозь суровую Сахару. Песок и всякие лишения. Может, Джордж на самом деле какой-нибудь религиозный фанатик? «Ну и наплевать», — сказал я себе, и впрямь расслабившись. Если у меня едет крыша, мне в таком разбитом состоянии остается сделать только одно: помахать ей ручкой. Даже самоубийственная скорость, на которой мчал Джордж, и та приносила странное успокоение — если мы на что-нибудь налетим, то, по крайней мере, не успеем ничего почувствовать. Все вышло из-под контроля. Я быстро погружался в темноту, из всего организма работали только одни рефлексы и еще кусочек мозга величиной не больше комочка жвачки. Меня уже не хватало на то, чтобы поддерживать умную беседу, требовались неимоверные усилия, чтобы подобрать и выговорить слова. Искренне хотелось только одного — раствориться в теплых волнах забвения и вернуться когда-нибудь потом, когда все уже наладится. Спросив у Джорджа про паломничество, я откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза и приготовился слушать.

Часть ПЕРВАЯ

Джордж Гонщик: от побережья до побережья и снова в путь

Хорошо, что мы знаем:

Стакан для того, чтобы пить из стакана.

Плохо, что мы не знаем,

Для чего существует жажда.

Рад, что тебе интересно узнать о моих странствиях, однако должен предупредить: я большой любитель потрепаться. Дело в том, что рассказ мой покажется тебе полной бессмыслицей, если прежде ты не поймешь, что подвигло меня на такое дело, впрочем, даже и тогда я не уверен, что для тебя что-то прояснится. Не уверен, что случившееся что-то значит и для меня самого — сколько там уже прошло, лет двадцать? Ну да ладно, расскажу, с чего все начиналось, а там посмотрим.

Родился и вырос я во Флориде, неподалеку от Майами, в семье был самым младшим, единственным пацаном. Когда мне исполнилось восемь, сестры уже повыходили замуж, так что особенно близких отношений между нами и не было. Отец работал дальнобойщиком, перегонял огромные фуры, в основном с цитрусовыми, на Средний Запад. Отец сразу вступил в профсоюз, и вид у него был внушительный, как и у всех профсоюзных деятелей. Для него крутить баранку восемнадцатиколесника было всего лишь работой — никакой романтики. Что он по-настоящему любил, так это розы. Они с мамой выращивали у себя миниатюрные розы, и каждую свободную от работы минуту отец проводил в саду. К тому времени, как он вышел на пенсию, сад превратился в питомник. Отец и умер среди роз, одним погожим летним днем, года через два после того, как перестал водить фуры. Сердечный приступ. Мама все так же ухаживает за садом, только теперь ей помогают две девицы, потому как маме уже под восемьдесят, и она потихоньку сдает, но питомник приносит неплохие деньги. Ради хороших роз люди готовы раскошелиться.

В летние каникулы отец брал меня, мелкого, с собой в рейс. Мне в его работе нравилось все. Мощь моторов. Рев машины ночью, когда все спят в своих домах и видят сны, а луна угольком проплывает по небу. В августе Айова изнемогает от жары, и маленького вентилятора на приборной панели нашего «кенворта» едва хватало, чтобы высушить пот. На стоянках грузовых автомобилей дальнобойщики махали мне руками и кричали «Здорово!», а еще подшучивали, мол, когда я займу место старика и перестану кататься пассажиром. Помню бесплатное мороженое от официанток и эту их уверенную походку — проходя между мужиками, они резко виляли бедрами, смеялись, отпускали шуточки и выкрикивали повару заказы.

Я начал учиться водить, как только ноги стали доставать до педалей, а глаза — видеть, что творится за лобовым стеклом. В шестнадцать подменял отца в пути, ну а в восемнадцать уже рулил в одиночку. Мы с отцом были совсем разные. Я — неисправимый романтик и любитель дорог; возвышаясь над трассой, я мчался, снедаемый лихорадкой, гнался за белой полосой разметки. Ничего хорошего в излишнем романтизме не было, но работу свою я знал. Отменная зрительно-моторная координация от рождения. Другие дальнобойщики стали называть меня Джордж Гонщик, потому как правая у меня постоянно на педали газа. Может, я и был малость того, но мили наматывал только так, уж это точно. И чуть не лопался от гордости — если меня и штрафовали, так только за превышение скорости, да и то когда получалось догнать. Жаль, за первые же полтора года ухитрились догнать больше тридцати раз, а когда уже в трех штатах у тебя успели отобрать права, новую работу найти нелегко. Когда возишь скоропорт, разве оправдаешься перед заказчиками, что сделал порядочный крюк, потому что тебя могли оштрафовать? Грузоперевозчики хотят, чтобы ты выбирал кратчайший маршрут, даже если можешь объехать Джорджию по периметру и нисколько не потерять во времени.

К тому же я рановато увлекся амфетаминовой гонкой. Тогда еще не было такого напряга, как сейчас, можно было прикупить целую горсть чистейшего бензедрина у любой официантки в придорожной забегаловке на всем маршруте от Таллахасси до Лос-Анджелеса. Вот почему официантки тогда были такими веселыми и острыми на язычок: как раз в их кармашках и оседала выручка от продажи «колес». Многие баловались ими, вот и я не отставал. Два года пребывал в полной уверенности, что таблетки, эти «белые кресты» — часть программы медицинского страхования дальнобойщиков. Хотя вот отец никогда не употреблял их — считал, что они замедляют реакцию и толкают на всякие ненужные дела. Я на собственном опыте убедился кое в чем похуже: они толкали не просто на ненужные, а главным образом на опасные поступки.