Читаем без скачивания Тюльпаны, колокола, ветряные мельницы - Владимир Дружинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Одна из крупнейших партий в стране — католическая. Все школы — под надзором церкви. Получить место учителя можно только по ее рекомендации. За учащимися зорко следят классные дамы — монахини, классные наставники — монахи. Колледж Атенеум был основан в шестнадцатом веке при испанском короле Филиппе и герцоге Альбе, при свете костров инквизиции. Отцы-иезуиты по-прежнему обучают в нем молодежь.
Все отрасли труда охвачены католическими профсоюзами. А ремесленники, как и встарь, объединены в цеха, и каждый цех имеет своего святого покровителя. Вчера я прочел в газете, что кузнецы и слесари справляли свой праздник — собрались на обед, а затем отправились на мессу в честь цехового патрона, святого Элигия.
Святой Губерт — патрон охотников. Его день — 3 ноября, и поэтому ноябрьская сессия парламента может состояться лишь в первый четверг после этого праздника. Не все члены парламента увлекаются теперь охотой, но обычай сохранился…
Все это пришло на память у стен аббатства.
Кажется, весь городок притих перед ним, упал на колени…
Я провожаю глазами компанию монахов. Нет, они не истязают себя постами и молитвами. Из всех жителей Клерво они, несомненно, самые упитанные, самоуверенные, довольные.
Два школьника резвятся у входа в мясную лавку. Один оглянулся на монахов, высунул язык.
Мясник повесил над тротуаром кабанью тушу. Она огромная, черная, лохматая, от нее несет диким звериным запахом лесных трущоб. Мальчуганы расстреливают кабана, упоенно щелкают жестяными пистолетами. Это маленькие ковбои. На них полное, блистающее снаряжение — широкие шляпы, пояса с бляхами.
Я заговорил с ребятами.
— Вы охотник? — спрашивают ковбои по-французски.
Охотники, видно, часто наезжают сюда. Увы, я не охотник. Мальчики вежливо молчат, но чувствуется, я упал в их мнении.
— А то мы бы вам показали, где барсук живет, — сказал один ковбой.
— Мы знаем, где олени есть, — похвастался его приятель.
— Где?
— Вон там, — и он протянул руку к лесу, нависшему над городком. — Очень-очень близко.
Арденнские ковбои сосут эскимо и разглядывают нас. Им странно: зачем мы приехали сюда, если мы не охотники.
А где суматошная, тесная, окутанная заводским дымом Западная Европа? Наверно, за тридевять земель…
Мне еще предстоит дорога в глубь лесного края. Для этого надо повернуть от Клерво к югу.
Селения редки — не то, что в пограничье. Здесь настоящие просторы. Шоссе вьется по излучинам рек, потом начинается горный серпантин. Долины рек глубже и круче врезаны в землю.
Кое-где в чащах находят грубо отесанные камни. В расположении их чувствуется некий загадочный для нас порядок. Это, по-видимому, храмы. Здесь совершали моления друиды — жрецы и предводители кельтов.
Но вот еще храмы или остатки крепостей. Они высятся у самого шоссе, местами образуют сплошные улицы высоких, местами осыпавшихся, трещиневатых стен, круглых башен с пучком деревьев наверху, вместо купола. Причудливые карнизы в несколько этажей, огромные ворота в черную пустоту, узкие расщелины-переулки, теряющиеся среди этих диковинных построек…
Похоже — заколдованный, уснувший город, окаменелая легенда в лесной глуши…
Но нет, строитель здесь — природа. Стены отшлифовала вода. И она же пробила пещеры, ниши, ущелья и вместе с ветром расколола и сбросила с обрыва, прямо в кювет, мелкий плитчатый лом песчаника.
Но легенда все-таки живет в этих местах. Детям рассказывают о Виллиброре, который ходил здесь с крестом и посохом и разрушил идолов. О чудесном, бессмертном олене, носящем на голове между рогами лучезарное распятие. О странных камнях, исходящих потом или кровью. О злых, несправедливых рыцарях, сраженных здесь небесной карой.
Диковины природы щедро питают фантазию. Указатели на шоссе направляют путника в «Замок филинов» с его причудливыми, прорытыми водой коридорами, или в ледовый грот, где и в июле таится зима.
У многих стран есть свои Швейцарии — имеется она и у Люксембурга. Чем он хуже других! Здешняя, правда, миниатюрна — снежных пиков нет, возвышенности редко превышают четыреста метров. Но зато как многообразен рисунок долин, откосов, каньонов, скульптура скал, краски песчаников, серых доломитов, светлых известняков, черных сланцев. И зеленое население лесного приволья, где рядом с сосной растет кизил, недалеко от березы — грецкий орех.
Черты природы многих стран как будто сжаты в одной горсти. И напрасно туристские фирмы взяли напрокат вывеску Швейцарии — у Люксембурга есть свое имя, которого ему, право, нечего стыдиться.
Туристов здесь бывает много. Летом на зеленой ступени горы, среди узловатых дубов разбивают палатки, разжигают костры. Рыболовы спускаются по замшелым камням к речке ловить форелей.
Спустился вечер и стал безжалостно набрасывать покрывала на деревья, на скальную феерию — словно сторож в музее.
Часа через два лес отхлынул назад и впереди в темноте очертился в небе зеленый крест. Я вернулся в столицу, проделав по стране круг в сто пятьдесят километров. Но не простых, а уплотненных, чисто люксембургских. Вряд ли еще где-нибудь на земном шаре есть такие километры.
Загадочный обелиск
Из всех миниатюрных, уютных площадей столицы мне больше всего нравится пляс д’Арм — Оружейная. Она вся на ступеньке холма, и с улицы, расположенной внизу, туда поднимаешься по старинной лестнице, парадно украшенной каменными вазами. Как мосты велики для города, так и лестница, кажется, велика для площади, на которой, однако, уместились и сквер, и беседка для оркестра, и площадка для гуляющих. В теплые летние вечера вокруг музыкантов прохаживается, можно сказать, весь столичный Люксембург.
Не сразу заметишь в уголке площади невысокий, скромный обелиск со знакомой надписью — «Мы хотим остаться такими, какие мы есть». Чьи-то два лица выбиты на постаменте, но имен я не обнаружил.
Кто они?
Авось прохожий поможет мне. Размашистый, пахнущий духами господин с бархатными черными усиками охотно остановился, чтобы потолковать с иностранцем.
— Этот памятник? Позвольте, позвольте, мьсе. Видите наш девиз? Забавно, не правда ли? Попробуйте остаться таким же, когда все в жизни меняется. Очевидно, поставили в честь независимости или чего-нибудь в этом роде…
Он зашагал дальше, а я обратился к пожилой даме в пенсне.
— Право, ничего не могу сообщить, — сказала она, смерив меня внимательным, испытующим взглядом.
Не знал и подросток-старшеклассник в нейлоновой курточке, с непокрытой, коротко остриженной головой. Я остановил еще несколько человек с тем же плачевным результатом. Выручил меня только седьмой прохожий — благообразный старец в длинном пальто, высокий, большелобый, с добрыми и покорными голубыми глазами. Я почему-то представил себе его скрипачом при дворе великого герцога.
— Это памятник нашим классикам Диксу и Ленцу. Дикс и Ленц, — повторил он отчетливее, — разрешите, я покажу вам, как пишется.
Он нежно отнял у меня блокнот. Его явно обрадовала возможность сообщить приезжему эти имена.
— Дикс и Ленц, — произнес он еще раз и ласково улыбнулся.
Мне не терпелось познакомиться с творчеством поэтов-классиков. Но оказалось, их давно уже не издают. Писали они на летцебургеш, так что читать их мне трудно.
Сейчас, когда я пишу эти строки, передо мной на столе стопка книг, присланных люксембургскими друзьями. Мне открывается пора, которую следует именовать золотой в истории культуры страны.
Это середина девятнадцатого века.
Ветры революции носятся по Европе. Шатаются троны. Народы зависимые рвутся к самостоятельности. Они требуют равноправия для своего языка и культуры.
В маленьком Люксембурге тоже неспокойно.
Новые мысли рождаются в кружках интеллигенции. Но как их выразить, сообщить народу? Средневековый язык «Сказания о Иоланде» не годится. Надо заново создать литературный летцебургеш.
Поэтому прежде всего следует сказать о человеке, который выполнил эту задачу, облегчил путь классикам.
В городе Люксембурге, в переулке Трех Королей, в семье сапожника вырос необычайно любознательный мальчик. Чтобы учиться, он обрек себя на долгие годы лишений. Только став школьным преподавателем в Эхтернахе, Антон Мейер смог, наконец, есть досыта.
Однако кусок застревает в горле, когда кругом столько тупого и жестокого ханжества, столько зла!
Первое свое произведение — «Отрывок из письма, найденного в святой обители Эхтернаха» — Мейер пишет по-французски. Это едкий памфлет. Все чинуши городка, все церковники ополчились против учителя. Пришлось уложить пожитки и убраться.
Недолго продержался он и в другом городе. Внушать ученикам повиновение властям, духовным и светским, стало невмоготу. Мейер швырнул учебник в угол, повел урок по-своему. А затем, вместо того чтобы покаяться директору школы, заявил: «Мне не впервой ночевать под открытым небом!»