Читаем без скачивания Детство Лёвы - Борис Минаев

Почему народная молва наплела столько всяких небылиц о простом железнодорожном разъезде близ платформы «Тестовская» — мне лично сказать трудно.

Однако же до сих пор я вздрагиваю, когда проезжаю эти и в самом деле неприветливые места, которые, однако, плавно переходят в замечательный Филевский парк, в уютную Горбушку, и в тенистые аллеи, плавно спускающиеся к Москва-реке.

Именно близость реки с её пустынными берегами, обилие совершенно безлюдных пустырей возле железной дороги и Западного речного порта, где стоят мрачного вида баржи и башенные краны, проржавевшие от дождя и ветра (особенно хороши они видны как раз с Шелепихинского моста) — вероятно, и породили эти странные суеверия и народные легенды.

…Кстати, именно в этот день я наконец воплотил в жизнь папин завет, и положил железный рубль в старый кошелёк, который он мне когда-то подарил.

Кошелёк лежал в кармане и непривычно топорщился. Я подошёл к кассе, купил билет, сложил сдачу в кошелёк, и пошёл смотреть кино.

В зале сидели одинокие люди. Показывали что-то неинтересное. Какую-то мелодраму, типа «И дождь смывает все следы».

Рядом со мной сидела мама с двумя девочками и что-то им непрерывно шептала. Наверное, это был её любимый фильм, и она, как могла, объясняла двум девочкам его богатое содержание. Я скучал и вертелся.

Вдруг дверь на секунду открылась, и неуклюже пригибаясь в зал вошёл кто-то с улицы. Постояв секунду в проходе, этот человек вдруг сел рядом со мной. Я не видел его лица, но определил, что это был толстый молодой мужчина лет двадцати пяти. От него шёл какой-то едва слышный неприятный запах.

Я пытался смотреть кино, как вдруг увидел, что его лапа (по-другому и не скажешь) ползёт к моему карману.

«Кошелёк хочет вытащить» — похолодев, подумал я.

И пересел на одно кресло. Ближе к женщине. Мужик пересел следом за мной. И снова дрожащая лапа поползла почти по моей ноге.

«Сиди тихо», — вдруг зло прошептал он. Запах от мужчины становился всё сильнее и сильнее, и повинуясь чувству отвращения и страха, я снова пересел ближе к женщине и её девочкам — на соседнее с ними кресло.

В сущности, это меня и спасло. Бросив неприязненный взгляд вбок, на меня и на мужчину, женщина с девочками вновь что-то громко зашептала.

Чертыхнувшись, мужчина встал и вышел из зала, чуть покачиваясь и хлопнув за собой дверью.

Да, бывают в жизни такие удивительные совпадения — в то утро на скучном сеансе в кинотеатре «Красная Пресня» я чуть не встретился с настоящим маньяком.

Вероятно, это произошло совершенно случайно.

Маньяки бывают разные. Позднее я выяснил, что в сущности, это просто несчастные люди, с которыми всё-таки лучше никогда и ни при каких обстоятельствах не встречаться. В то утро я предпочел не спрашивать себя, за чем именно тянулась толстая потная рука и чем бы всё это могло закончиться.

Но, повинуясь безотчётному чувству опасности, — сразу рассказал родителям об этой встрече.

…После этого мои воскресные посещения кинотеатров стали редкими.

…Железный рубль исчез из моей жизни как-то незаметно и плавно.

Но вот что удивительно — кинотеатр «Красная Пресня», в который мы с Колупаевым ходить с некоторых пор просто боялись, теперь вызывает у меня только щемящее чувство любви и настоящей нежности.

Лица людей, которые сидели в кинозале, были освещены синюшным светом экрана. Темноту прорезал бледный луч проектора.

А воздух был переполнен фантазиями и снами.

Ни один из встреченных мною позднее кинотеатров не был так наполнен фантазиями и снами, как кинотеатр «Красная Пресня». Мир загадочный и уютный, который внушал мне абсолютно полное чувство безопасности и счастья — хотя и находился в месте довольно опасном.

Но разве могут сравниться все эти опасности — с теми опасностями, которые ожидают нас за пределами кинотеатра «Красная Пресня»?

Конечно же — нет…

…Прошло много лет, и старые советские деньги вдруг отменили.

Я бросился искать по знакомым, по соседям, даже, по-моему, обращался в сберкассу и к знакомой продавщице — однако железного рубля, разумеется, так и не нашёл.

Все предлагали мне пятаки, трёхкопеечные монеты, в крайнем случае — пузатые двугривенные и пятиалтынные.

Но эти деньги уже не стоили ничего. Я бросил их все в железную банку и забыл.

…А вот цена на юбилейный рубль с профилем Ленина — остается неизменной.

Но мне не хочется его покупать. Это будет слишком просто.

Вдруг мне повезет, и я однажды тоже найду целый чемоданчик с большими и тяжёлыми монетами? Как мой папа…

Хочется в это верить.

НОВЫЕ ДОМА

Трамвай останавливался и водитель сурово объявлял:

«Шмитовский проезд.

Гастроном.

Новые дома…».

— Послушай! — говорил я маме. — Объясни наконец: что значит «Новые дома», если они всё-таки старые? Новые они или старые?

— Но я же тебе объясняла, — вздыхала мама. — Они когда-то были новые. И вот сделали эту остановку. И вот её назвали — «новые дома». Опять не понял?

— Ну понял, понял! — недовольно отвечал я и в который раз с недоверием оглядывался по сторонам.

Вокруг стояли одинаковые строения неопределённо-бурого цвета в форме квадратной буквы «П».

Казалось, войдешь в какой-нибудь один двор — и уже никогда не выйдешь, будешь бродить, как заяц из журнала «Мурзилка». Заяц бродил в нарисованном лабиринте за морковкой.

За одной буквой «П» стояла другая буква. За той — следующая. Налево, направо, вдаль, вдоль, вбок и назад — одни сплошные буквы «П». Дворы переходили один в другой, растворялись как щёлочь в кислоте, вели тебя в неизвестном направлении. Одинаковые стены и одинаковые подъезды создавали головокружение.

Буквы «П» поднимались на горку. Спускались к набережной. Уходили в даль светлую. Это было что-то особенное — Новые дома.

В каждом дворике — клумба и качели. По стеклянным шахтам ездили старые лифты. По подъездам гуляли сытые старые кошки. А дома при этом назывались «новыми».

…— Ну, пойдём! — строго говорила мама.

И мы шли.

Мы шли мимо Новых домов бесконечное количество раз. Проходить диспансеризацию, ставить пломбы, делать прививки, брать справки, опять ставить пломбы, проверять у хирурга рахит, у ухо-горло-носа гаймарит, у невропатолога рефлексы. У терапевта — желтуху.

Ко всему прочему, маме приходилось водить меня на занятия к логопеду: в школе я сразу начал заикаться и мучительно боялся отвечать у доски.

Таким образом, дорога до детской поликлиники была тошнотворно-знакомой. Или знакомо-тошнотворной… Тошнота определённо присутствовала: каждый раз, когда меня тащили по этой дороге, я начинал мелко и бессознательно трусить. А от этого неприятного чувства меня всегда немного поташнивало.

Приземистые четырёхэтажные дома смутно-бурого цвета, обступавшие со всех сторон буквой «П», ничего хорошего не предвещали. А вдруг меня заберут в больницу, а вдруг будут резать живот, вырвут все зубы, заставят делать прогревание, засадят такой укол, что потом и не встанешь… Я смотрел на Новые дома, как на стены больничного коридора, ещё мы только ехали на трамвае, а я уже чувствовал исходящий от них запах лекарств.

Особенно я не любил в детской поликлинике две вещи — регистратуру и прогревание.

За стеклом в регистратуре сидела хорошая женщина.

— Ну что я могу сделать? — ласково говорила она. — Я же не волшебница.

Чтобы с ней поговорить, мама низко-низко наклоняла голову к полукруглому окошечку, какое бывает только в поликлиниках и в кассах.

— Ну, пожалуйста, — умоляла мама. — Выпишите, Серафима Андреевна. Мы посидим и всё. Вдруг кто-то не придёт. Вдруг останется время, и нас в конце примут.

Но хорошая женщина Серафима Андреевна талончик на приём к специалисту маме не давала.

— Ну вот вы подойдёте, — ласково говорила она. — ещё кто-нибудь подойдёт. А мне потом что? Строгий выговор? Вы лучше заходите пораньше с утра. И я вам дам талончик в порядке очереди.

И улыбалась красиво.

Но не любил я регистратуру не только из-за окошечка с хорошей женщиной. Там на полках хранили мою толстую карту, которая приводила маму в тихий ужас.

— Ты не можешь прочесть, что здесь написано? — спрашивала она, нахмурившись и поднося к моему носу раскрытую страницу. Но в торопливом почерке врачей я никогда не мог разобрать ни одной буквы.

— Ну ладно, — мама опять начинала читать карту сама.

— Это какой-то ужас! — стонала она. — Какие у тебя анализы! Это же умереть не встать!

Маму смущало, что я болел сразу по всем фронтам — зубы были ни к чёрту, печень шалила, дыхательные пути то и дело закупоривались.

— Хорошо хоть с сердцем у тебя всё в порядке! — вздыхала она.