Читаем без скачивания Валентин Распутин - Андрей Румянцев

Мне кажется, это мог написать тот человек, который не только вдумчиво читал, но и перечитывал, например, строки из романа Толстого «Война и мир» о предсмертных минутах князя Андрея — речь не об ученическом подражании, не о стремлении показать, что и «мы не лыком шиты». Пожалуй, тут другое: автор на ином уровне попытался открыть сокровенные тайны жизни и смерти. У Толстого это звучит так:

«Князь Андрей не только знал, что он умрёт, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчуждённости от всего земного и радостной и странной лёгкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далёкое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и — по той странной лёгкости бытия, которую он испытывал, — почти понятное и ощущаемое.

Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.

Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивьё, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его мгновенно, как бы освобождённый от удерживавшего его гнёта жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней».

Распутинское описание последних часов жизни старухи Анны созвучно строкам Толстого именно ощущением божественной сущности нашей жизни здесь и там.

В глубинах духа

Эта особенность творчества Валентина Распутина — открывать глубины духа, — проявившаяся уже в первых его произведениях, почти не была замечена критиками. А ведь она почерпнута из русской классики. Книги Гоголя и Достоевского, Л. Толстого и Чехова, Шмелёва и Бунина давали важный для любого художника урок. Как это ни покажется странным, суть его наиболее чётко выразил Александр Блок в статье «О назначении поэта»:

«На бездонных глубинах духа, где человек перестаёт быть человеком, на глубинах, недоступных для государства и общества, созданных цивилизацией, — катятся звуковые волны, подобные волнам эфира, объемлющим вселенную; там идут ритмические колебания, подобные процессам, образующим горы, ветры, морские течения, растительный и животный мир.

Эта глубина духа заслонена явлениями внешнего мира…

Первое дело, которого требует от поэта его служение, — бросить „заботы суетного света“ для того, чтобы поднять внешние покровы, чтобы открыть глубину.

…вскрытие духовной глубины так же трудно, как акт рождения».

Не здесь ли ключ к размышлениям старухи Анны и старухи Дарьи, к душевным терзаниям Марии и Кузьмы, к поведению Василия и Василисы, к странным для взрослых чувствам Ио, юной героини рассказа «Рудольфио»?

Вспоминаю, как осенью семидесятого года, приехав на двухгодичную учёбу в Москву, встретился здесь в очередной раз с Александром Вампиловым. Чуть не первым вопросом Александра был вопрос о новой повести Валентина Распутина:

— Ты прочитал «Последний срок»?

— Конечно. Я уже несколько лет выписываю журнал «Наш современник». И как раз перед отъездом сюда прочитал повесть.

— Валя широко-о пошёл, — выделяя, удлиняя звучанием второе слово, сказал Вампилов. Надо было знать Сашу, чтобы за его сдержанным, но явным одобрением и восхищением почувствовать многозначный смысл его оценки. «Широко пошёл» — вовсе не значило, что друг начал широко печататься, что его признали и о нём заговорили. Нет, «широко пошёл» — значило: написал вещь с широким охватом жизни, с глубинным, как у классиков, пониманием скрытых мотивов и чувств героев. Вампилов, написавший к этому времени свою великую драму «Утиная охота», уже постиг подлинные черты настоящей литературы…

Впрочем, и популярность молодого писателя тоже была бесспорна. Повесть «Последний срок» вышла одновременно в издательствах Иркутска, Новосибирска, Москвы, в переводе на эстонский язык — в Таллине, на словацкий — в Братиславе. Некоторые рассказы, не публиковавшиеся ранее за рубежом, появились в журналах Польши, Болгарии, Чехословакии, ФРГ. Имя Валентина Распутина всё чаще упоминалось европейскими критиками.

В имени слышится: Русь…

В мае 1971 года в семье Распутиных появилось пополнение: родилась дочка. Назвали её Марией, но с первых же дней все родственники стали звать её по старой русской (а точнее — деревенской) традиции Марусей. Валентин был счастлив. Ещё с рождения сына Серёжи вошло в правило, что отец ежедневно гуляет с ребёнком, читает ему сказки, а когда малыша снарядили в школу, папиной обязанностью стало посещение родительских собраний.

Валерий Хайрюзов, в то время начинающий прозаик, оказавшись однажды в иркутском Доме литераторов вместе с Валентином и другими молодыми писателями, заметил, как Распутин торопился домой:

«Всей компанией мы пошли вдоль Ангары в сторону Белого дома. Незаметно дошли до драмтеатра, остановились. — Мне пора, — сказал Распутин. — Маруся болеет». Сохранилось письмо Валентина его тобольскому знакомому Василию Юровских, автору книги для детей «Материнское благословение». Распутин, всегда внимательный к своим коллегам, благодарит за присланный писателем сборник и с дружеской теплотой добавляет:

«Книжка прекрасная. Я имею в виду и то, как издана, и, главное, то, что в ней. Это большая редкость и радость, чтобы тексту, духу книжки было найдено столь точное, уютное и добротное жильё, этакий терем-теремок. У меня ведь дочь, которой исполнилось на днях восемь лет, и мы с ней твою книжку по вечерам читаем».

Забавную подробность о «литературном вкусе» ещё маленькой, но самостоятельной Маруси упомянул Владимир Крупин в своих мемуарных записках:

«Как-то, отправляясь за рубеж, отец спросил у Маруси: „Доченька, что тебе привезти?“ — „Стихи о Ленине“, — не задумываясь, ответила она».

О детях часто говорят: это дочь (или сын) своего отца или своей матери. В случае с Марусей такое утверждение касалось обоих родителей. Она переняла не только внешнее сходство с ними, она унаследовала их душу. Валентин Григорьевич описал пятилетнюю Марусю и её зарождающийся характер в рассказе «Что передать вороне?». Характер складывался похожим на отцовский:

«Я забежал на исходе дня в детский сад за дочерью. Дочь мне очень обрадовалась. Она спускалась по лестнице и, увидев меня, вся встрепенулась, обмерла, вцепившись ручонкой в поручень, но то была моя дочь: она не рванулась ко мне, не заторопилась, а, быстро овладев собой, с нарочитой сдержанностью и неторопливостью подошла и нехотя дала себя обнять. В ней выказывался характер, но я-то видел сквозь этот врождённый, но не затвердевший ещё характер, каких усилий стоит ей сдерживаться и не кинуться мне на шею».