Читаем без скачивания Злой рок Марины Цветаевой. «Живая душа в мертвой петле…» - Людмила Поликовская

Были ли у Эфрона «проколы»? Нам известен только один: молодой поэт Алексей Эйснер отказался стать агентом ОГПУ: воевать в Испании – с превеликим удовольствием, но работать в ОГПУ – нет. Очевидно, Сергей Эфрон никому не рассказал про этот случай – иначе и его не погладили бы по головке, и Эйснер, скорее всего, был бы ликвидирован.

Вполне успешно Эфрон завербовал – по его собственным показаниям – несколько десятков человек, которые потом участвовали в различных операциях ОГПУ. И поплатились за это жизнью. Мог ли это предвидеть Сергей Эфрон? Что работа разведчика опасна, он, конечно, не мог не знать. Но ему и в страшном сне не могло присниться, что смерть придет от своих – тех самых органов, которым он и его подопечные так верно служили. А что до опасности – так ведь он и сам подвергался опасности. Давало ли это ему моральное право подвергать опасности своих друзей? Это вопрос – из дня сегодняшнего. Тогда он просто выполнял поручения организации, которой служил. А мораль… – он, вероятно, знал (хотя бы в пересказе) слова Ленина о том, что морально все, что идет на пользу пролетариату, а ОГПУ ведь призвано этот самый пролетариат охранять от шпионов и всяких прочих недругов.

По заданию ОГПУ он в 1933 году вступил в масонскую ложу «Гамаюн». В чем в чем, а в мистических интересах Сергей Яковлевич никогда замечен не был. В его обязанности, вероятно, входило информировать ОГПУ о настроениях «братьев», попросту говоря, «стучать». Ложа «Гамаюн» была малочисленной (поэтому новых членов принимали охотно, и отбор не был очень строгим – пробольшевистская репутация не стала препятствием). Известно, что «брат Эфрон» сделал в ложе два доклада: 20 мая 1934 года – «Андрей Белый» (тема, безусловно, интересная для масонов) и 16 марта 1936 года – «Работа советского правительства». Какую цель преследовал он своим последним докладом? Распропагандировать «братьев»? Впрочем, мы переходим к гаданию на кофейной гуще. Тексты докладов, к сожалению, не сохранились.

Масонская карьера Эфрона закончилась бесславно: в 1937 году после похищения советскими спецслужбами руководителя белогвардейского Российского Общевоинского Союза генерала Е. Миллера ложа исключила «брата Эфрона» по подозрению в участии в похищении.

Сергея Яковлевича никогда нет дома. (Мур: «Куда папа все время уходит?») Его целиком поглотила новая «работа». Как раньше евразийство. Но тогда Цветаева имела более-менее ясное представление, чем занят муж (или так ей, во всяком случае, казалось). Теперь же его деятельность покрыта мраком неизвестности. Редактор может рассказывать жене о делах газеты, но разведчик, «тайный агент», не имеет права посвящать в свои дела никого. У мужа – своя жизнь, у нее… – «Всю меня – с зеленью – Тех – дрём– / Тихо и медленно / Съел – дом… / Ту, что с созвездиями / Росла, – Просто заездили / Как осла». «С<ергей> Я<ковлевич> «совсем ушел в Сов<етскую> Россию, ничего другого не видит, а в ней видит только то, что хочет». Цветаевой же, по ее собственным словам, Бог не дал дара слепости. При ее отвращении к политике ее политическая прозорливость удивительна. Как в свое время она не обольстилась Февральской революцией, так в 30-х годах не только не обольщена «достижениями» социализма, но и понимает: коммунизм и фашизм – две стороны одной медали. В то время это понимали только самые выдающиеся умы эпохи:

А Бог с Вами!

Ходите овцами!

Ходите стадами, стаями

Без меты, без мысли собственной

Вслед Гитлеру или Сталину

Являйте из тел распластанных

Звезду или свасты крюки.

Высказывал ли кто-нибудь из русских поэтов такие мысли в первой половине 30-х годов? Насколько нам известно – нет.

Сергей Яковлевич считает жену «человеком диким», не способным понять свое время. Несколько раз он бросает ей в лицо: «мещанка» – что, конечно, не способствует миру в семье. И Аля, и даже маленький Мур – на стороне отца. Супруги теперь ощущают свой брак как некое бремя. В их письмах то и дело прорывается: лучше бы я был один (была одна). «Все мои друзья один за другим уезжают, а у меня семья на шее», – пишет Эфрон сестре Лиле. Тот факт, что советская виза до сих пор не получена, он как-то не берет в расчет. Очевидно, ему представляется: как только Марина Ивановна скажет: да – так сразу же все и образуется. Оно и понятно: злиться можно на жену, а не на любимое государство.

«С<ергей>) Я<ковлевич> разрывается между своей страной – и семьей: я твердо не еду, а разорвать двадцатилетнюю совместность, даже с «новыми идеями» – трудно. Вот и рвется», – сообщает Цветаева С. Андрониковой-Гальперн. И более подробно – Наталье Гайдукевич, своей вдруг нашедшейся дальней родственнице, которую она никогда не видела и не увидит. «…Кроме моей нескрываемой, роковой ни на кого не-похожести оттолкнули меня от людей моя нищета – и семейственность. Нищая – одна – ничего, но нищая «много» <…> А семейного уюта, круга – нет, все – разные и все (и все) врозь, людям не только у меня, но и у нас не сидится (никакого «у нас» – нет). По всякому поводу (газ пустили сильно, тряпка исчезла и т. д.) – значит, по глубокой основной причине, взрывы: – Живите одна! или (я): Заберу Мура и уеду! или (дочь): – Не воображайте, что я всю жизнь буду мыть у Вас посуду! <…> И все-таки не расходимся, ни у кого духу нет. И все-таки (у меня с мужем) двадцать с лишним лет совместности, и он меня – по своему – любит, но – не выносит, как я – его. В каких-то основных линиях: духовности, бескорыстности, отрешенности – мы сходимся (он прекрасный человек), но ни в воспитании, ни в жизнеустройстве, ни в жизненном темпе – все врозь. Я, когда выходила замуж, была (впрочем, отродясь) человеком сложившимся, он – нет, и вот, за эти двадцать лет непрестанного складывания, сложился – в другое, часто – неузнаваемое. Главное же различие – его общительность и общественность – и моя (волчья) уединенность. Он без газеты жить не может, я в доме и мире, где главное действующее лицо газета – жить не могу <…> Встретила я чудесного одинокого мальчика (17 лет), только что потерявшего боготворимую мать и погодка-брата. Потому и «вышла замуж», т. е. сразу заслонила собой смерть. Иначе бы – навряд ли вообще «вышла». Теперь скажу: ранний брак – пагуба. Даже со сверстником». Об этом же – в тетради Цветаевой: «…ранняя встреча с человеком из прекрасных – прекраснейшим, долженствовавшая быть дружбой. А осуществившаяся в браке. (Попросту: слишком ранний брак с слишком молодым.) И еще: «…ранний брак (как у меня) вообще катастрофа, удар на всю жизнь». Теперь она начинает жалеть, что в свое время не ушла от мужа к Родзевичу: думала, что Сергею Яковлевичу она нужнее, а что оказалось? (Она не сомневается, что решение зависело только от нее. О том, что все было не совсем так, мы уже говорили.)