Читаем без скачивания Сильвия и Бруно - Льюис Кэрролл

Вам доводилось видеть, как люди едят вишни, осторожно выплевывая косточки и кладя их на тарелку? Так вот, нечто подобное происходило на этом таинственном — если не сказать больше — застолье. В нем все происходило наоборот. Пустая вилка деловито взлетала к губам, получала изо рта кусочек баранины и осторожно укладывала его на тарелку, где он мгновенно прирастал к большому ломтю, от которого был отрезан. Вскоре одна из тарелок, на которой красовались большой кусок баранины и две картофелины, была почтительно преподнесена тому самому джентльмену, который неспешно переложил баранину обратно на одно блюдо, а картофель — на другое.

Но беседа обедающих была, пожалуй, еще удивительнее, чем то, как они кушали. Первой заговорила самая младшая девочка, которая вдруг ни с того ни с сего обратилась к своей старшей сестре.

— Рассказывай больше! Выдумщица! — произнесла она.

Я ждал от сестры резкого возражения, но вместо этого она, смеясь, повернулась к отцу и громким шепотом сказала:

— …стать невестой!

Отец, продолжая разговор, уместный разве что среди лунатиков, отвечал:

— Ну-ка, скажи мне шепотом, дочка!

Но та и не думала переходить на шепот (дети, знаете ли, никогда не делают то, о чем их попросишь): наоборот, она громко заявила:

— Всем давно известно, что Долли только и мечтает…

Малышка Долли с самым невинным видом пожала плечиками.

— Ах, папа, не дразнись, пожалуйста! Ты же знаешь, что я не выйду замуж за первого встречного!

— А Долли — в четвертую очередь, — последовал идиотский ответ Отца.

Тут слово взяла барышня Номер Три:

— Мамочка, милая, все уже устроено! Мэри нам все рассказала. В следующий вторник будет вот уже четыре недели, как трое ее кузин помолвлены, и…

— О, уж она припомнит это Минни! — со смехом отвечала мать. — Мне хотелось бы, чтобы все поскорей устроилось. Не люблю я этих долгих проволочек!

Тут в беседу — если эта бессвязная куча реплик и вопросов заслуживает названия беседы — вмешалась Минни.

— Подумать только! Мы только сегодня утром проходили мимо кедров — как раз в то самое время, когда Мэри Дэйвнант стояла у ворот, провожая этого… мистера… забыла, как его зовут. Мы само собой, отвернулись.

В этот момент мне надоело слушать такую несуразицу, и я вышел из столовой в кухню.

Впрочем, вы, критически настроенный читатель, уже отказываетесь мне верить… Тогда зачем я буду рассказывать вам, как кусок баранины, красовавшийся на вертеле, медленно «разжаривался обратно», становясь все более сырым; как картофелины сами собой заворачивались в кожуру и попадали в руки огородника, который укладывал их в землю; как баранина стала совсем сырой, а пламя из ярко-оранжевого стало едва заметным огоньком, погасло так неожиданно, что повар едва успел заметить его последнюю вспышку на кончике спички; как служанка, сняв мясо с вертела, пятясь задом наперед, вышла из дома, держа мясо в руках, и направилась к мяснику, который — разумеется, тоже задом наперед — шел по дороге?

Чем больше я размышлял об этом странном происшествии, тем загадочнее становилась для меня эта тайна. И я почувствовал поистине облегчение, встретив на дороге Артура. Мы вместе с ним направились во Дворец — узнать, какие новости принесла долгожданная телеграмма. По дороге я рассказал ему о волнующем происшествии на станции, а о своем недавнем приключении предпочел до поры до времени помолчать.

Когда мы вошли, Граф сидел в гостиной один.

— Очень рад, что вы пришли составить мне компанию, — проговорил он. — Мюриэл уже легла: эта ужасная сцена слишком сильно на нее подействовала — а Эрик отправился к себе собирать вещи, чтобы завтра первым же поездом уехать в Лондон.

— Значит, телеграмма все-таки пришла? — воскликнул я.

— А разве вы не слышали? Ах да, я и забыл: она пришла сразу же после того, как вы отправились на станцию. Да, все в порядке: Эрик получил долгожданный патент, и теперь, как они договорились с Мюриэл, он едет, чтобы уладить кое-какие дела.

— Дела? Уладить? Что вы имеете в виду? — с упавшим сердцем спросил я. У меня мелькнула мысль о крушении всех надежд Артура. — Вы хотите сказать, что у них есть общие дела?

— О да, есть, вот уже два года, — мягко отвечал пожилой джентльмен. — Они состоят в том, что я обещал ему руку дочери, как только он достигнет определенного положения в жизни. Я чувствовал бы себя несчастным человеком, если бы моя дочь вышла за человека, у которого нет в жизни цели, ради которой стоило бы умереть!

— Надеюсь, они буду счастливы, — проговорил странный голос. Говоривший, по-видимому, находился в гостиной, но я не слышал, как открылась дверь, и удивленно поглядел по сторонам. Граф, видимо, тоже разделял мое изумление.

— Кто это говорит? — воскликнул он.

— Разумеется, я, — отвечал Артур, смерив нас грустным, подавленным взглядом, и его сверкающие глаза как-то сразу потухли. — А заодно позвольте пожелать радости и вам, дорогой друг, — добавил он, печально взглянув на Графа. В его голосе слышались те же печальные нотки, которые так удивили нас.

— Благодарю, — сердечно и просто отозвался Граф.

Наступила томительная тишина; я тотчас встал, чувствуя, что Артуру сейчас больше всего хочется побыть одному, и учтиво поклонился нашему гостеприимному хозяину.

— Спокойной ночи, — проговорил я.

Артур молча пожал ему руку. На обратном пути мы не обмолвились ни единым словом. Войдя в дом, мы зажгли свечи ночников. И тогда Артур, обращаясь более к себе самому, чем ко мне, произнес: «„Только сердце поймет свою скорбь…“ А я-то прежде не понимал, что означают эти слова»

Следующие несколько дней прошли довольно скучно. Я не испытывал ни малейшего желания отправляться во Дворец, Артур — тем более; видимо, нужно было переждать какое-то время — оно, как известно, лучший целитель всех наших страданий, — чтобы оно помогло ему оправиться и прийти в себя после жестокого удара, нанесенного ему судьбой. Впрочем, дела скоро потребовали моего присутствия в городе, и мне пришлось сообщить Артуру, что я на какое-то время вынужден покинуть его.

— Надеюсь вернуться через месяц, а то и раньше, — добавил я. — Точнее обещать сейчас затрудняюсь. Мне кажется, тебе сейчас даже полезно побыть одному.

— Нет, я просто не вынесу долгого одиночества, тем более — здесь, — отвечал Артур. — Впрочем, обо мне не беспокойся. Я давно собирался поступить на службу в Индии. Мне давно предлагают это место. Надеюсь, там я найду какие-нибудь возможности заработать себе на жизнь; пока что я их не вижу. «Я жизнь храню, как Божий дар, от зла, Не опасаясь потерять ее!»

— Да-да, — отвечал я. — Твой тезка был легок на подъем, благодаря чему и находил средства к существованию.

— А я и того легче, вот увидишь, — отозвался Артур. — Женщина, которую он любил, обманула его. Ничто так не омрачает мою память, как воспоминание о… о… — Он так и не решился произнести имя и поспешно вышел. — Но ведь ты же вернешься, не так ли?

— Да, и весьма скоро.

— Хорошо, — отвечал Артур. — Не забывай меня, пиши о наших общих приятелях. А я, как только устроюсь, непременно сообщу тебе свой новый адрес.

Глава двадцать четвертая

УГОЩЕНЬЕ НА ЛЯГУШКИН ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ

Перед отъездом, примерно спустя неделю после того, как мои приятели Феи впервые предстали в образе детей, я решил на прощанье последний раз прогуляться по лесу в надежде встретить их опять. Не успел я растянуться на травке, как ко мне тотчас вернулось то самое «феерическое» чувство.

— Наклоните-ка ухо пониже, — проговорил Бруно, — я хочу вам что-то сказать по секрету! Сегодня пир в честь Лягушкина дня рожденья — а мы потеряли Малыша!

— Какого еще Малыша? — спросил я, огорошенный лавиной новостей, обрушившихся на меня.

— Королевиного, разумеется! — отвечал Бруно. — Малыша Титании. Нам уфасно жалко. Сильвия так расстроилась — просто уфас!

— И что же, ее печаль настолько велика? — спросил я.

— Целых три четверти ярда, — отрешенным тоном отвечал малыш. Да и я тоже очень огорчен, — добавил он, опустив глазки, чтобы не было видно, что он улыбается.

— И что же сталось с бедным Малышом?

— Солдаты обшарили буквально каждый дюйм — и все напрасно.

— Солдаты? Какие еще солдаты? — переспросил я.

— Самые обыкновенные! — воскликнул Бруно. — Нет, они, конечно, ни с кем не воюют, а просто выполняют мелкую черновую работу.

Я очень удивился самой мысли о том, что поиски Малыша-Королевича считаются «мелкой черновой работой».

— И как же вас угораздило потерять его? — спросил я.

— Мы положили его на цветок, — пояснила Сильвия. В ее заплаканных глазках поблескивали слезинки. — И теперь не можем вспомнить — на какой именно!