Читаем без скачивания Грезы и тени - Александр Амфитеатров

— Домой! домой! — звала богиня. Голосъ ея звучалъ рѣзко и печально, какъ голосъ ночной птицы, зачуявшей близость утра. У Флореаса заняло дыханіе отъ усиленной быстроты полета. Въ промежуткахъ головокруженія, онъ едва успѣлъ замѣтить, какъ длинною вереницею вились за поѣздомъ тѣни убитыхъ звѣрей. Но чѣмъ больше бѣлѣлъ востокъ, тѣмъ блѣднѣе становились эти тѣни; то одинъ, то другой призракъ изъ свиты богини исчезалъ, сливаясь съ утренними облаками; тише раздавались охотничьи крики и хохотъ, замолкъ звонъ золотой лиры, потускнѣлъ вѣнчавшій богиню полумѣсяцъ, и только она сама оставалась неизмѣнно прекрасною и сильною; такъ же мощно, но еще нѣжнѣе и довѣрчивѣе, чѣмъ прежде, обнимала ея рука плечи Флореаса; то огнемъ восторженнаго возбужденія, то туманомъ нѣги покрывались ея обращенные къ нему глаза… Они опустились въ таинственный храмъ, откуда нѣсколько часовъ тому назадъ унесъ ихъ поѣздъ дикой охоты. Флореасъ былъ одинъ съ богинею — предъ ея опустѣлымъ жертвенникомъ-могилой. Безпокойнымъ взоромъ обвела она окрестныя вершины: въ сизыхъ облакахъ уже дрожали золото и румянецъ близкой зари… И Флореасъ въ послѣдній разъ услыхалъ голосъ богини:

— Мой день конченъ… теперь — любовь и сонъ. Когда весь міръ спитъ, встаемъ и царствуемъ мы, старые, побѣжденные боги, и умираемъ, когда живете вы… Мой день конченъ… теперь — любовь и сонъ… Приди же ко мнѣ и будь моимъ господиномъ!..

Солнце роняло на землю отвѣсные лучи полдня. Флореасъ въ задумчивомъ оцѣпенѣніи сидѣлъ среди безобразныхъ грудъ разрушеннаго храма. Онъ не разбиралъ, что было съ нимъ ночью: сонъ ли ясный, какъ дѣйствительность, или дѣйствительность, похожая на сонъ. Да и не хотѣлъ разбирать. Онъ понималъ одно: что судьба его рѣшена, что никогда уже не оторваться ему отъ этого пустыннаго мѣста, одарившаго его такими страшными и очаровательными тайнами… Если даже это были только грезы, то стоило забыть для нихъ весь міръ и жить въ нихъ однѣхъ. Только бы снова мчаться сквозь сумракъ ночи въ вихрѣ дикой охоты, припавъ головою къ плечу богини, и на разсвѣтѣ снова замирать въ ея объятіяхъ сномъ, полнымъ дивныхъ видѣній. A что минувшая ночь вернется, даже тѣнь сомнѣнія не кралась въ восторженно смущенный умъ Флореаса.

Такъ, полный сладкихъ воспоминаній, въ близкомъ предчувствіи бурныхъ наслажденій новой ночи, сидѣлъ онъ и не замѣчалъ медленно текущаго жаркаго дня, уставивъ неподвижный взоръ на остатки жертвенника, гдѣ явилась вчера богиня.

И загадочныя буквы, растерянныя по обломкамъ разрушенной надписи, теперь открывали ему свой ясный смыслъ, — для него радостный смыслъ вѣрнаго обѣтованія;

Hic jacet Diana Dea Inter mortuos viva Inter vivos mortua.

«Здѣсь покоится богиня Діана, живая между мертвыми, мертвая между живыми».

Подмастерья Флореаса, добравшись до Пизы, разсказали, какъ таинственно пропалъ ихъ хозяинъ. Не только Камайоре, но и всѣ сосѣдніе городки приняли участіе въ поискахъ за безъ вѣсти исчезнувшимъ оружейникомъ, но ихъ трудъ былъ напрасенъ. Тогда судьи добраго города Камайоре рѣшили, что Флореасъ и не думалъ пропадать, a просто его убили подмастерья и зарыли гдѣ нибудь въ пустынѣ. Бѣдняковъ бросили въ подземную темницу съ тѣмъ, чтобы, если Флореасъ не явится въ годовой срокъ со дня своего исчезновенія, повѣсить подозрѣваемыхъ убійцъ на каменной висѣлицѣ y городскихъ воротъ. Къ счастью для невинныхъ, незадолго до конца этого срока, синьоръ Авеллано де Віареджіо, гоняясь за дикимъ вепремъ, попалъ вмѣстѣ со всею своей свитой въ ту же трущобу, что поглотила молодую жизнь Николая Флореаса. Пробираясь сквозь буреломъ, кустарники и скалы, охотники наткнулись на одичалаго человѣка въ рубищѣ, обросшаго волосами, съ когтями дикаго звѣря. Онъ бросился отъ людей, какъ отъ чумы; однако его догнали и схватили. Напрасно рычалъ онъ, боролся и кусался, напрасно хватался за каждый камень, за каждое дерево, когда понялъ, что ею хотятъ увлечь изъ пустыни. Дикаря привезли въ Віареджіо насильно остригли и вымыли, и знакомые съ ужасомъ узнали въ немъ Николая Флореаса.

Пріоръ нагорной обители босоногихъ капуциновъ въ Камайоре далъ пріютъ несчастному оружейнику въ кельѣ, приставивъ къ, нему двухъ дюжихъ служекъ. Но, въ первую же ночь стражи, караульщики убѣжали отъ кельи, перепуганные бурнымъ вихремъ и странными голосами: невѣдомо откуда налетѣли они въ монастырскую тишь и, то рыдая, то смѣясь, звали къ къ себѣ Флореаса. A онъ, между тѣмъ, безумно бился въ своей кельѣ, какъ птица въ клѣткѣ и отвѣчалъ на призывы незримыхъ друзей такими воплями, какъ будто съ него съ живого сдирали кожу. Въ слѣдующую ночь самъ пріоръ былъ свидѣтелемъ этого чуда, противъ котораго оказались безсильными и заклинательныя молитвы, и святая вода. Тогда стало ясно, что Флореасъ чародѣй, и рѣшено было, пока не надѣлалъ онъ бѣды и соблазна христіанскому міру, сжечь его, во славу Божію, по законамъ страны и церковному уставу, огнемъ, на торговой площади добраго города Камайоре, въ праздникъ Святой Троицы, послѣ обѣдни. До самаго праздника Святой Троицы жилъ Флореасъ въ монастырѣ, ночью буйствуя и пугая братію дьявольскимъ навожденіемъ, a днемъ тихій, кроткій и молчаливый. Онъ снова выучился понимать человѣческую рѣчь и изрѣдка обмѣнивался словами со своими стражами. Когда ему объявили его участь, онъ равнодушно выслушалъ приговоръ и даже улыбнулся: такова была его вѣра въ могущество помогавшаго ему бѣса. Разумъ его навсегда былъ затемненъ, и монастырскому врачу, кроткому брату Эджиціо изъ Фіэзоле, удалось выпытать y грѣшника, какъ вступилъ онъ въ союзъ съ обольстившимъ его бѣсомъ, каковой разсказъ Фра Эджиціо и записалъ смиренномудро въ монастырскій меморіалъ на страхъ и поученіе всѣмъ добрымъ христіанамъ о коварныхъ козняхъ и обольщеніяхъ неустаннаго отца всякаго грѣха и лжи, вѣчно злодѣющаго сатаны. Совершивъ откровенное признаніе, колдунъ Флореасъ сталъ хирѣть и чахнуть и умеръ въ канунъ дня Святой Троицы, назначеннаго ему милосердіемъ властей, дабы онъ могъ очистить огненною смертью тяжкій грѣхъ союза съ адомъ, взятый имъ на свою душу. Но дьяволъ, коварный врагъ всякаго добраго начинанія, не допустилъ своей жертвы до спасительнаго костра и задушилъ Флореаса въ ночи, такъ что поутру стражи, пришедшіе за колдуномъ, нашли въ кельѣ только холодный трупъ его, который, по благому разсужденію пріора и городскихъ судей, былъ возложенъ на костеръ предъ очами благочестивыхъ гражданъ города Камайоре. Когда же тѣло колдуна обратилось въ пепелъ, внезапно, при тихой погодѣ и солнечномъ днѣ, налетѣлъ жестокій вихрь и, разметавъ костеръ, умчался въ горы, къ ужасу всѣхъ присутствующихъ господъ, дамъ и всякаго званія народа, которые не усомнились, что въ ономъ вихрѣ незримо прилеталъ за душою покойнаго Флореаса погубившій его своими обольщеніями дьяволъ.

ИЗМѢНА

Сицилійская легенда

(Посвящ. І. І. Ясѣнскому).

Еще солнце и земля не родились, a Измѣна жила уже на свѣтѣ.

Дымною струей ползла она во мракѣ хаоса, скрываясь отъ Духа Божьяго, когда Онъ благотворнымъ ураганомъ носился надъ буйнымъ смѣшеніемъ стихій.

Онъ мыслилъ, и мысль Его становилась мірами.

Огонь пробивалъ жаркими языками воду. Вода боролась съ огнемъ. Изъ паровъ рождались каменныя громады. Облитыя рѣками расплавленныхъ, металловъ, рушились онѣ въ невѣдомыя бездны и, таинственно повиснувъ въ еще безвоздушномъ просторѣ, покорно ждали, — когда творческое слово обратитъ ихъ въ яркія свѣтила.

«И былъ свѣтъ».

Первый день озарилъ небо небесъ: первозданный престолъ Творца и тьмы темъ ангеловъ, смиренно склоненныхъ предъ Нимъ.

A внизу, въ неизмѣримыхъ глубинахъ, трепетала и таяла побѣжденная тьма, волновалось и пѣнилось огненное море. Подобно островамъ, чернѣли въ немъ мертвыя, еще не зажженныя солнца: какъ огромные киты, плавали вокругъ нихъ остовы будущихъ планетъ.

Величественный духъ стоялъ на земной скалѣ, любуясь, какъ пламенныя волны разбивались y ногъ его снопами искръ и брызгами лавы.

Этотъ духъ былъ любимымъ созданіемъ Творца, ближайшимъ отраженіемъ Его свѣта. Когда Творецъ воззвалъ его изъ ничтожества, онъ заблисталъ, какъ тысяча солнцъ, и Создатель, довольный плодомъ своей мысли, сказалъ:

— Живи и будь вторымъ по мнѣ во вселенной!

Духъ былъ могучъ, свободенъ и счастливъ. На его глазахъ зиждились міры. Онъ былъ лучшимъ работникомъ, вѣрнѣйшимъ исполнителемъ и помощникомъ воли Творца. Величіе Владыки внушало ему благоговѣйный трепетъ, a собственная сила и власть — радостное довольство.

Творецъ повелѣлъ духу летѣть на землю и вѣщимъ словомъ превратить голыя скалы и черныя пропасти въ лучшій изъ міровъ.

Духъ спустился на планету, — и величіе открывшейся очамъ его огненной бездны очаровало его. Недвижно стоялъ онъ, испытывая взорами пестрые переливы паровъ и пламени, слушая грохотъ незримыхъ молотовъ, вылетавшій изъ огненной хляби.