Читаем без скачивания Судьба штрафника. «Война всё спишет»? - Александр Уразов

— За нашу победу и чтоб все были живы!

Ординарец тоже выпил до дна, но не так легко, как хозяин, задохнулся, ухнул и, захватив рукой капусту, отправил ее в рот. Ели с аппетитом. Подумав, ординарец вытащил банку тушенки, вскрыл ее финкой. Ужин вышел роскошный, но душевного разговора с хозяевами не получилось. Их можно было понять. Когда наши части выбивали немцев, они сидели в погребе и вышли, только когда услышали русскую речь. Когда хозяин пошел в сарай, чтобы накормить и напоить корову, то ее и след простыл, осталось неясным и то, кто ее увел — наши или немцы. Потеря в военные голодные годы коровы-кормилицы, дававшей молоко, масло и мясо от приплода, всегда была трагедией для крестьянской семьи.

На мой вопрос, как жили в оккупации, хозяин ответил:

— Да як!.. До вийны працювали за трудодни, на яки ничого нэ давалы, але хоч булы слобидни. А пры нимцях робылы як рабы, пид кнутом, шо украдэшь — то твоэ, колы голову нэ загубыш. Яке жыття пид нимцем?! Ось и послидню кормылыцю забралы. — И он, махнув рукой, пошел в сени курить.

Солнце село за гору, наступили фиолетовые сумерки. Хозяйка зажгла каганец в своей комнате, боясь, что через ставни свет увидит немец. Ординарец осоловело клевал носом. Хозяин внес охапку соломы, расстелил на полу, застлал ряднушкой и бросил подушки. Он объяснил, что на полу спать безопасней, чем на кровати. Мы разулись, наполнив комнату солдатским запахом, завалились на мягкую солому и уснули, точно за окном и не строчили пулеметы, не рвались мины, не светились ракеты.

Утром мы умылись, побрились. Хозяйка подала нам на стол горячий борщ, заправленный старым салом.

Поблагодарив хозяев за гостеприимство, мы вышли на улицу. Солнце уже поднялось, и все вокруг засияло. Я с какой-то радостью и легкостью вдыхал морозный воздух, щурил глаза от ярких бликов, смотрел в чистое голубое небо.

Из-за гор низко вылетел наш «ястребок». Он взмыл вертикально над селом, сделал петлю и начал выделывать разные фигуры, сверкая на солнце. Вот он устремился вверх, сделал переворот и почти вертикально пошел вниз. Казалось, что он сейчас врежется в дома, но он вышел из пике, и в этот момент я увидел, как к земле посыпались фадом противопехотные бомбы. Раздался страшный скрежет от взрывов, на конце села улица и дома утонули в дыму. Самолет развернулся и вновь пронесся над местом взрывов, сверкая морзянкой огня пушки и пулеметов.

Это произошло неожиданно, быстро, у нас на виду. До бомбежки мы видели, как вдоль улицы строилась походная колонна солдат, в хвосте которой стоял обоз. В эту гущу и всадил лоток мелких бомб истребитель. Только теперь мы заметили, что на нем не было ни номеров, ни звезд, — видимо, немцы использовали наш захваченный самолет для своих подлых целей.

Когда мы подошли к месту бомбежки, то увидели страшную картину: на плетнях, на проводах и столбах висели куски одежды и внутренности людей, разорванных бомбами, на земле лежали трупы и окровавленные части тел. Лошади хрипели и оседали на задние ноги, на повозки укладывали раненых. Уцелевшие бойцы уходили в степь по дороге, в ту сторону, откуда слышался бой.

Мы не задержались в селе и пошли в том же направлении, что и колонна, не очень спеша к передовой. Поднявшись к вершине холма, мы увидели менее чем в километре сильно покропленное черным снежное поле, на котором плескался огонь, и его в разных направлениях хлестали струи трассирующих пуль и снарядов. Иногда пули долетали и до нас и, обессиленные, шлепались в снег и на лед дороги.

Колонну, шедшую впереди, мы не увидели: видимо, она с ходу ввязалась в бой. Что нам делать, где искать нашу роту?

Как всегда неожиданно, гром боя стал заглушаться шумом моторов. На горизонте показалось бесчисленное множество вражеских бомбардировщиков, а над ними барражировали «мессершмитты». Казалось, вся эта армада, заслоняя собой небо, надвигается на нас двоих. Мы увидели окопы с обеих сторон дороги и побежали к ним.

С передовой поднялись сигнальные разноцветные ракеты, и бомбардировщики, выстроившись в цепочку, устремились к земле, один за другим, словно скатываясь с горки. Задрожала земля, ахнули первые взрывы, боевые позиции заволокло бурым дымом. Бомбы сыпались с неба, словно горох из разорванного кулька. Но вот стая бомбардировщиков, сотрясая воздух гулом, развернулась и ушла к западному горизонту — за работу взялись «мессера». Они каруселью, как воронье, закружились над передовой, не переставая бить из пушек и пулеметов. В воздух к ним летели сигнальные ракеты, но летчики не обращали на них внимания. Дым отнесло в сторону, и мы увидели нечто необычное: наши бойцы, поднявшись во весь рост в окопах, потрясали оружием, а некоторые даже подбрасывали вверх шапки. Что за чудо? Чему они радуются? Но вот и «мессера» улетели, над полем боя установилась тишина.

Мы поднялись и пошли к переднему краю. Навстречу нам потянулись раненые, и вдруг ординарца кто-то окликнул. Мы увидели связного командира нашей роты. Он шел как-то по-особенному бодро, широко улыбаясь, и, не дойдя до нас, громко заговорил:

— Видали? Вот это да! Как немцы сами себя били! Нет, это же надо! Кто-то из наших просто так выпустил сигнальную ракету в сторону немцев, и самолеты начали бомбить своих, а потом и расстреливать из пушек и пулеметов. Оказывается, тут немцев окружили, как под Сталинградом. А вы куда?

— Да вот идем, чтобы отыскать наших и узнать, как дела.

— А меня послали с донесением и сказали, чтобы отыскал вас и проводил обоз ближе к передовой, чтобы подвезли боеприпасы и кухню.

— А где наши? — спросил ординарец. — Где командир роты?

— Тут недалеко в овраге, на КП дивизии. Иди прямо вон туда! — И он указал дорогу.

— Выходит, мне дальше идти нет смысла. Я тебя проведу к обозу, — сказал я связному, — там отдашь донесение и расскажешь все Кучинскому.

Мы со связным пошли назад. В селе, где наши войска бомбил истребитель, бойцы и население убирали тела погибших на подводы. Женщины шмыгали носами и концами платков вытирали глаза.

На одном из домов, на видном месте, углем была под надписью «Хозяйство Сорокина» нарисована стрелка. Мы пошли в ее направлении и в одном из дворов увидели наш обоз. Связной отдал донесение Кучинскому, на словах передал, что бойцов осталось мало, еще раз рассказал о том, как немцы бомбили своих.

Кучинский сказал связному, чтобы он отдохнул, а вечером проводил кухню на передовую, захватив записку командиру роты. Мне же завтра предстояло отнести донесение в штаб армии.

В штабе армии мне рассказали, что под Корсунь-Шевченковским окружена большая группировка противника, и наши части ведут тяжелые бои по ее уничтожению. В феврале 1944 года эта группировка была уничтожена. Штрафная рота, потеряв в боях весь переменный состав штрафников, отошла во второй эшелон 2-го Украинского фронта и двигалась вслед за ним.

В одном из сел был захвачен большой немецкий обоз, вместе с которым ехали и наши девицы, или, как их зло, но справедливо, называли, «немецкие овчарки». Что нам досталось из имущества — не знаю, но с немецких подвод пересели на наши четыре девицы.

Глазастую высокую чернявую Наташу взял в наложницы командир второго взвода лейтенант Кузнецов. Она его потом и погубила. Галя, красивая, в меру полная, белолицая с румянцем блондинка, досталась лейтенанту Васильеву, но ее тут же перехватил командир роты капитан Сорокин. Катерина и Фрося стали ППЖ командиров взводов Пыпина и Козумяка. Пожалуй, для них изменилось лишь то, что они с немецкой подводы пересели на русскую повозку. Мы скрыто презирали их потом, после первых дней ненависти.

Что еще страшно поразило и запомнилось в этом селе — проезжая по улице, на обочине у плетня я увидел славную розоволицую девочку лет девяти. Когда наша подвода поравнялась с ней, она, поймав мой взгляд, крикнула:

— Дядьку солдат, йды до мэнэ, по…мся!

Ездовые загоготали. Я опешил, а потом погрозил девчонке кулаком, в ответ она показала мне кукиш. Я подумал: неужели такое малое дитя уже знает или даже испытало то, на что и взрослая девушка не всегда решится? Да, похозяйничали здесь немцы! К сожалению, в том, что это был не единичный случай, я убедился потом.

С горы мы спустились в соседнюю слободу. У первого дома прямо напротив двери лежал убитый здоровенный немец. Возле него валялось решето с битыми куриными яйцами, рассыпавшимися по снегу. Хозяева не решались оттащить в сторону этого недавнего «хозяина» их слободы, убитого буквально перед нашим приходом прямо во время сбора дани с населения. Где-то на окраине еще шел бой.

Старшина Тамарин выбрал двор попросторнее в середине села, и обоз въехал в него. Здесь же оставили своих трофейных лошадей и наши комвзвода.

Мы вошли в дом. В нем было не топлено, две девчонки 13–15 лет лежали, свесив головы с печи, укрытые тряпьем. Поздоровавшись, Тамарин спросил: