Читаем без скачивания Прах Энджелы. Воспоминания - Фрэнк Маккорт

"Лимерик Лидер", мистер Тимони?

Нет, вот еще, чертов "Лимерик Лидер", я им даже подтираться не стал бы. Вон там на столе лежит книга, «Путешествия Гулливера». Но ее читать не надо. За ней, видишь, другая: «Скромное предложение». Почитай мне. Там начало такое: «Печален удел тех, кто идет…» Нашел? Я наизусть помню вся эту чертову книгу, но ты все равно почитай мне вслух.

Я читаю две или три страницы и мистер Тимони говорит: достаточно. Ты хорошо читаешь. Ну и как, ты согласен, Фрэнсис, что нет пищи вкусней и полезней, чем упитанный однолетний малыш, как в пареном, жареном, печеном, так и в вареном виде, а? Макушла, ты, небось, не прочь закусить упитанным маленьким ирландцем, а, позорная псина?

Он дает мне шесть пенсов и велит придти снова через неделю.

Мама в восторге, оттого что я заработал шесть пенсов у мистера Тимони. А что он велел читать? «Лимерик Лидер»? Я объясняю, что читал «Скромное предложение», которое стояло за «Путешествиями Гулливера», и мама говорит: ну, ничего, обычная детская книжка. Я думала, он предложит что-то чудное, он ведь в Индии столько лет провел на самом солнцепеке, и там слегка в уме повредился. Говорят, он женат был на одной индианке, но кто-то из солдат случайно ее застрелил во время каких-то беспорядков. Вот так и доходят люди до детских книжек. Миссис Минихан мама знает - она живет по соседству с мистером Тимони и раньше приходила к нему домой делать уборку, но потом перестала, потому что он насмехался над Католической Церковью и говорил: что одному грех - то другому потеха. Миссис Минихан терпела, когда он по субботам, бывало, перебирал шерри, но потом он стал убеждать ее сделаться буддисткой, как и он сам, и вообще, говорил, что в Ирландии всем жилось бы лучше, если бы мы уселись под деревом и принялись созерцать, как Десять Заповедей и Семь Смертных Грехов уплывают по волнам Шеннона в далекое море.

В следующую пятницу мы с дядей Пэтом Шиханом разносим газеты, и я встречаю на улице Деклана Коллопи из Братства. Эй, Фрэнки Маккорт, что ты возишься тут с Эбом Шиханом?

Он мой дядя.

Ты должен быть в Братстве.

Я работаю, Деклан.

Рано тебе работать. Тебе и десяти еще нет, а у нас в отделении из-за тебя неполная посещаемость. Если через неделю не явишься, я тебе рожу расквашу, ты понял?

Отстань, говорит дядя Пэт, отстань, не то я тебе покажу.

А ну, заткнись, тупица, тебя точно на голову роняли. Деклан толкает его в плечо, и дядя Пэт отлетает спиной в стену. Я роняю газеты и бегу к нему, но Деклан делает шаг в сторону и бьет меня сзади по шее - я лбом влетаю в стену, и меня охватывает такая ярость, что я ничего перед собой не вижу. Я кидаюсь на него и молочу воздух руками и ногами, так лицо ему искусал бы, но руки у него длинные, как у гориллы, он отталкивает меня, а я не могу до него дотянуться. Эй ты псих, кричит он, придурок несчастный, в Братстве тебя уничтожу - и убегает.

Нечего было драться, говорит дядя Пэт, газеты все выронил, вот, некоторые намокли, теперь как я их продам? - и мне хочется наброситься на него и поколотить: он про какие-то газеты думает, а я заступился за него перед Декланом Коллопи.

Вечером он дает мне три ломтика картофеля из пакета и шесть пенсов за работу вместо трех. Вот разорение-то, причитает он. А все моя мама, она виновата - пожаловалась бабушке, что плата маленькая.

В пятницу я приношу шесть пенсов от дяди Пэта, и в субботу еще столько же от мистера Тимони, и мама в восторге. Шиллинг в неделю – это серьезная сумма, и мне дают два пенса на кино, чтобы я после мистера Тимони сходил в «Лирик» на «Детей тупика».

В следующую субботу мистер Тимони говорит: подожди, Фрэнсис, вот доберемся до «Гулливера», и ты поймешь, что Джонатан Свифт – величайший из писателей, которые жили на свете, нет, величайший из всех людей, которые касались бумаги пером. Это, Фрэнсис, гигант, а не человек. Я читаю «Скромное предложение», а он все время смеется и я удивляюсь: что в этом смешного? Там же сплошь речь о блюдах из маленьких ирландцев. Он говорит: когда вырастешь, Фрэнсис, поймешь, в чем тут юмор.

Взрослым возражать не положено, но мистер Тимони не такой, как все, и он не сердится, когда я замечаю: у взрослых, мистер Тимони, это любимая отговорка. Когда вырастешь, уловишь юмор. Когда вырастешь, все поймешь. Все само придет, когда вырастешь.

Он принимается так гоготать, что мне кажется, он того и гляди свалится без сил. О, Матерь Божья, Фрэнсис. Ты просто сокровище. Что с тобой? Какая муха тебя укусила? Рассказывай, что у тебя стряслось.

Ничего, мистер Тимони.

Думаю, у тебя кислая мина, Фрэнсис, жаль что я ничего не вижу. Пойди-ка к зеркалу, Белоснежка – оно там висит, на стене, - и погляди, кислая ли у тебя мина. Ладно, не ходи. Просто скажи, что случилось.

Ко мне вчера Деклан Коллопи прицепился, и мы подрались.

Он расспрашивает меня про Братство и Деклана, и про моего дядю Пэта Шихана, которого роняли на голову, и говорит мне, что знаком с моим дядей Па Китингом, который на фронте отравился газом и работает на газовом заводе. Па Китинг, говорит он, – золотой человек. И я скажу тебе, Фрэнсис, как мы поступим. Я потолкую с Па Китингом, и мы пойдем в Братство к твоим головорезам. Сам я буддист и насилие не одобряю, но драться не разучился. Они тебя, друг мой, больше пальцем не тронут - ей-богу, не тронут.

Мистер Тимони старик, но он обращается ко мне, будто мы с ним друзья, и я могу говорить начистоту. С папой не так, как с мистером Тимони. Он сказал бы och, aye, и надолго ушел бы гулять.

Дядя Пэт Шихан сообщает бабушке, что моя помощь ему больше не нужна, он сам будет разносить газеты или наймет еще кого-нибудь за куда меньшие деньги, и вообще, он считает, что ему причитается кое-что из моих субботних шести пенсов, потому что без него я чтецом не устроился бы.

Соседка мистера Тимони говорит мне, что я напрасно теряю время и зря стучу в дверь: Макушла за один день перекусала почтальона, молочника и мимо шедшую монахиню, и мистер Тимони хохотал без передышки, но собаку увезли усыплять, и вот тогда он заплакал. Почтальонов и молочников можно кусать сколько угодно, но что до монахинь, тут вести дойдут до епископа, и он примет меры, особенно если всем известно, что хозяин собаки – буддист, и опасен для соседей-католиков. Мистеру Тимони так и сообщили, а он принялся смеяться и плакать, и к нему вызвали врача, а тот сказал, что мистер Тимони утратил связь с миром, и его увезли в приют для стариков, немощных или сумасшедших при Городской больнице.

Так я лишился субботних шести пенсов, но я все равно буду читать мистеру Тимони, хотя бы и даром. Я дожидаюсь на улице, пока соседка опять зайдет к себе домой, забираюсь через окно к мистеру Тимони, беру «Путешествия Гулливера», и много миль шагаю пешком до самой Городской больницы, чтобы почитать ему вслух. Ишь чего придумал, говорит привратник. Зайти хочешь и почитать старику? Башку-то мне не дури. Убирайся давай, не то полицию позову.

А можно я вам книгу оставлю, чтобы кто-нибудь почитал мистеру Тимони?

Оставь. Христа ради, оставь, и отстань от меня. Я ему передам.

И смеется.

Мама говорит: что с тобой стряслось? Чего носом хлюпаешь? И я рассказываю, что дядя Пэт больше не хочет, чтоб я ему помогал, и что мистера Тимони увезли в Городскую больницу, потому что Макушла перекусала почтальона, молочника и мимо шедшую монахиню, а он стал смеяться. Мама тоже смеется и мне кажется, все теперь посходили с ума. Потом она говорит: что же, обидно и досадно, что ты потерял сразу обе работы. В таком случае, можешь вернуться в Братство, тогда никто не заявится к нам - ни Отряд, ни, хуже того, директор отец Гори.

Деклан велит мне сесть напротив него, и если хоть пикну, мне шею свернет, и будет следить за мной, пока он тут еще староста, и ни один поганец вроде меня не встанет у него на пути к линолеуму.

Мама говорит, что ей трудно подниматься по ступенькам, и передвигает кровать на кухню. Я вернусь в Сорренто, смеется она, когда стены опять отсыреют и дождевая вода польется под дверь. В постели на кухне мама может лежать сколько угодно, потому что учеба закончилась, и ей не надо вставать из-за нас. Папа разводит огонь, заваривает чай, режет хлеб, велит нам умываться и отправляет на улицу играть. Нам разрешают спать сколько хотим, но кто же захочет спать, когда не надо идти в школу. Мы готовы бежать на улицу играть, едва только проснемся.

Но однажды в июле папа запрещает нам спускаться вниз. Нам велят сидеть наверху и играть.

Пап, а почему?

Не твое дело. Поиграй тут с Мэлаки и Майклом, а потом, когда разрешу, спуститесь вниз.

Он становится у двери, чтобы мы никуда не ходили. Мы ногами поднимаем вверх одеяло, и мы будто бы в палатке, как Робин Гуд и его славные стрелки. Мы охотимся за блохами и давим их, зажимая между ногтями больших пальцев.

Вдруг раздается крик новорожденного, и Мэлаки спрашивает: пап, а маме принесли еще ребеночка?