Читаем без скачивания Широкое течение - Александр Андреев

Сарафанов легонько толкнул Антона плечом и предложил:

— Если у тебя духу не хватает схлестнуться с ней, пошли ее ко мне — я ей в любви не объяснялся. — И зычно захохотал, довольный.

Но, к изумлению Гришони и Сарафанова, бригадир встал на сторону Люси.

— Нечего попусту зубы скалить! — строго прикрикнул он. — Она права. Работать надо лучше, тогда и замечаний не будет. Нечего стоять…

Илья нехотя взялся за кочергу, обиженно отодвинулся к печи, а Гришоня глубокомысленно отметил, косясь на Антона и осуждающе качая головой:

— Я думал, ты излечился от своей болезни. Но — нет! Засела она в тебя до самых печонок…

В тот же день после обеда Люся стремительно налетела на Антона и в категорической форме потребовала:

— Остановите молот! У вас штамп дал трещину.

Антон недовольно посмотрел на нее сквозь очки.

— Вижу, — сказал он.

Полчаса назад он заметил, что на поковке появилась извилистая выпуклая жилочка. Это случалось у него и раньше, поэтому Антон хоть и отметил этот факт, но решил дотянуть до конца смены.

— Вы гоните брак! — кричала Люся. — Или меняйте штамп, или устраните трещину.

— Трещина незначительная и на качество поковки не влияет, — спокойно ответил Антон. — Штамп менять не стану.

К Люсе подступил Сарафанов с угрюмым, каменным лицом. От его гневного баса она вздрогнула:

— Что ты к нам прицепилась, девка? Иди своей дорогой.

Но бас Ильи не поколебал решимости Люси, она лишь небрежно отмахнулась:

— Я разговариваю с бригадиром.

Из-за гула молота Сарафанов не расслышал этих слов, но понял их: он поморщился, как от зубной боли, хотел выпалить хлесткое словцо, но, встретившись с предупредительно-грозным взглядом Антона, только фыркнул, замотал головой и отошел на свое место, к печи.

— Мы ведь не враги себе, чтобы гнать брак, — льстиво, примирительно обратился Гришоня к Люсе, точно и не он только что призывал унять ее. — Сами видим, что делаем… — И прибавил вполголоса: — Подумаешь, госконтроль на цыпочках!..

— Мы будем работать так, как работали, — твердо заявил Антон, надевая рукавицы.

— Вы не смеете! — возмущалась Люся. — Как вам не стыдно?! Лучшим бригадиром считаетесь… Я пойду жаловаться на вас.

— А ты защищал ее, — ввернул Гришоня, с опаской отступая от Антона, боясь, как бы чего не вышло.

Девушка повернулась, чтобы немедленно бежать с жалобой, и лицом к лицу столкнулась с Володей Безводовым. Встав на цыпочки, она торопливо заговорила в ухо ему о безобразиях в бригаде Карнилина, все время показывая то на Антона, то на поковки.

Володя взглянул на груду остывающих поковок и посоветовал кузнецу:

— Проверь, Антон, может, и в самом деле брак штампуешь.

— Я ручаюсь за свои поковки, — сказал Антон. — Ей впервые приходится сталкиваться с таким случаем, вот она и встревожилась. А у нас это бывает.

Он шагнул было к молоту, но Безводов удержал его за рукав:

— Сегодня я созываю бюро, будь обязательно. — Потом Володя повернулся к Люсе: — И ты приходи. Будем разбирать твое заявление…

Люся точно задохнулась от этих слов. Обеспокоенно взглянув Володе в глаза, она медленно пошла вдоль корпуса.

После смены в небольшую комнатку Володи Безводова начали сходиться члены бюро, бригадиры молодежных бригад — розовые, распаренные после горячего душа.

Остерегаясь, как бы не удариться головой о косяк, вступил сменный мастер Сидор Лоза; за ним с достоинством вошел технолог Антипов; опустившись на стул, он обхватил колено руками и застыл в невозмутимо скучающей позе. Явилась Таня Оленина; здороваясь, одарила ребят ласковой улыбкой и устроилась рядом с Безводовым, зябко повела плечами под шерстяным платком. Шумно ввалились бригадиры: Женя Космачев, Олег Дарьин, Федор Рыжухин, Антон Карнилин.

Затем робко проскользнула Люся Костромина и скромно приткнулась возле Тани. Зашел и Фома Прохорович, молча сел на свое место в углу и закурил.

Антон наскоро выбрал пластинку и завел патефон. Комната огласилась праздничными звуками марша. Сквозь осенние тучи прорвался луч заходящего солнца, копьем вонзился в окно.

Володя Безводов позвонил начальнику цеха, известил его, что все в сборе, потом встал, откинул со лба чуб и сказал Антону:

— Карнилин, кончай музыку.

Антон оторвал от пластинки иглу, осторожно прикрыл патефон, приготовился слушать.

— Вот что я вам скажу, товарищи бригадиры, — заговорил Безводов. — Перед кузницей, а значит, и перед нами, встала важнейшая задача. Решить ее можно только общими усилиями, когда мы сомкнемся локоть к локтю… — Володя помолчал, хитро прищурился и сказал: — Тут уж, друзья мои, не до ссор и распрей — надо крепко держаться друг друга, а славу будем делить потом: кто сколько ее заработал, тому столько и достанется.

Антон и Олег Дарьин невольно переглянулись. Володя намекал на их ссору.

Ссора эта произошла несколько дней назад.

Соревнуясь с Фомой Прохоровичем Полутениным и Антоном, самыми сильными кузнецами, Олег задался целью во что бы то ни стало отвоевать первенство. Есть люди, которые идут к своей цели честно, открыто и прямо, а есть и другие: те подбираются к первенству осторожно, с оглядкой, обходя острые углы, опасные места, кому надо — угодливо улыбаясь и кланяясь и хамски попирая того, кто в данный момент не нужен; и если взглянуть на след такого человека, то след этот напомнит хитрые лисьи петли на чистом снегу; или, подобно лошади, закусившей удила, рискованно мчаться, не разбирая дороги, по рытвинам и ухабам; жажда власти, славы или выгоды как бы ослепляет их, заставляет забыть о совести, о чести и человеческой гордости; они томимы одним желанием — выделить себя из остальных.

Таким был и Олег Дарьин. Перекрыть Антона не составляло для него большой сложности: Карнилин — штамповщик молодой, малоопытный и тягаться ему с Дарьиным рано, не под силу. Но превзойти Фому Прохоровича, с его устоявшимся опытом, выверенными временем приемами, с его неиссякаемой, нестареющей энергией и духом, было не так-то просто.

Началась ожесточенная гонка. Олег работал, как одержимый. Стоило ему подняться немного вверх, как старый кузнец, как бы дразня Дарьина, взлетал еще выше и оставлял его позади. С огромными усилиями удавалось Дарьину вскарабкаться еще на одну ступеньку, а на другой день Фома Прохорович снова опережал его. Полутенин решил испытать его до конца…

Так продолжалось недели две. И Олег не стерпел. Сдерживая клокотавшую ярость, он подлетел к Фоме Прохоровичу и, не видя стоявшего рядом с ним Антона, прокричал отрывисто:

— Что вам надо? Слава у вас есть, почет есть! Почему ходу не даете? У вас хребет трещит, вам отдыхать надо, на пенсию пора! А вы дорогу заслоняете… Боитесь славу другим уступить?!

Фома Прохорович отшатнулся, побледнел.

— Ах ты, поганец!.. — прошептал он, болезненно морщась как от пощечины. — Да как же ты смеешь говорить мне такое?!. — Взглянул на свои руки, на клещи, промолвил глухо: — Уйди! Уйди от греха подальше!..

Антон схватил Олега за грудь.

— Я тебе за такие слова, знаешь, что сделаю?!. — прошептал он ему в лицо. — Убить могу!.. — Он с силой толкнул Олега от себя.

Тот ударился боком о станину, взглянул на Антона, резко повернулся и скрылся за молотом.

Точно больно ушибленный словами Олега, Фома Прохорович растерянно мигал, папироска в пальцах дрожала.

— Двадцать пять лет работаю — ни от кого худого слова не слышал. Сыновья не говорили. А этот… Целый год учил его…

Фома Прохорович будто сразу постарел, сгорбился, ушел домой молчаливый и обиженный.

…Придя в цех, Леонид Гордеевич долгое время глядел на молодых рабочих недоверчиво, снисходительно; шумят на своих собраниях, думают о гулянках, о невестах, о футболе — какая уж там забота о цехе, о плане! Но впоследствии он понял, что глубоко заблуждался, и был рад этому заблуждению. Оказывается, они замечательные работники, беспокойные, отзывчивые, с ними можно смело начинать большие дела.

И сейчас, широко растворив дверь, Костромин вошел в комнату комсомольского бюро в халате нараспашку, без фуражки, волосы пышно и красиво взбиты: он был, как всегда, возбужденный, захватывающе стремительный, горячий; заметив дочь, он улыбнулся уголками губ, присел на краешек табуретки возле Сидора Лозы — тот поспешно встал, освобождая ему место. Но сидеть Леонид Гордеевич не стал, а, подхватив слова Безводова, заговорил просто, немного просяще, и эта закрадывающаяся в сердце нотка особенно трогала комсомольцев.

— Литейным нашего завода уже присвоено почетное звание передовых цехов. Очередь теперь за нами, кузнецами… Я доволен вашей работой, ребята. Я теперь не представляю ни одного задания, которое было бы успешно выполнено без вашего участия, без вашего огня. И сейчас комсомольско-молодежные бригады обязаны сыграть если не решающую, то, во всяком случае, незаменимую роль, — вы ни на шаг не должны отставать от кузнецов-коммунистов. Сами идите вперед и ведите за собой отстающих!