Читаем без скачивания Ангел с железными крыльями - Виктор Тюрин

– Рад знакомству, Михаил Антонович.

– Так! – Махрицкий громко хлопнул ладонью по столу, призывая к вниманию. – Слушать меня внимательно! Ставлю задачу перед группой…

После того как мы досконально разобрали поставленную перед нами задачу, а также распределили обязанности, капитан неожиданно предложил:

– Неизвестно сколько времени вам придется провести среди германцев, поэтому предлагаю всем переодеться в немецкую форму.

После слов капитана наступило молчание. Я не сразу понял его причину и, бросая косые взгляды на разведчиков, пытался понять, что происходит. В это самое время охотники украдкой бросали взгляды на поручика Мелентьева, чтобы узнать его мнение, но тот, молча, сидел, глядя куда-то в пространство. Первым откликнулся прапорщик Пашутин:

– Мне можно подобрать унтер-офицерскую форму?

– Будет вам форма. Кто еще?

Только теперь до меня дошло, что это было своеобразное проявление честности по отношению к врагу.

«И в то же время идут в тыл взрывать эшелон. Ну, ни странно ли это?»

– А мне германской шинели не найдется? – спросил я.

Капитан криво усмехнулся:

– Среди немцев таких здоровяков не водится, поэтому придется вам в своем пальто идти. Кстати, форму вам подобрали?

– Нет такого размера. Сказали, что закажут.

– Больше желающих нет? – он оглядел всех. – Что ж, никого неволить не буду.

После собрания Пашутин вышел вместе со мной.

– Сергей Александрович, хотя нас познакомили, хотелось бы знать больше о человеке, с которым придется идти в тыл германца. Там нам придется, без излишнего преувеличения, спину друг другу прикрывать. Мне бы…

– Не волнуйтесь. У меня спина широкая – прикрою, – оборвал я прапорщика, давая тем самым понять, что не хочу разговаривать.

Тот окинул меня внимательным взглядом, затем сказал:

– На нет и суда нет, – после чего зашагал в сторону штаба.

Этим вечером я зашел в лазарет и, найдя там Людмилу Сергеевну, сказал:

– Ухожу с «охотниками» в тыл германцу, поэтому у меня к вам будет большая просьба. Если не вернусь в течение десяти дней, отправьте мою сестру в Петербург с санитарным поездом. И еще. Возьмите деньги, а здесь, на бумажке, я написал адрес нашей матери. Дайте ей телеграмму за несколько дней до отправки Наташи.

– Денег не надо.

– Не спорьте.

– Хорошо. Все сделаю, как вы сказали. С Богом, Сергей Александрович!

– Не поминайте лихом, Людмила Сергеевна!

После ужина я прилег и незаметно для себя уснул. Разбудил меня рано утром унтер-офицер Саенко.

– Сергей Александрович, поднимайтесь! Вашей группе с передовой приказано в тыл отбыть.

– Зачем?

– Если, как говорят, сегодня германец на нас попрет, то в восемь часов утра жди обстрела. Часа три, не меньше, будет утюжить наши позиции. Не ровен час какой-нибудь шальной снаряд накроет. Кому тогда к немцу идти? Так что, извольте идти в тыл, Сергей Александрович.

Спустя полтора часа, без пяти восемь, ударил первый выстрел. Вслед ему ударило сразу несколько пушек. Выйдя из сарая, я увидел, как впереди, в метрах ста, в воздух с грохотом взметнулся черно-огненный столб. И это было только начало. Снаряды били не только по передовым позициям, но и в глубину. Временами я чувствовал, как дрожит земля, содрогаясь от многочисленных взрывов. Все чаще между залпами становились слышны истошные крики людей и ржание испуганных лошадей. Вслед за мной наружу вышло несколько охотников. Со злыми лицами они смотрели на вереницы носилок с ранеными, которых доставляли в раскинувший рядом с нами временный лазарет.

Когда спустя три с половиной часа немецкие пушки умолкли, я тогда понял, что такое ощущение тишины на фронте. Не успел я дать определение этой невесомой хрупкости, как залпами ударили ружья, застучали пулеметы, а следом загрохотали, перекрыв все остальные звуки, русские батареи.

«Похоже, немцы пошли в атаку».

Вернувшись в сарай, сел на лавку и стал ждать. Только спустя шесть часов, во второй половине дня, германское командование поняло, что наступление захлебнулось, и приказало отойти на прежние позиции. Мы это поняли, когда над землей разнеслось громкое и раскатистое: «Ур-р-р-а!!!»

Почувствовав, что сидение заканчивается, люди зашевелились. Кто-то вышел покурить, другие стали проверять оружие или амуницию. Люди волновались, но суеты и нервозности ни в лицах, ни в движениях охотников заметно не было. Еще спустя полчаса прибежал молодой солдат, путаясь, в большой и длинной, для него, шинели:

– Охотники?! Мне нужен поручик Меленьев!

До этого Махрицкий с трудом упросил поручика снять погоны с шинели, поэтому сейчас в полумраке барака тот мало чем отличался от разномастно одетых охотников. Поручик встал:

– Это я. Слушаю.

Солдат вытянулся.

– Ваше благородие, поручено передать, что первая линия германских окопов захвачена. Вам надлежит выступать немедля.

– Спасибо. Можешь идти.

– Слушаюсь, ваше благородие!

Не успел солдат развернуться к выходу, как все стали собираться. Поручик подождал, потом оглядел нас всех, сказал: «С богом!» – и развернувшись по-строевому, через левое плечо, зашагал к двери.

Выйдя из барака, мы быстрым шагом пошли среди повозок со снарядными ящиками, санитарными двуколками и ротами солдат, стоящих наготове, в случае прорыва фронта.

Когда проходили нашу первую линию окопов, по которой пришелся основной удар немецкой артиллерии, мне впервые пришлось увидеть настоящий фарш из земли, обломков бревен, металла и человеческих тел. Особенно меня поразил развороченный крупнокалиберным снарядом блиндаж. Вокруг ямы, перемешанные с землей и досками, лежали не менее десяти изувеченных тел, причем у половины из них были оторваны руки или ноги. Хватило одного мельком брошенного на них взгляда, чтобы отвести глаза, но уже спустя какое-то время стало понятно, что отворачиваться – дело бессмысленное, так как трупы, русских и немцев, лежали вперемешку по всему изрытому снарядами полю.

Впереди нас продолжал громыхать бой. Было видно, как русские и немецкие солдаты стреляли друг в друга, падали раненые, ползли, вскакивали, пробовали бежать и снова падали уже замертво. В пылу боя никто не замечал ни шрапнели, ни пулеметных очередей, ни раненых и убитых. Когда всё перемешалось в смертельной схватке, боясь поразить своих, примолкли пушки с обеих сторон, и теперь был слышен только лязг железа, выстрелы, предсмертные крики, стоны.

– Торопись, ребята! – торопил нас Мелентьев. – Наша цель тот лесок! За мной!

Мы побежали вслед за ним по промерзшей земле среди воронок и трупов. Вдруг неожиданно с немецкой стороны заговорило сразу несколько пулеметов, скашивая всех подряд, но спустя несколько минут послышались разрывы гранат и пулеметный треск утих. Крики: «Ура-а-а!!» то затихали, то усиливались. Мы с ходу проскочили первую линию вражеских окопов, занятую русской пехотой, и теперь уже перебежками приближались ко второй, за которой в ста метрах начиналась нужная нам лесополоса. Вдруг с фланга снова застучали пулеметы немцев. Я видел, как наши солдаты падали десятками и оставались лежать на мерзлой земле. Вдруг неожиданно кто-то рядом со мной вскрикнул. Я обернулся. Двое наших охотников неподвижно распластались на земле.

– Залечь! – последовала команда Мелентьева.

Разобрались быстро. Случайной немецкой очередью был убит один и ранен второй охотник. Забрав у убитого подрывной вьюк и предоставив раненому самому возвращаться обратно, мы двинулись дальше, но теперь намного осторожнее, передвигаясь короткими перебежками от воронки к воронке. На наше счастье, на землю упали осенние сумерки, сгущавшиеся с каждой минутой. Несколько минут короткого отдыха в вырытой снарядом яме, а затем последовала команда поручика: «Последний рывок! Пошли!» – и мы, выскочив из окопов, кинулись со всех сил к темневшей полосе пролеска.

Углубившись в лес, перешли с бега на быстрый шаг. Еще какое-то время были слышны звуки затихающего боя, но стоило им пропасть, нас словно ватой обложила кругом промозглая тишина леса. Пока еще можно было что-то различать, мы продолжали торопливо идти, но когда стало совсем темно, поручик приказал остановиться.

– Надо определиться с направлением, иначе забредем не туда, куда надо.

После короткого отдыха мы двинулись дальше, но уже медленно, почти на ощупь. Переход через лес запомнился мне сучьями, хлещущими по лицу, корнями, цепляющими за ноги, холодной и липкой сыростью, проникающей под одежду. Именно она разбудила меня на рассвете, не дав толком выспаться. После короткого завтрака двинулись дальше. Шли, держась по возможности леса, избегая дорог и деревень, пока не добрались до железной дороги. Переход прилично всех вымотал, и когда мы остановились, все просто повалились в мокрую, пожухлую траву. После короткого отдыха Пашутин обратился к Мелентьеву: