Читаем без скачивания Тайна голландских изразцов - Дарья Дезомбре

«Получается, тот, кто убил, – думал Андрей, – и кто украл, искал какие-то сведения. И, надеюсь, нашел. Потому что если убийство для него – наработанный способ получить информацию, то он станет убивать снова и снова».

И набрал, наконец, Машин номер. Длинные гудки, потом щелчок и – «Привет, это Маша, оставьте сообщение, и я вам…». Он не был уверен, что она может слушать за границей свой автоответчик, поэтому отключился и стал писать эсэмэс, раздраженно тыкая пальцами в клавиши. Получилось следующее: «Маша, твои изразцы связаны с моим двойным убийством. Позвони мне как можно быстрее». Андрей снова покачал ногой и добавил: «Прошу тебя, будь осторожнее».

И, отправляя сообщение, почувствовал, как все внутри сжалось.

Маша

Маша стояла, замерев, на мосту и не слышала вибрации мобильного в кармане. Ей казалось, что она попала в сон. И этот сон был кошмаром. Той картинки, полной волшебного золотистого сияния, что заворожила ее сегодня утром, больше не существовало. Свет, уже вечерний, не мог пробиться сквозь дымовую завесу. Дом антиквара пылал, языки пламени вырывались через крышу и окна. От дыма даже тут, на мосту, щипало глаза. Вокруг собиралась толпа, с истошным воплем сирены приехала пожарная машина, из нее высыпались пожарные в песочного цвета форме с желтыми полосами, часть из них, взломав дверь, исчезла внутри, часть начала разгонять народ и огораживать территорию. Еще через минуту с тем же воем сирены подъехала «Скорая помощь». Маша продолжала стоять без движения – прошло полчаса, пламя потушили, но дым, едкий, пахнущий горелым деревом и какими-то химикатами, продолжал стелиться по лугу вокруг и над каналом, будто ядовитый туман. Медбратья внесли в машину «Скорой» носилки, прикрытые простыней. Один из пожарных вытащил через обугленное окно что-то в черном пластиковом мешке – собака, поняла Маша.

«Третий пожар, – сказала себе она. – Не отводи взгляда, не уводи мысли в безопасном направлении – искусство, изразцы… Вот он – труп человека, который погиб страшной смертью в огне и только что в скорбном молчании отбыл на машине «Скорой». Спасать уже некого».

Она с болезненно сжавшимся сердцем представила, как открывает дверь этот доброжелательный человек в небесно-голубом свитере под цвет глаз и, отодвигая нетерпеливого пса, улыбается незнакомцу, стоящему в дверях и заслоняющему в Машином воображении еще несмелые лучи мартовского солнца… Убийце. Но незнакомцу ли? – подумалось ей. Что рассказывал ей Андрей про последние дела? Антиквар Ревенкова, потом некий шахматист… Смерти, связанные только «крещением огнем», – она тогда не очень внимательно слушала. Разговор о работе был лишь дымовой завесой – она мрачно усмехнулась, поймав себя на бездарном каламбуре, но – да, именно дымовой завесой, чтобы не говорить о том, что для них было действительно важно. И вот теперь она расплачивается за свою невнимательность. Надо позвонить Андрею, он, наверное, уже вернулся из поездки. Нужно узнать, какие там новости… Она повернулась и медленно пошла обратно, на ходу доставая мобильник. Увидела эсэмэс и, не читая, сразу набрала его номер.

– Маша. – Голос Андрея звучал глухо. – Прошу тебя, отнесись к тому, что я тебе скажу, серьезно.

– Отнесусь, – пообещала она. И добавила сухо, без выражения: – У меня тут еще один пожар.

– Кто? – быстро спросил Андрей.

– Антиквар. Тот, что купил у здешнего прораба изразцы из ремонтируемого дома и продал их Гребневу в Россию.

– Что он знал?

– Да ничего, похоже. Кроме одного русского, который дважды приходил, чтобы умолить продать изразцы.

– Что за русский?

– Хороший вопрос. Он не знает. – Запнувшись, Маша поправилась: – Не знал. Но предположил, что этот русский работал в доме, где и стоял камин.

– Кто еще может его знать?

– Я предположила, что прораб. Он сбывал антиквару изразцы из ремонтируемых или сносимых домов. Но тут – пустышка. Прораб заявил, что никакой русский у него на объекте не трудился. – Маша помолчала. – Думаю, он врет. Очень даже трудился. Только вчерную и зарабатывал налом, с которого не платил налогов ни прораб, ни сам русский. Только я не знаю, как мне его прижать.

– Что ж, – мрачно хмыкнул Андрей, – теперь у тебя есть что ему сказать.

– Да, – кивнула Маша, забыв, что видят ее только редкие прохожие на сумеречной улице. – Что он покрывает возможного убийцу, по крайней мере, трех человек. Один из которых – его приятель дер Страат.

– Ну, примерно. И что за него, ежели что, возьмется Интерпол. И тогда одним штрафом за использование труда нелегального населения не отделаешься.

Маша нащупала в заднем кармане джинсов плотный прямоугольник картона – карточку Збигнева, протянутую при знакомстве в кафе, чтобы иностранке было проще прочитать имя с фамилией. Фамилия у Збигнева была действительно заковыристая – Брзевшикскевич. Внизу – телефон и адрес. Маша начала было набирать номер, но передумала. Она собиралась сообщить грустные новости и задать серьезные вопросы. Такие вопросы надо задавать лицом к лицу. Маша остановила такси и показала карточку водителю: далеко ли?

– Асеброк, – кивнул седой таксист. – Это за пределами города. – И прежде, чем Маша успела испугаться, добавил: – Минут пятнадцать. Рядом с кемпингом Мемлинга.

– Отлично. Довезете? – и, не дожидаясь ответа, села в машину.

Таксист высадил ее ровнехонько через пятнадцать минут перед угловым домиком из белого кирпича – уродливым, но окруженным мини-газоном. Маша прошла по выложенной серой плиткой дорожке и позвонила в дверь. Ни шагов, ни оклика, ни звука. Она подождала еще чуть-чуть и решила, обойдя, постучать в окно. Чуть опасливо взглянула на соседский дом – столь же уродливый, но уже из кирпича коричневого: а ну как примут за воровку? У соседей горел свет, слышались детские голоса и звон приборов – там уже садились за ранний ужин. Маша зашла, осторожно ступая по газону, за угол, где действительно имелось широкое окошко с парой горшков на подоконнике. Свет не горел, но в комнате еще не было темно – в ней царил сумрачный, последний перед полным угасанием дня свет.

Она уже занесла руку, чтобы постучать, как вдруг замерла, так и не коснувшись холодного стекла. По центру гостиной, между парой громоздких кожаных кресел и большим плоским экраном, на котором застыло на ярко-синем поле программное меню, висело тело прораба Збигнева, схожее с боксерской грушей. Потолки в доме оказались невысокие, а прораб был крупным мужчиной, и потому удавка казалась совсем коротенькой. Збигнев висел к Маше спиной, но она могла видеть темный от прилившей крови загривок под белобрысым ежиком волос. Маша сглотнула и почувствовала, как ногти впились в ладони.

– Спокойно. Надо позвонить в полицию, – прошептала она голосом, в котором должен был звучать сухой профессионализм, а звучал лишь ничем не прикрытый ужас. Она начала отступать задом и чуть не упала, наткнувшись на близкий соседний забор. – Соседи, – сказала себе она.

И побежала, поскальзываясь на влажной траве, к соседской двери.

Тремя часами позже Маша вышла из полицейского участка. Она так устала, что уже не чувствовала голода. Голова была тяжелой, ноги подкашивались. Не осталось сил даже дойти до железнодорожной станции. Маша растерянно огляделась по сторонам: такси поблизости не наблюдалось. Кофе с сахаром. Или кока-кола. Вот что ей нужно выпить, чтобы хоть чуть-чуть очухаться и донести себя до вокзала, а потом и до отеля в Брюсселе. Смутно помнились круглые доброжелательные лица соседей, которые открыли ей дверь, и как, по мере того как она пыталась с ними объясниться, истаяли улыбки и их сменило беспокойство, а потом и страх. Полиция приехала мгновенно. Машу отвезли в отделение, где она честно все рассказала – с самого начала. Неудивительно, что маленький щуплый полицейский, фиксируя ее показания, выглядел абсолютно растерянным: история и самой Маше казалась абсурдом. Будто босховское полотно с множеством разнообразных странных персонажей. И никакой логики. Никакого ясного следа. Маша с тоской смотрела на горящие окна редких кафе – люди заканчивали ужинать, смеялись, разговаривали. И ей чудилось, что она находится за много более толстым стеклом, как будто смотрит на них из Зазеркалья, из другой эпохи. Она не могла себя заставить переступить порог какого-либо заведения и поесть. От одной мысли об этом перед глазами вставал чуть покачивающийся, словно на каком-то фантомном ветру, висельник. Висельник, с которым они только сегодня пили кофе совсем недалеко отсюда. Нет, пожалуй, кофе пить она тоже не будет…

Маша еще раз огляделась: на остановке автобуса стоял автомат, продающий напитки, чипсы и шоколадки. Она вынула из кошелька мелочь и по одной забросила монетки в агрегат, уговорив себя на колу и какое-то печенье в шоколаде. Банка с грохотом выкатилась вниз, а печенье застряло. Плюнув на печенье, она открыла колу и, сделав несколько животворящих глотков – сплошные калории для придания сил, уточнила под уличным фонарем по карте, как ей двигаться к вокзалу. Свернула на узенькую улочку, потихоньку пошла вперед. «Забавно, – говорила она себе, – как в маленьких городках вечером становится пусто на улицах. Никакого тебе московского мельтешения, гудков машин, громких разговоров, обрывков музыки. Тишина, пение городских птиц. Где-то совсем недалеко – плеск воды в канале, – Маша остановилась, глотнула еще из банки и посмотрела на часы в мобильнике, – а ведь еще даже нет одиннадцати».