Читаем без скачивания Россия и «санитарный кордон» - Коллектив Авторов

Но даже на Украине и в Грузии идет вовсе не как по маслу. Отвергнутая, но не осмысленная советская реальность выплескивается в тихих погромах: в юридических, экономических, дипломатических эксцессах, чреватых новыми сокрушительными взрывами массовых протестов.

Куда более мрачные перспективы – у эрзац-революций в Казахстане, Киргизии, Узбекистане, Азербайджане. Неспособные разобраться даже с ослабленным и нищим Афганистаном и вынужденные делать вид, что его как бы и нет (а то, что есть – это всего лишь марионеточный «двор» в Кабуле), глобинтерновцы не имеют ни организационного, ни финансового, ни политического ресурса для того, чтобы справиться со всеми теми джиннами, которых они уже навострились выпустить из центрально– и среднеазиатских бутылок. Российская же ситуация – совсем особая.

С одной стороны, в стране, несомненно, наблюдаются самые острые признаки «недореволюции». Настроения фрустрационного озлобления, массовой неудовлетворенности фиксируются во всех слоях общества. Протестная реакция неадекватна – несколько лет назад люди годами терпели невыплату зарплаты, теперь рвутся на улицы из-за сотни рублей транспортных льгот.

С другой стороны, специфика властно-общественной конфигурации в России делает «оранжевый» вариант невозможным в принципе. Казалось бы, политическая сцена устроена примерно так же, как и в других постсоветских странах – есть номенклатурная «партия власти», есть несколько номенклатурных же оппозиционных проектов (вроде «Родины»), есть «либеральная» и «левая» оппозиция. Однако их структура и роли своеобразны.

Во-первых, «партия власти» и «номенклатурная оппозиция» действуют в реально моноцентричном режиме – они действительно управляются из единого центра, более того, только эта управляемость и является единственным их реальным политическим ресурсом. Конфликт между разными ложноножками «партии власти» – это борьба за ресурс, за право называться «настоящей партией власти», причем в случае утраты лояльности всякая возможность бороться за этот ресурс исчезает, а значит, утрата лояльности невозможна. Это существенно отличает ситуацию от номенклатурных драк в братских республиках – там значительные пласты номенклатуры выбрасывались из власти буквально на улицу, лишались всякого доступа к ресурсу и превращались в мощный инструмент антисистемной активности.

Во-вторых, та оппозиция, которую можно было бы назвать политической, более-менее реальной, оказывается оппозицией по существу реваншистской, при этом маргинальной. Из кого она состоит? Из КПРФ, СПС, «Яблока» и политических проектов опальных олигархов, то есть, из сил, которые в результате политики нынешней власти потеряли все – но не через «выброс» с политического поля, а через реальную утрату влияния и властных возможностей (КПРФ стала возрастной партией, чей электорат сокращается естественным путем, СПС и «Яблоко» – проектами-лузерами, обреченными и неспособными на возрождение в силу личностной специфики соответствующего человеческого материала, что касается «лондонской фракции РСПП», то даже на фоне своих многочисленных и многим недовольных собратьев по цеху опальные олигархи все больше воспринимаются как очень высокооплачиваемые городские сумасшедшие). Что может противопоставить власти этот конгломерат, кроме мстительной ненависти и безнадежной мечты о реванше? Это как если бы в Грузии единственной угрозой для Саакашвили оставались полубезумные гамсахурдистки («черные колготки»).

Конечно, эта политическая структура не может считаться стабильной.

Угрозу стабильности прежде всего несет нарастание реальной психологической напряженности в обществе – напряженности, которая при неблагоприятных обстоятельствах может «рвануть».

Во-первых, кризис в недрах «партии власти». Организационно-политическая слабость «Единой России», нехаризматичность ее руководства, отсутствие идеологии и жесткий кризис политического словаря (язык «ЕР» – убогий и раздражающий деидеологизированный канцелярит), очевидная для всех манипулируемость партийной структуры и жесткая связка «ЕР» в массовом сознании с непопулярными решениями (монетизация, рост тарифов ЖКХ) – все это вместе взятое существенно затрудняет эффективное использование партии в качестве электорально-политического механизма обеспечения преемственности власти.

На таком фоне вполне возможно развитие сюжета «бюрократического бунта». Этот вариант может носить децентрализованный характер. Он может включать: утрату контроля в результате активизации аппарата «ЕР», его перехода к «самообеспечивающим» действиям, не согласованным с властью; конфликты между различными представителями «ЕР» на региональном уровне, формирование внутриэлитной региональной оппозиции на базе экономических конфликтов; аппаратный раскол на высшем уровне с попытками противопоставить «ЕР» другой, «более президентский» партийный проект.

При подобном развитии событий неминуемо резкое ослабление политического руководства, нарастание информационно-политических проблем, осмысление и озвучивание ситуации оппозиционными силами и СМИ, резкое снижение престижа власти и полная утрата управляемости.

Во-вторых, не просто возможной, но полностью предсказуемой является попытка реализации «реваншистской оппозицией» традиционного «оранжевого проекта». Эта попытка будет включать в себя кумулятивную информационную атаку, создание молодежных инфраструктур «непризнания победы власти на выборах», запуск иных механизмов разрушения стереотипов гражданского повиновения.

С учетом существующих социально-психологических проблем такое развитие событий вполне может привести к резкому, неуправляемому нарастанию массовых протестов против власти, срыву общества в стихийно-бунтарскую реакцию.

Однако «оранжевый процесс» в России не может завершиться узурпацией победы на выборах его инициаторами. В силу специфики протестных настроений в России, особенно в регионах, можно ожидать, что инициаторы «оранжевого бунта» станут первым объектом социальной агрессии, более ненавистным, чем партия власти.

В обоих случаях свержение «партии власти» ведет к хаосу, к кризису безвластия, к утрате управляемости с непредсказуемыми последствиями. Наиболее вероятными результатами такого развития событий становятся: «самоорганизация» протеста по погромному варианту (самозахват власти представителями маргинальных сил фундаменталистского толка) – или дезинтеграция страны, вызывающая неминуемое, из соображений самозащиты от неконтролируемой ядерной угрозы, вмешательство внешних сил по варианту оккупационному.

Такова общественно-политическая реальность путинской России за три года до завершения второго президентского срока ее лидера, что вменяемая альтернатива варианту «преемственность» не просматривается. Никакой реальной базы для формирования в ближайшие годы системной оппозиции, которая могла бы обеспечить обновление политического класса и эффективный перехват власти, нет; социальной базы и ресурсных возможностей для ее формирования тоже нет. Поэтому единственной альтернативой катастрофическому прогнозу (будь то оккупационный оранжевый, будь то фундаменталистско-погромный «черный») становится реальное восстановление властно-общественного диалога, отказ от схематизма, от шаблона, перехват информационно-политической инициативы.

В частности, одним из немногих эффективных «выходов» из кризиса недореволюции мог бы стать вариант использования энергетики массового недовольства через включение механизмов «управляемой революции», «революции сверху» – вариант, системно воспроизводящий схему победы в 1999 г. При этом власти не обойтись без радикального кадрового обновления (в первую очередь без замены безликих «андроидов» во главе властных политпроектов), без радикализации политического словаря, без перехвата эмоциональной, популистской риторики с выводом на первый план тематики национального достоинства и социальной защиты. Данный вариант мог бы быть реализован при наличии политической воли и жесткого проектного планирования через слом существующих общественных настроений и снятие социально-психологической напряженности – хотя и представляется достаточно маловероятным в силу инерции политического мышления и ограниченности кадрового ресурса.