Читаем без скачивания История его слуги - Эдуард Лимонов

— Пришлите мне, пожалуйста, десяток бараньих отбивных к ланчу, — говорю я, — только побыстрее, а то в прошлый раз ваш delivery-boy опоздал, из-за этого я подал ланч на десять минут позже.

— Конечно, Эдвард, не волнуйся, сегодня он будет вовремя, — скажет мясник. — Good bye!

Вначале этот ритуал меня забавлял. Теперь мне уже тошно от налаженной стройности моей жизни, от огромного расписания на год вперед, висящего у Линды на пробковой стене, от месячного расписания, висящего у нее перед носом, такое же расписание висит у Стивена над столом, прикрепленное к лампе. От того, что я знаю, что произойдет со Стивеном через полгода, а значит, и со мной, мне противно. Я ведь живу по-настоящему в те моменты, когда Стивена нет в доме, и, зная, что, скажем, он будет здесь на следующей неделе пять дней подряд, я уже заранее предчувствую, как я устану. Я ныряю в его приезды с ужасом, закрыв глаза, а выныриваю из них с наслаждением. Может, потому только, что я не настоящий хаузкипер, а поддельный, а может, так чувствует всякий слуга. «А может быть, даже я и есть настоящий слуга, а писателя я придумал сам для себя, — думаю я. — Все мое писательство — я немножко черкаю в дешевых вулвортовских тетрадях и время от времени звоню своей агентше Лайзе — справляюсь, из какого еще издательства она получила отказ, сейчас их уже больше дюжины, отказов. Вот и вся моя принадлежность к писательству — к миру же слуг я принадлежу все время. Наверное, я все-таки слуга. Слуга я, слуга, а в писательство я играюсь», — заключаю я горько.

Закупив продукты, обвешанный пакетами и кульками, я тащусь домой, доверяю Ольге разгружать пакеты, а сам методично приступаю к приготовлению ланча. Я научился быть точным — знаю, когда поставить брюссельскую капусту на пар и когда начинать чистить брокколи; единственное, что может выбить меня из расписания — это неумеренная активность Стивена и его бизнесменов. Время от времени приходит очередной бизнесмен и требуется подать ему кофе. Мне приходится тащить стерлинговский поднос с кофе и чашками, сахаром и молоком к Стивену в офис. Я тащу и злюсь. Стивен говорит мне спасибо, и я опять спускаюсь в свою просторную кухню, иной раз открываю дверь на улицу и стою, очищая овощи, и думаю, что хорошо бы они все оставили меня в покое: и Стивен, и бизнесмены, и Линда. Линда всегда претендует на часть ланча. «Эдвард, всегда заказывай и нам с тобой то, что ты заказываешь для Стивена», — напоминает мне она. «О, хоть бы вы все нажрались скорее! — бурчу я. — И опять погрузились в свои бумаги и ссоры, а я займусь собой и своими мыслями, буду неторопливо убирать со стола».

Мясо я готовлю на раскаленной решетке пять минут одну сторону, три или четыре вторую. У итальянских братьев, без сомнения, лучшее мясо в мире, оно тает во рту, как масло. «Стивен любит, чтобы все вокруг него было очень classy», — не устает повторять Линда, и я стараюсь, чтобы было «класси» — овощи и мясо подаются тоже на стерлинговском серебре. Выглядит стол внушительно и красиво; если Гэтсби в хорошем настроении, он может поблагодарить, сказать: «Спасибо, Эдвард!», если он в плохом настроении, то ему хоть мясо ангела зажарь на ланч — он хуй что выдавит из себя. Впрочем, его похвалы меня мало трогают, самое лучшее, что он может сделать для меня, — это съесть свой ланч за сорок минут и съебать из-за стола. Но Стивен просиживает в среднем по два часа за столом со своими очень важными гостями, а то и три. А я с отвращением жду на кухне.

Когда наконец гости уходят и Гэтсби возвращается в свой офис, я, радостно убрав со стола, подымаюсь к себе в комнату и, бросившись на кровать, иной раз позволяю себе вздремнуть, не раздеваясь, минут пятнадцать-двадцать. Часто меня сбрасывает с постели звонок в дверь, и тогда я мчусь в элевейторе вниз. Гэтсби дверь никогда не откроет, еще чего, Линда чаще всего в любой момент дня на телефоне, и сколько бы в доме ни находилось бизнесменов, они не рыпнутся даже открыть дверь, — это моя обязанность или Ольги, но Ольга уходит в час дня. На телефонные звонки во время короткого дневного сна я не реагирую — я себе дремлю, и все. Человек — высокоорганизованное животное, — я спокойно выношу все 250–300 телефонных звонков, звучащих в один день в нашем доме, и не схожу от этого с ума, как, наверное, сходили крысы академика Павлова, или кого там еще.

В шесть или в семь уходит Линда. Стивен иной раз еще пьет со своими бизнесменами скотч, но, если не попадаться ему на глаза, он способен сам приготовить себе скотч. В восемь или девять часов вечера Гэтсби уже где-то обедает. Или в «Четырех сезонах», или в других classy ресторанах, редко когда он остается дома, разве что заболеет или грянут Олимпийские игры, то ли зимние, то ли летние, — он любит спорт. На мой взгляд, у него слишком много интересов в жизни, если б их было меньше — у меня, его слуги, было бы меньше работы. Если бы Стивен, скажем, не занимался фотографией и не снимал подводные фильмы, я бы не должен был бегать на 47-ю улицу — отдавать его фотокамеры в ремонт или в Модэрнэйдж.

Впрочем, в моих путешествиях по Нью-Йорку виновата больше Линда. Стивен часто ругает Линду за то, что она тратит его деньги, как воду, — она ведь выписывает чеки и ведет финансовые дела Гэтсби с банками. Так вот, верноподданная Линда экономит на мелочах — она стала использовать меня как посыльного, не всегда, но использовать. Расценки в деливери-агентствах опять подскочили вверх, Линда считает, что ей выгодней оплатить мне в таких случаях такси туда и обратно, чем платить за человека, присланного из деливери-агентства. Между тем, Стивен купил Нэнси в подарок ожерелье за 22 тысячи долларов. Между тем, только переправка его гоночного автомобиля из Англии в Калифорнию, Его Высочество пожелали принять участие в гонках, стоила больше 10 тысяч долларов. Мы экономим.

Я и сам виноват тоже, я позволил Линде немного, не во всем, но позволил ей сесть мне на голову. Я сам вызывался вначале на всевозможные поручения, — говорил, что люблю ходить по Нью-Йорку, и предпочитаю двигаться. Иной раз и вправду приятно прошляться пару часов в районе Пятой авеню и не сидеть со Стивеном и Линдой и всей этой шоблой аррогантных бизнесменов, воображающих себя благодетелями человечества, самыми главными людьми в мире, самыми важными. Бизнесмены твердо верят, что это они дают нам всем, простым смертным, работу, наши jobs, что, не существуй на свете бизнесменов, человечество бы вымерло. Научила их заносчивости американская пресса, и литература, и кино, и ТВ, — одно из заблуждений, один из американских мифов. Они горды собой, как поэты, господа бизнесмены. Раньше я считал, что поэты наиболее аррогантные и горделивые существа в мире, но теперь вижу, что я ошибался, поэтам далеко до бизнесменов.

Я разбаловал Линду и ланчами. И когда Стивена нет в доме, я все равно готовлю что-нибудь, и около часу дня мы с Линдой сидим друг против друга за кухонным столом и жуем. Часто мне не хочется есть, и еще более не хочется готовить, но приходится. Я завел этот порядок сам, желая расположить к себе Линду, и расположил, но теперь она очень обижается, если я отказываюсь приготовить ланч. Она даже привередничает, господа, виданное ли дело! Если я делаю tuna-fish с луком, ее просто приготавливать, всего десять минут я жертвую на эту операцию, Линда жалуется на однообразие пищи — опять tuna, Эдвард! С большим энтузиазмом несколько месяцев тому назад мы открыли для себя поджаренную на решетке польскую колбасу. Теперь Линда не хочет больше есть польскую колбасу, потому что ей, видите ли, колбаса надоела и колбаса будто бы ее толстит.

Я думаю, что Линду толстит не колбаса, а то, что она уже восемь лет работает здесь со Стивеном, нервничая, злясь, переживая всяческие настроения Стивена ближе, чем свои собственные, гордясь Стивеном и его ненавидя. Я даже всерьез подозреваю, что Линда влюблена в него. Но Линда засиделась на одном месте, Линде нужен свежий новый воздух, новые люди. Это вижу я, видела даже Дженни. Линде нужно бросить на хуй миллионерский дом и прыгнуть в жизнь, тогда она перестанет толстеть. И оставить своего привычного еврейского Дэйвида пятидесяти лет, жалующегося на недомогания, завести молодого любовника и начать новую жизнь.

Порой, после очередной ссоры с Гэтсби, Линда бормочет, что будет искать себе новую работу, что с нее хватит, что восемь лет в рабстве достаточно, но от пылких речей до попытки разбить хорошо оплачиваемую клетку очень еще далеко, господа. Никогда она этого не сделает, дай Бог, чтоб я ошибался.

Я живо могу себе представить старого Стивена Грэя, когда-нибудь его непременно разобьет паралич во время одного из его гневных припадков, в инвалидном кресле (конечно, в кресле самой современной конструкции, с компьютерным управлением) и старушку Линду, переругивающихся здесь же, в миллионерском домике. С ними все ясно, они никогда не изменятся. Гэтсби никогда не остановится и не бросит этот, по его собственному выражению, «fucking business», как он грозился мне однажды, в припадке сорокапятиминутной откровенности, и не пойдет преподавать, не станет профессором. Нет. Со Стивеном и Линдой все ясно, единственное, с кем еще ничего не ясно — с батлером Эдвардом, что будет с ним, и где и как он встретит свой конец, и в каком качестве. Так что я, может быть, напрасно жалуюсь. Я свободнее их, без сомнения, хотя и несчастнее. Но за свободу нужно платить, поэтому заткнись, не жалуйся на рабство, Эдвард-батлер.