Читаем без скачивания Оборотная сторона правды (СИ) - Торн Дженн Мари

Дверь открыл Кэл. В руке он держал бокал вина. Полосатый галстук развязался, волосы растрепаны.

— О-о-ой, извини, — я запнулась. — Я ищу Нэнси…

Но затем через плечо Кэла я увидела её: разлёгшуюся на кровати и доливающую в свой бокал остатки алкоголя в бутылке. Слава Богу, она была одета, если не считать туфель, грудой валявшихся посреди ковра. Но сцена всё равно была странная, слишком интимная, поэтому я дала заднюю.

— Извините, — я развернулась и пошла в другой сторону, так быстро, как только могла, не переходя на бег.

— Кейт! — прокричал Кэл. — Подожди!

Лифт всё никак не приходил, сколько бы раз я не нажимала по кнопке, поэтому я рванула к лестнице в углу и начала подниматься. На полпути мой побег застопорился. Вцепившись в перила, я опустилась на ступеньки. Я не могла вернуться в номер Куперов. Пока нет.

Голова раскалывалась, пытаясь переварить последние двадцать четыре часа. И мне совершенно не с кем было поговорить.

Нэнси и Кэл. Она была замужем. С двумя детьми. Я с ними не знакома, но видела фотки — их и её мужа. У него была борода. Он показался мне приятным человек. Может, оставаться верной фотографиям тяжело. Может, правила отличаются для тех, кто колесит по стране с предвыборной кампанией. Или вовсе не существуют.

Нэнси и Кэл…

Перед глазами снова встала сцена из 808-го номера. Но на этот раз вместо Кэла мне открыл дверь сенатор, а на кровати лежала моя мама. Я так сильно сжала перила, что рука заболела.

Любила ли она его? Верила ли, что он любит её? Могла ли она быть настолько глупой и эгоистичной, чтобы надеяться увести его от Мэг? Мне не нравилась эта женщина, которую я представляла. И Нэнси тоже.

Дверь этажом ниже хлопнула, и я не успела сбежать.

Это был Кэл. Он с облегчением облокотился на перила, когда увидел меня сидящей на бетонных ступеньках.

— Ты всё неправильно поняла, Кейт, — сказал он, и его голос громким эхом разнёсся по лестнице. Он поморщился и перешёл на шёпот: — Ты думаешь, что…

— Я ничего не думаю, — шепотом ответила я.

Его глаза распахнулись, в них отразилось сомнение.

Я вздохнула.

— А если бы и думала, то никому бы не сказала.

Буду молча осуждать, но не стану стукачить.

— Она замужем, — сказал он, и я кивнула, подумав, что это звучит как самое настоящее признание. Да что с этими людьми такое?

— А я… — он сел на ступеньки рядом со мной с усталым выдохом, — гей.

— Не переживай, я не…

Я замерла на полуслове.

— Стоп. Что?

Теперь уже мой возглас эхом разнёсся на несколько этажей лестничного пролёта. Кэл нервно подскочил.

— Прости, — прошептала я, улыбаясь, как идиотка. — Я просто… удивлена!

— Об этом мало кто знает, — признался он. — Но не то чтобы я скрываю. Нэнси, как ты понимаешь, в курсе. Она мой давний друг. Наставник, можно сказать.

Это объясняет непринуждённость сцены. Нэнси не изменяла мужу, она просто решила расслабиться после тяжёлого дня с кем-то, кому доверяет, кого знает много лет. Я почувствовала, как краснею, и кивнула. И тут как обухом по голове пришла ещё одна мысль.

— А что сенатор?

Кэл недоумённо посмотрел на меня.

— Твой папа? Да, конечно, знает. Я сказал ему сразу, как только устроился к нему. Не хотел, чтобы его кампании не угрожал даже малейший скандал, — он горько рассмеялся и легонько пихнул меня коленом. — Кто бы мог предугадать…

— Как он отреагировал, когда узнал?

Кэл пожал плечами.

— Никак. Просто сказал, что ценит мою честность, и больше мы к этой теме не возвращались, кроме как в политическом смысле, — он поднял брови. — Он поддерживает однополые браки, если ты не знала. Равные права для всех американцев по Конституции.

— Но… — я не знала, как лучше это сформулировать. — Он же республиканец.

Кэл ухмыльнулся.

— Кейт, твой папа настоящий республиканец. У него такое же видение Америки, как и у нас с Нэнси: мир, где все люди могут свободно реализовать свой потенциал, не будучи скованными репрессивной политикой правительства.

Его глаза сияли таким восторгом, что я не могла сдержать улыбки. Интересно, он уже мысленно делает себе пометки для новой речи?

— Все люди, да? — моя улыбка погасла. — Ты хотел сказать «все американцы».

— Да, конечно, — он растерялся. — Твой отец заботится о людях. Прислушивается к избирателям, к их желаниям для себя и своих детей, их мечтам об идеальном государстве. Сама видела.

Да. В каждом месте, где проходила кампания. Кэл прав — во что бы ни верил сенатор, он в первую очередь думал о людях.

— Я не говорю, что президент Лоуренс ни к кому не прислушивается, — продолжал Кэл. — Но есть одна разница, как я это вижу. Сенатор Купер верит в этих людей и их будущее. Он не хочет привязать их к системе поддержки и скармливать огромному бегемоту под названием правительство, который только поглощает всё и с каждым днём всё больше и ненасытнее. Нет, сенатор Купер хочет освободить их, чтобы они могли свободно парить. Вот почему я участвую в этой кампании.

Я уставилась на него с открытым ртом. Он прочистил горло и криво ухмыльнулся.

— И всем этим я хотел сказать… — он встал и подал мне руку, усмехаясь. — что не сплю с Нэнси Онейда.

— Передай, пожалуйста, Нэнси, что я извиняюсь.

Он закатил глаза, но шутливо, по-доброму.

— Она даже не вспомнит про это. Мозг Нэнси живёт на восемь часов вперёд. Прямо сейчас она продумывает речь для утреннего шоу.

Кэл оставил меня одну на лестнице, но я не спешила возвращаться наверх. Я сидела в полной тишине, пытаясь собрать вместе такие разные образы моего отца. Прекрасный слушатель, который никогда не задавал мне неудобных вопросов. Реализатор американской мечты об ограничении иммиграции. Любящий муж, изменивший жене.

Не только мама казалась мне непостижимой.

Но сенатор точно умел слушать. Мне вспомнилось, как мы зашли в закусочную одного маленького городка. Там он остановился и взял за руку одну старушку, которая рассказывала, как выросла в нищете в Миссисипи. Она была очень обеспокоена тем, что телевидение разрушает традиционные американские ценности. Мне она показалось доброй, но перегревшейся на солнышке. А вот сенатор внимательно выслушал её до конца, не обращая внимания на членов всей команды, которые поторапливали его, напоминая о расписании. И этот сценарий повторялся снова и снова в каждом месте, где мы бывали, будь то со школьницей, рассказывающей о своих успехах в учёбе, или с ветеранам, описывавшим своё участие в последней операции. Он слушал, потому что ему это было важно. И было видно, что каждая история по-своему влияла на него. Это было топливо, заряжавшее его на дальнейшие действия, позволявшее поддерживать силу духа, сохранять ослепительную улыбку и каждый раз обращаться к публике с пламенными речами.

Как, например, с той, которую он произнёс сегодня.

В этот момент, сидя в одиночестве на лестнице, прислушиваясь к тихому гулу водопроводной системы, я задумалась, сколько людей поделились с сенатором своим беспокойством по поводу того, что иммигранты отнимают у них работу, что картели заполоняют города, что их соседи, возможно, употребляют наркоту, что нелегалы прячутся за каждым углом, вмешиваясь в устоявшуюся жизнь коренных американцев. Что они и есть проблема — эти люди, которые отказываются следовать правилам, которые являются преступниками по факту своего пребывания здесь, которым плевать на Америку и её ценности, которые даже потрудились выучить наш язык и обычаи.

Полагаю, он много такого наслушался. Я сама слышала такие истории по пути, но мысленно закрывалась от них. Я хотела представлять позитивную часть кампании, которая не была исключительно про солнышки и зайчиков, но я должна была быть именной такой. Всё просто.

Когда я позвонила тем вечером Пенни, она не упоминала выступление моего отца, но по тому, как она старательно избегала этой темы, я догадалась, что она его слышала.

— Мы очень гордимся тобой, — сказала она. — Мы все захлопали, когда тебя показали по телику.