Читаем без скачивания Памятник крестоносцу - Арчибалд Кронин

— Какой ты лгун!

Гарри чистосердечно расхохотался.

— В этом я тоже большой мастер. Я ведь мастер на все руки.

Раздался звонок, и появились Ламберты. Они мало изменились — разве что Филип слегка раздобрел и стал еще более медлительно-томным. На нем был серый костюм с красной гвоздикой в петлице, на указательном пальце болталась перевязанная ленточкой картонная коробка с пирожными.

— Я прихватил с собой пирожные от Анри. Мы съедим их за кофе. Честер. Вы, верно, помните, Десмонд, каким я был всегда сластеной. — Ламберт небрежно растянулся на кушетке и, изящно раздув тонкие ноздри, понюхал цветок у себя в петлице.

Элиза, как и прежде любившая одеваться во все зеленое, заговорила с Эмми. Ее улыбка, казалось, стала еще более застывшей.

— Ну, теперь, друг мой, рассказывайте все по порядку.

Стефен начал было коротко рассказывать о себе, но очень скоро заметил, что Ламберт его не слушает, и умолк.

— Вот что я вам скажу, Десмонд, — небрежно, с усмешкой проронил Ламберт. — Для вашей же собственной пользы я бы посоветовал вам полегче относиться ко всему. Нельзя сражаться за искусство с топором в руках. Зачем лезть из кожи вон, надрываться и потеть, как лесоруб? Берите пример с меня и старайтесь прежде всего добиться изящества и мастерства. Я никогда не работаю сверх сил, однако у меня нет недостатка в покупателях. О да, меня покупают. Конечно, я не отрицаю, у меня есть талант, и это несколько облегчает задачу.

Стефен молчал. Возможности Ламберта были ему совершенно ясны. Но тут Честер объявил, что завтрак готов, и это спасло Стефена от необходимости что-то отвечать.

Завтрак, который прибыл из ресторана гостиницы, расположенного в нижнем этаже, был превосходен. Молодой официант отлично прислуживал за столом и, должно быть, совершал чудеса проворства, бегая по лестнице, ибо все было с пылу с жару. За омаром, приготовленным на местный манер, последовало жаркое из цыпленка и суфле из сыра. Гарри с видом знатока сам откупорил бутылку «Вдовы Клико». Но чем веселее, непринужденнее становилась вся компания, тем острее чувствовал Стефен свою полную непричастность к ней. Было время, когда это общество пришлось ему по душе, но теперь, сколько он ни старался подладиться под общее настроение, у него решительно ничего не выходило. Что такое случилось с ним, почему он сидит, как воды в рот набрав, с убийственным сознанием, что ему нечего здесь делать? Эмми, немножко хватив лишнего, принялась изображать Макса и Монса, и Честер хохотал во все горло, еще более заразительно, чем всегда. Ламберт, которым Стефен так восхищался когда-то, представлялся ему теперь в точности таким, каким охарактеризовал его Глин, — манерным и весьма посредственным дилетантом. Образованный, хорошо воспитанный, хорошо защищенный от всяких превратностей жизни своим небольшим, но твердым доходом, он в погоне за удовольствиями порхал, как мотылек, не желая ничем себя утруждать или огорчать. Умело ухаживая за женщинами, он находил себе клиенток, которые заказывали ему портреты или платили хорошую цену за его разрисованные веера и акварели. Мертвая улыбка Элизы и ее слегка заострившийся профиль вскрывали истинную цену этой жизни. Она начинала увядать, вокруг зеленоватых глаз с пушистыми светлыми ресницами собирались морщинки. Ее уменье подыгрывать и льстить мужу слегка поизносилось, однако безоглядная преданность ему делала ее все более и более снисходительным и удобным партнером в этой шарлатанской игре в искусство, при каждом упоминании о которой Стефен невольно раздраженно ерзал на стуле.

После кофе и пирожных, которых Ламберт съел пять штук, сославшись мимоходом на некоего стивенсоновского героя, обожавшего слойки с кремом, все вышли посидеть на балконе. Прочно завладев разговором, Ламберт описывал в иронических тонах физические и духовные недостатки пожилой дамы, над портретом которой он трудился.

— Словом, — заключил он небрежно, — чего же еще ждать от вдовы чикагского мясника.

— Надеюсь, ее чек не был фальшивым? — сухо заметил Стефен.

— Нет… разумеется, — отвечал Ламберт. Он был явно уязвлен.

Как ни старался Стефен побороть скуку, время тянулось невыносимо медленно. Наконец часов около трех, воспользовавшись паузой в разговоре, он поглядел на Эмми.

— Боюсь, что нам пора.

— Глупости, — запротестовал Честер. — У нас еще весь вечер впереди. Вы не можете так рано нас покинуть.

— Я опоздаю на работу.

— Ну, а тебе почему бы не остаться, Эмми? — пленительно улыбнулся Гарри. — Я тебя потом провожу.

Наступило короткое молчание. Стефен видел, что Эмми колеблется. Все же она решительно тряхнула головой.

— Нет. Я ухожу тоже.

Они распрощались. Швейцар нашел им фиакр. Когда они завернули за угол и гостиница скрылась из глаз, Стефен наклонился к Эмми.

— Это было очень мило с твоей стороны — уйти вместе со мной. Я очень тебе за это благодарен.

— Больно-то они мне нужны, я не продешевлю себя.

Не такого ответа он от нее ждал, и все же снисходительность, которую она проявляла к нему в последние дни, придала ему смелости. Он придвинулся к ней ближе, нашел под фартуком фиакра ее руку.

— Отвяжись, — сказала она капризно, отпихивая его. — Неужели ты не понимаешь, что со мной?

Он растерянно, с недоумением глядел на нее, и она откровенно и грубо объяснила ему физиологическую причину своего состояния, которая, должно быть, и побудила ее — если только это было правдой — поспешить с отъездом.

11

После сутолоки и волнений кочевой жизни большинство артистов цирка Пэроса были рады обосноваться в своих зимних квартирах на Лазурном берегу. Здесь они оседали надолго; у многих имелись родственники в Ницце, Тулузе или Марселе, которых можно было навестить, пользуясь тем, что досуга у всех стало больше Цирк хотя и продолжал работать, но программа сократилась до пяти выступлений в неделю, и после большого воскресного представления все артисты в понедельник и вторник были свободны.

Жизнь товарищей Стефена уже потекла по новому, но привычному для них руслу. Макс стал снова давать уроки игры на скрипке, и каждый вечер можно было наблюдать, как он с черным грушевидным футляром под мышкой проворно семенит куда-то на своих коротеньких ножках. Крокодил почти все время пропадал в Национальной библиотеке, склонившись над толстыми фолиантами, а по возвращении пытался растолковать Стефену и Джо-Джо какое-нибудь новое откровение, почерпнутое у Шопенгауэра. Фернан, похудевший и задумчивый, отправлялся каждое утро под руку с женой к гомеопату. Он страдал гастритом, и ему были прописаны ежедневные промывания желудка. Джо-Джо, наиболее практичный из всех, подыскал себе побочную работенку в конюшне «Негреско», где и проводил почти все вечера, делая вид, что моет экипажи, а заодно сплетничая с грумами и шоферами, собирая сведения о местных скаковых лошадях и с кривой усмешкой в углах большого, похожего на капкан рта отпуская саркастические замечания по адресу посетителей отеля.

А Стефен начал делать эскизы для большой картины, где он собирался использовать предварительные наброски, сделанные во время представлений. Картина должна была называться «Цирк». Задача была не из легких: Стефен задумал сложную композицию с множеством фигур и широкой гаммой гармоничных и контрастных тонов. У него не было ни мастерской, ни достаточно большого холста, и он решил последовать примеру старых мастеров и для качала сделать все в уменьшенном масштабе и без деталей. В процессе работы замысел захватил его целиком. Он уже чувствовал, что материал, собранный им в результате терпеливейших наблюдений и зарисовок на протяжении многих недель, должен принести хорошие плоды.

После завтрака в «Сиреневом отеле» стрелка барометра, указывавшая на перемены в настроениях Эмми, качала медленно, но неуклонно приближаться к «ясно». Ни Честер, ни Ламберты больше не появлялись — это знакомство, по-видимому, сошло на нет. У Стефена в душе давно гнездилось подозрение, что Честер и Эмми были когда-то увлечены друг другом. Быть может, оно возникло из какого-нибудь случайно оброненного Глином замечания, и теперь он испытывал радость, видя, как мало огорчена Эмми тем, что эти отношения оборвались. У Эмми, как и у других циркачей, нашлись свои дела в Ницце. Сестра мадам Арманд, проживавшая на окраине, сразу за предместьем Сен-Рош, держала небольшую шляпную мастерскую, изготовлявшую преимущественно соломенные карнавальные шляпки. Эмми, как большинство француженок, была чрезвычайно способна ко всякого рода рукоделию, и теперь она каждый вечер степенно садилась в трамвай и отправлялась «немножко подработать себе на булавки» в мастерскую «Соломенная шляпка». Поэтому Стефен виделся с ней еще реже, чем прежде. Однако он чувствовал себя спокойнее. Эти неожиданно обнаружившиеся новые стороны ее натуры — скромность и трудолюбие — пришлись ему очень по душе. Однако такая работа, вероятно, была однообразна и утомительна, и Стефен решил, что должен как-то скрасить ее монотонность. В «Кларьон-де-Нис» он прочел, что ангажированная на сезон оперная труппа дает в следующий понедельник в помещении юродского казино «Богему». Стефен решил, что это романтическое изображение жизни студента в Париже должно понравиться Эмми, и при следующей встрече предложил ей: