Читаем без скачивания Тяжесть измены (СИ) - Айверс Наташа

Ирина провела рукой по ветке винограда, вдохнула воздух — он пах солью, солнцем и свободой.

— Я не верю, что мы тут.

— Поверь, малыш, — тихо ответил он. — Потому что я хочу, чтобы именно здесь… всё началось…

Она посмотрела на него — и улыбнулась. Не осторожно, не сдержанно. По-настоящему.

— Мам, пап! — раздался голос Тёмы. — А можно мы уже пойдём купаться в море? Мы быстро!

— Только по колено! — крикнул Алексей.

— И с дедушкой, — добавила Ирина. — А мы к вам присоединимся чуть позже. Сейчас, только сумки разберём.

Подхватив внучку на руки, свёкр пошёл за Тёмой на пляж, хлопнув сына по спине, сжав его плечо и с доброй усмешкой шепнув:

— Горжусь тобой, Лёш. Ты всё правильно делаешь.

Алексей молча кивнул. Ира подошла и взяла его за руку молча наблюдая за удаляющимися детьми с дедом.

И в этом простом прикосновении было всё: Доверие. Забота. И лето, которое могло стать их новой историей.

С утра дети носились по берегу с ведёрками, наперегонки с ветром и волнами. Солнце ещё не палило, только ласково касалось плеч. Песок под ногами был тёплый, хрустящий, чуть влажный у самой кромки прибоя. Копал песок в основном Тёма, отлавливая мелких крабиков и рачков-отшельников, ну и ворчал, когда Анечка с радостным визгом в очередной раз неуклюже переворачивала ведёрко — и вся «добыча» тут же разбегалась по песку или удирала обратно в море. А Алексей и Ирина шли за ними следом держась за руки. После всех месяцев, что они жили, будто задерживая дыхание, это была отдушина.

Утром, пока все ещё спали, Ирина вышла на пляж одна. Домик дышал тишиной, за окном щебетали птицы, а воздух был прохладным. Она натянула купальник, завязала волосы в небрежный пучок, босиком сошла по деревянным ступеням и почувствовала, как мягкий песок ещё хранит ночную прохладу. Солнце только поднималось — оно не жгло, а укутывало своим теплом. Вода была неподвижной, словно ещё спала. Ирина вошла в неё медленно — сначала ступни, потом по щиколотки, по колено.

Остановилась. Закрыла глаза. Вытянула руки вверх и просто дышала. Вдыхала солёный, словно живой воздух, слушала шорох прибоя, будто сама становилась частью этого утра, его продолжением.

Она не видела, как Алексей вышел на берег — босиком, в шортах, с полотенцем на плечах и растрёпанными волосами. Он искал её. И нашёл. Он остановился в нескольких шагах от линии воды и замер. Она — стояла в море, умытая светом. Такая простая. Такая настоящая. Такая родная.

Ирина почувствовала его взгляд — кожей. Обернулась. Он смотрел. Непритворно. Нежно. Словно боялся моргнуть — и потерять.

— Что? — улыбнулась она, прикрывая глаза от солнца ладонью.

Он сделал шаг к воде. Потом ещё. Не спеша.

— Я просто… смотрю, какая ты красивая.

Она фыркнула, чуть склонив голову.

— С утра? Без макияжа? С гулькой на голове? В растянутом купальнике?

— Особенно утром, — сказал он тихо, почти серьёзно. — Особенно — в этом купальнике.

Он поиграл бровями. — Какие тут виды открываются…

Ирина засмеялась. Сначала — легко. Потом чуть тише. И этот смех был как плеск волны о берег — живой и тёплый. Словно свет. Смех женщины, которую снова любят. И которая впервые за долгое время разрешила себе быть счастливой и любить.

Позже они купались вместе. Анечка в нарукавниках визжала от счастья, когда Алексей катал её на загривке в воде, а Тёма строил крепость и командовал мамой которая вызвалась ему помогать.

А когда дети ушли обедать с бабушкой в кафе — Ирина и Алексей остались вдвоём. На песке. Под зонтом. В лёгкой тени.

Она лежала, закрыв глаза, в полудрёме. А он смотрел. Просто смотрел. На её плечи. На родинку у ключицы. На то, как она шевелит пальцами ног в песке.

И вдруг наклонился, провёл пальцами по её щеке.

— Что? — прошептала она, не открывая глаз.

— Ты даже не представляешь, как сильно я тебя люблю, — ответил он.

Она открыла глаза. Смотрела прямо в его. И внутри всё перевернулось — от нежности. От желания. От этого тихого, внутреннего счастья, которое в ней уже прижилось.

— Я представляю, — ответила она.

И дотронулась до его губ.

Потому что знала. Потому что чувствовала. Тоже самое.

Ночь опустилась на побережье мягко, как шёлковый плед. Волны лениво шептали где-то внизу, звёзды медленно загорались над крышами. Ирина сидела на тёплой террасе, укрытая пледом, с бокалом холодного белого вина в руке.

— Они уснули без задних ног. Просто отрубились. Так сладко спят… Нагулялись от души, — прошептал Алексей, прикрывая дверь.

Он вышел на террасу, в лёгкой рубашке нараспашку, с пледом через плечо и термосом и кружками в руке. Его взгляд — спокойный, но в глазах читался какой-то внутренний жар.

— Родители тоже пожелали нам спокойной ночи, — сказал он тихо. — Мама сказала, что, если мы вдруг решим «проветриться», они нас прикроют.

Ирина приподняла бровь, улыбнувшись.

— Подговорил?

— Убедил. Пошли?

Она кивнула. И протянула ему руку.

Они шли молча, босыми ногами по песку. Ночь тонула в солёной тишине. Море шептало. Луна светила над морем, и их тени скользили рядом, сплетаясь. Звёзды мерцали, лениво подмигивая с чёрного бархата неба. Платье на Ирине колыхалось в такт ветру, под платьем — тонкое бельё. Волосы спутались. Щёки — розовые от воздуха и вина за ужином. Она чувствовала, как внутри всё замирает в предвкушении.

Он расстелил плед в маленькой бухте, куда почти не добирался свет. Поставил рядом две кружки и термос. Плеснул в каждую — пряного, горячего вина, с корицей.

— Чтобы согреться, — сказал он. — Пока я не согрел.

Она хихикнула. Лёгкий, чуть смущённый звук. Они пили вино. Сидели молча. Мир — будто остановился. Остались только они. Он гладил её ладонь большим пальцем, и это прикосновение казалось интимнее любого поцелуя. Ночь завораживала. Шёпот волн. Запах соли. Звёзды над ними.

Потом он коснулся её подбородка и развернул к себе лицом. И поцеловал. Жадно. Глубоко. Губы к губам, дыхание к дыханию. Её руки скользнули под его рубашку. Его пальцы — под подол платья. Песок был тёплым, ветер — прохладным, но их тела пылали. Он уложил её на плед, снимал с неё одежду жадно, нетерпеливо, будто разворачивая долгожданный подарок. Руки — везде. Губы — жадные. Они не слышали волн. Только кожа, жар, стоны.

— Любимая. Родная. Моя. Люблю тебя, — шептал он, целуя её живот. — Запах твоей кожи. Звуки твоих стонов. Твой вкус.

Она выгнулась навстречу, его имя сорвалось с её губ. А она вцепилась в его плечи.

— Мой.

— Твой. Навсегда.

Их тела двигались в унисон. Дыхание — прерывистое. Поцелуи — острые. Руки — горячие, ищущие — не могли насытиться прикосновениями. Его рот — жадный, голодный — находил всё: шею, грудь, живот. Он шептал ей, как любит. Она стонала в ответ. Выгибалась к нему, тянулась к нему. Потому что в нём было тепло. Потому что в нём — было всё, что она хотела, что любила.

И когда пик страсти пронёсся по ним, срывая дыхание, она вцепилась в него так, будто боялась вновь потерять. Дрожь, лёгкая потеря реальности — а потом они лежали обнявшись. Долго. Молча. Он укутал её в плед, целуя в висок, в нос, в плечо.

— Знаешь, — прошептала она, когда дыхание вернулось. — Раньше я боялась, что между нами страсть сгорела.

Он усмехнулся, прижимаясь лбом к её лбу:

— Мы просто стали огнём тише. Но глубже.

— И горячее, — добавила она.

Он чмокнул её в нос.

— А теперь пошли купаться.

Он вылез из-под пледа.

— Идёшь? — бросил через плечо, уже входя в воду.

Она смотрела на него секунду. Потом — пошла за ним.

Море было ещё тёплым. Шёлковым. Они смеялись. Брызгались. А потом он подошёл ближе. Обнял. И потянул вниз, под воду. Вынырнули. Поцелуи. Солёные, горячие, и шёпот в губы:

— Хочу тебя. Прямо сейчас.

Они выскочили из воды, словно безумные, и, падая на плед, вцепились друг в друга. Жадно, почти отчаянно. Изучали друг друга заново — губами, пальцами, языком. Каждую линию. Каждую родинку. Содрогались, тонули в наслаждении и снова всплывали — в каждой волне, в жарком шепоте. Снова. И снова. Пока не взорвались — с хриплым, срывающимся, обоюдным: