Читаем без скачивания Клеопатра - Карин Эссекс

Авлет и Геката отдыхали в тени, а Клеопатра и Хармиона, в сопровождении Тимона и вооруженного охранника, принялись бродить по торговым рядам и покупать все, что поражало воображение царевны. Клеопатра хотела приобрести ткани для новых нарядов, модные украшения для волос, подходящие для взрослой девушки, и шали для старушек с Антиродоса. Но оказалось, что римские товары хуже по качеству и примитивнее аналогичных вещей, привезенных из Греции и Египта. Поэтому в конце концов царевна купила только глиняную фигурку лара, римского духа-хранителя домашнего очага, да еще парчовую попону. Эту попону Клеопатра набросит на спину Персефоны, когда снова увидит свою лошадку.

Вспомнив о Персефоне, царевна опечалилась. Она по горло сыта Римом! Ей хочется домой — к мерцающему морю, к широким улицам Александрии, к изящным строениям из розового гранита, возведенным ее предками, к роскошному дворцу, ко двору, где мудрецы и ученые-философы обсуждали с ее отцом новые идеи. Царевне сделалось дурно оттого, что изысканный мир эллинов захвачен и разрушен наглыми, грубыми и неотесанными римлянами. Клеопатра сразу возненавидела этот зловонный многолюдный город из гадкого кирпича. Да, она ненавидит вереницы домов, громоздящихся друг на друга, домов, в которых теснятся толпы нищего сброда, пригнанного из завоеванных римлянами земель. Она ненавидит и того надменного римлянина, который только что промчался мимо нее по Форуму в сопровождении вооруженных стражников. Ненавидит каждый признак процветания и богатства, которое римляне накопили, разграбив весь остальной мир. И вместе с тем царевна понимала, что это неизбежно должно было случиться. Римляне — раса людей, которые верят в свое дарованное богами право владеть всем миром. Как же ошибаются ее мачеха и сестра и их глупые провинциальные евнухи, которые полагают, будто можно побороть эту силу, сметающую все на своем пути, силу, которая уничтожает прошлое и сама творит будущее — будущее всего мира!

— Тимон, почему этих людей на Форуме так охраняют, хотя им надо всего лишь перейти с одного конца площади на другой? — спросила Клеопатра.

— Люди, о которых ты говоришь, царевна, — сенаторы и другие важные персоны. В эти ужасно опасные времена Рим — ужасно опасное место.

— Может быть, нам необходимо брать с собой больше охранников?

— Нет, царевна. Римляне сейчас убивают в основном друг друга.

После продолжительной прогулки по рынку Клеопатра и Хармиона вернулись к своим спутникам, и они все вместе направились к Курии, излюбленному месту встреч римских сенаторов. Здание Курии располагалось на северо-западном углу Форума.

— Я не могу пойти в это место без Помпея! — воскликнул Авлет и шарахнулся прочь от Курии, словно узнав, что в здании разразилась эпидемия чумы.

Но Тимон успокоил царя, заверив его, что сегодня Сенат не заседает.

— Если пожелаешь, можешь не заходить, а только заглянуть внутрь через одну из открытых дверей, — предложил проводник.

Вдоль длинной колоннады, ведущей к зданию Курии, на грубых веревках висели какие-то мячи. Римляне ходили мимо этих странных шаров, иногда останавливаясь, чтобы рассмотреть их, посмеяться или прочитать, что написано под ними на подиумах. Клеопатра заинтересовалась. Охранники, которые повсюду следовали за царевной, тоже ускорили шаг.

Оказавшись в нескольких шагах от подвешенных шаров, Клеопатра вдруг резко остановилась и схватилась за живот. Тимон, который приблизился сзади, взял царевну за плечи и развернул в другую сторону. Авлету и остальным проводник сказал:

— Повелитель, прошу тебя, не подходи ближе.

Покровительственно обнимая Клеопатру за плечи, Тимон сказал:

— Я так привык к этому зрелищу, что успел позабыть, каким ужасным оно кажется тому, кто видит это впервые.

На веревках висели не мячи, а человеческие головы. Отсеченные головы. Их вывешивали для устрашения тех, кто устраивает заговоры против правительства. Кожа на головах приобрела гнилостно-зеленый цвет, глаза глубоко утонули в глазницах, рты, раскрытые в последнем предсмертном крике, зияли темными провалами. Клеопатра распрямила спину, высвободилась из объятий Тимона и пристально посмотрела в лицо мертвеца. На подиуме под головой красовалась простая надпись: «Враг государства». Под другими головами помещались более подробные рассказы о злодеяниях этих политических преступников. Местные жители спокойно прогуливались мимо, не обращая ни малейшего внимания ни на египетскую царевну, ни на гротескное зрелище. Эти ссохшиеся головы преступников как будто стали привычной деталью мозаики, которую они видели много раз. Только изредка какой-нибудь любопытный прохожий останавливался, чтобы прочесть перечень преступлений казненных.

Ни одна из этих голов не принадлежала чужеземцу. Все преступники были римлянами. Их осудили и обрекли на смерть такие же римляне, когда политический ветер изменился и подул в другую сторону. Тимон сказал, что это вовсе не нововведение. Головы политических преступников вывешивают на Форуме уже больше сотни лет.

— В прежние времена все римляне были крестьянами, и самые богатые, и самые бедные. Простые люди, которые вставали с восходом солнца и трудились в поле до позднего вечера. А теперь каждый римлянин считает, что должен жить как царь и обладать царской властью. Это головы тех, кто претерпел неудачу в честолюбивых устремлениях или помешал другим осуществить их планы.

— Я видел достаточно, — сказал Авлет. — Прошу тебя, отведи нас обратно в наш дом.

Царь велел Тимону и охранникам идти впереди.

— И как эти люди могут вмешиваться в наши дела? — прошептал Авлет так, чтобы его услышала только Клеопатра. — Посмотри, что они творят со своим собственным народом!

— Это загадка, отец. Они желают повелевать миром, но не могут управиться даже с собственной страной. Чем же все это закончится?

— Ни слова из дома. Ни слова от Деметрия. И Рим не послал в Египет ни единого человека нам на помощь. Ни единого человека! Мы живем на занятые в долг деньги в этом сумасшедшем месте, которое боги покинули на произвол безумцев. Что же с нами будет, дитя мое?

Клеопатра не ответила. Что такого могла сделать она, двенадцатилетняя девочка, чего не смог бы совершить царь, ее отец? Авлет тяжело вздохнул и забрался в повозку. Под его весом повозка накренилась к царевне. Клеопатра отскочила назад, надеясь, что повозка не перевернется и не раздавит ее насмерть в этом странном и опасном городе.

ГЛАВА 13

Цезарь вскинул голову и расхохотался. Ему подумалось, что Сенат напоминает мужское естество: сильное и бессильное, твердое и мягкое, наступающее и отступающее. Непреклонное и дрожащее. И у Сената, у этого органа, имелись два «яичка» — Катон и Цицерон. Цезарь успешно справился с удалением одного из них. Теперь остается удалить второго — и кастрация будет завершена.

Цезарь пребывал один в своем обиталище в Цизальпинской Галлии — не так уж далеко от Рима, чтобы не вспоминать об этом городе постоянно. Здесь он разбил лагерь, дабы убедиться, что дела в Риме идут в соответствии с его замыслами и желаниями, — убедиться прежде, нежели он окажется слишком далеко, чтобы принять соответствующие меры, если, паче чаяния, политическая стихия обратится против него. Восемь легионов, находящиеся под его командованием и расквартированные в двух днях пути от города, заставят Фортуну, богиню удачи, по-прежнему выступать на его стороне.

Цезарь откинулся на спинку кушетки, набитой конским волосом. Эта кушетка была принесена сюда из столицы специально для него. Обычно Цезарь не питал склонности к роскоши, но ему нравилось после долгого, многотрудного дня ощущать затылком и спиной мягкую ткань обивки. Предаваясь телесному отдыху, он размышлял о Цицероне. Ничего такого не было в Цицероне, кроме его речей, но что это за речи! Сколь великолепно они составлены и какой глубокой страстью проникнуты! И как часто Цицерон обращал свой дар, свою способность обличать и высмеивать против своего друга Цезаря! Страстные многоречения Цицерона подстегивали храбрость тех сенаторов, которые противостояли Цезарю, заставляя их чувствовать себя более сильными, более храбрыми и более готовыми к борьбе, чем они были на самом деле. И потому Цицерон должен уйти — по крайней мере, на время.

— Эта мера должна быть лишь временной, — сказал Цезарь Клодию в последний день своего пребывания в Риме. — Невзирая на всю тяжесть его вины, я не желаю, чтобы он претерпевал длительное наказание.

— А он поистине виноват, — подхватил Клодий, не разделявший добрых чувств Цезаря к старику. — Тщеславие никогда не было добрым другом. В политике он прыгает из стороны в сторону, подобно дитяти, играющему с веревочкой. Его склонность к обличительным речам убивает все остальные его достоинства. И он не умолкнет просто так, даже если я прикажу ему.