Читаем без скачивания Шалинский рейд: роман - Герман Садулаев

Мы с Артуром стали дружны. Часами разговаривали обо всем на свете. Это было почти как в детстве, когда тебе никогда не бывает скучно, если твой лучший друг рядом.

Я рассказывал Дениеву про свое детство, про школу, про девчонок, в которых влюблялся, про жизнь в России, про возвращение и службу в правоохранительных органах Ичкерии, со всеми нашими бедами и несправедливостями.

Артур не так много говорил о себе. Его занимали философия и религия. Он много знал об истории Чечни. Артур рассказал мне про Кунта-Хаджи Кишиева.

Не то чтобы я не знал о Кунта-Хаджи раньше. Еще в детстве нам всем была знакома секта его последователей – их называли «белошапочниками», потому что они повязывали папахи куском белого полотна. После исламизации всей Чечни о Кунте-Хаджи тоже много говорили и писали. В первую войну «белошапочники» поддержали Дудаева и яростно сражались с федеральными войсками. После Хасавюрта ваххабиты все чаще открыто критиковали учение Кунта-Хаджи и его последователей: суфизм и поклонение святым были для ваххабитов, или, как они сами себя называли, мувахиддунов, неприемлемой версией ислама, отступничеством от строгой веры в Единого.

Но раньше меня не особо трогали аспекты доктрины и разногласия между сектами. Надо было встретить Дениева и выслушать его вдохновенные рассказы, чтобы понять всю значимость учения святого Кунты.

Кунта Кишиев был чеченцем из простой бедной семьи, в отличие от аварца Шамиля и от шейха Мансура, происхождение которого спорно. Он получил религиозное образование, совершил хадж – паломничество в Мекку, путешествовал по арабским странам и Турции.

Его проповедь была для современников необычна и удивительна. В то время, как все имамы и шейхи призывали народ Чечни к оружию, к джихаду до полной победы над неверными или до последнего чеченца, Кунта убеждал прекратить бессмысленное сопротивление царским войскам. Он говорил, что ввязываться в битву, исход которой предрешен, равносильно самоубийству, а самоубийство не угодно Всевышнему. Он просил отложить оружие: человек, взявший в руки оружие, уже грешен, так как он не надеется на милость Бога и не вверяет себя Его рукам.

Кунта не был Платоном Каратаевым, хотя образ Каратаева, возможно, списан Львом Толстым с Кунты: как раз в это время молодой граф проходил на Кавказе действительную военную службу. Пацифизм и смирение Кунты не были безграничны. Он говорил: если вас заставляют ходить в церковь или даже носить кресты – носите, так как это просто кусок железа, а в душе вы останетесь мусульманами. Но если будут осквернять ваших женщин, заставлять вас забыть язык, культуру и обычаи, уничтожать ваш народ, – тогда встаньте и бейтесь до смерти.

Он был первым и настоящим чеченским националистом. Он не хотел, чтобы чеченский народ был принесен в жертву идеям, любым идеям, включая идею о победе ислама во всем мире. Но за физическое и культурное сохранение нации был готов сражаться до конца.

Он говорил чеченцам: вы все ждете помощи от единоверцев, от арабов и турок. Я был в арабских странах, был в Турции, я видел – это не царство Бога на земле, там правят такие же деспоты и лицемеры. Арабам и туркам не нужны чеченцы, мы сами должны подумать о себе.

Своих мюридов, учеников, Кунта наставлял быть образцами нравственности. Он говорил: вы молоды, здоровы, сильны. Есть много людей, которым меньше повезло в жизни. Помогайте вдовам, сиротам, старикам. Подайте нищему, через нищего вашу жертву примет Сам Всевышний.

Он учил ненасилию и добру. Учил ценить и уважать каждое живое существо, даже растения.

Царские власти были в недоумении. С одной стороны, его проповедь была мирной и неопасной. С другой стороны, сам факт того, что вокруг проповедника собираются тысячи людей, послушных каждому его слову, испугал российскую власть. Кунта-Хаджи был арестован и отправлен в вечную ссылку в захолустное местечко Новгородской губернии. Кунта Кишиев знал арабский и турецкий языки, был прекрасно образован в учении Пророка, но по-русски не знал ни слова. Он не мог устроиться в российском городе, часто даже не мог объяснить, что ему нужно.

Как те больные из психиатрической лечебницы на автуринской дороге, тоже невинные дети Бога.

Скоро Кунта умер в русских снегах, нищий и неприкаянный, от голода и болезней. Ему было всего 34 года.

Его письма ученикам, не отправленные на родину цензорами, сохранились в губернском архиве. Его могила неизвестна.

Почитатели Кунты приходят к могиле его матери в ауле, где родился великий святой.

Это не могло продолжаться долго. Рано или поздно нас должны были обнаружить. Удивительно, что мы могли столько времени скрывать свое месторасположение под самым носом у федералов, в нескольких километрах от занятого ими Шали!

Невероятно, что до сих пор никто не донес, притом, что мы регулярно совершали вылазки за продуктами и водой, а бойцы навещали свои дома. Возможно, российское командование просто не успевало разобраться со всеми доносами и сообщениями.

Что им было не до нас, аргумент неубедительный. Конечно, войсковую операцию, чтобы захватить нас в плен, никто не стал бы предпринимать: хватало забот и без этого. Полным ходом шли бои в других районах, с основными силами Масхадова и шариатчиков. Но чтобы уничтожить наше птичье войско, большого усилия не требовалось. Достаточно было просто произвести артиллерийский обстрел птицефабрики, корректируя огонь с воздуха. Или послать пару вертолетов, ПТУРС хватило бы, чтобы наш отряд перестал существовать.

Но нас никто не обстреливал. Хотя снаряды, мины и ракеты в Чечне взрывались каждый день, бомбежки не прекращались ни днем, ни ночью. Но всегда в стороне от нас.

Как будто ангел простер над нами охраняющие крыла.

Иногда мне казалось, что я знаю, кто призывает ангела.

Артур Дениев всегда молился дольше, чем остальные, садясь на свой коврик несколько в сторонке, с особенным светлым лицом, в котором чувствовалось невероятное духовное напряжение.

Дениев не уходил домой погреться. Ведь его семья думала, что он уже далеко, в России. Он всегда был в лагере. И я был спокоен за нас.

Однажды я не выдержал и подошел к нему сразу после молитвы. Парень медленно и внимательно складывал коврик. Его губы шевелились, как будто он продолжал молиться.

– Арчи, можно тебя спросить?

Я стал называть его Арчи, на американский манер. Артур звучало слишком пафосно и громоздко.

Чеченцы, как и другие народы Кавказа, любят давать своим отпрыскам вычурные имена. Помимо коренных имен, которые переводятся с чеченского, таких как Лечи – сокол или Борз – волк, а также арабских имен, пришедших вместе с исламом, вы найдете среди чеченцев немало Робертов, Эдуардов, Артуров. Давать детям русские имена считалось моветоном. Хотя, если у чеченца был близкий друг русский, он мог назвать своего сына в его честь, Василием, например. А еще принято давать имена, обозначающие врагов. После битв на германском фронте Первой мировой войны в Чечне появились Германы. И по имени жестокого завоевателя, злейшего врага народов Кавказа, хромого Тимура, мальчиков стали называть Тимурами и Тамерланами, как меня.

То ли это от уважения к величию врага, то ли от тайного желания вместе с его именем украсть, заполучить его силу.

Я придумал Дениеву уменьшительное имя, я стал звать его Арчи.

– Арчи, можно тебя спросить?

– Да, Тамерлан?

– Вот ты мне рассказывал про Кунту. И что оружие проклято, а война бессмысленна.

– Это так.

– Почему же ты сам взялся за оружие, почему пришел к нам?

Дениев помрачнел, его глаза словно провалились вовнутрь, в вакуум, в темную бездонную пустоту.

– Потому что я должен… мы должны…

Я закурил сигарету и вышел из корпуса. Погода была неблагоприятной для полетов, и небо было свободно от дьявольских птиц. Я стоял и смотрел на поле.

Поле рядом с птицефабрикой было местом, куда вываливали отходы производства, птичий помет. Часть его разровняли, часть лежала холмами, которые уже покрыл дерн. Нам хватало и собственной вони, но старый помет добавлял в атмосферу аммиачные миазмы. На земле, убитой чрезмерным унавоживанием, почти ничего не росло. Только молочай нашел для себя чрезвычайно полезным старый куриный помет. Летом он стоял сплошным зеленым лесом. Теперь, зимой, только сухой бурьян, стволы молочая, высились сплошным частоколом.

Когда-то за этим молочаем мы приезжали сюда вместе с отцом. Отец косил, я складывал колющиеся снопы в фургон «Москвича». Молочаем мы кормили животных на домашней ферме.

Это были часы нашего самого близкого общения с отцом, сурового мужского труда и уединения. Я очень ценил эти поездки.

Мы с отцом использовали ту самую секретную дорогу, колею, которую я показал бойцам отряда, совершавшим вылазки за провизией.

С неба шел редкий, но тяжелый снег, который, едва долетев до земли, превращался в воду, в грязь. Солнца не было видно за облаками.