Читаем без скачивания Новый Мир ( № 2 2010) - Новый Мир Новый Мир

От этого времени остались «Дневник Идзуми-Сикибу» (переписка Идзуми и Ацумити в стихах и прозе) и 122 ее стихотворения на кончину Ацумити.

В одном из них говорится: «Я сделаю тело свое памятным даром твоим».  Есть японский обычай: перед смертью завещать своим близким какой-нибудь подарок на память. Чтобы вполне понять подтекст стихотворения, это важно знать.

В 1025 году Идзуми постигло новое несчастье: умерла ее дочь, Косикибу-но найси.

Об остальных событиях жизни поэтессы, кажется, почти ничего не известно. И все-таки у нас остался самый значительный ее дневник — более полутора тысяч стихотворений. По разнообразию тем и жанров, по масштабу психологических открытий ее стихи можно сопоставить лишь с поэзией «Манъёсю» [2] ,

с одной стороны, и с творчеством великого поэта Сайгё — с другой:

И все же, и все же

Я жива, или нет меня

Для того, кто прежде любил?

Я спрошу его, я желаю

Себя самое понять!

...Обычное, казалось бы, стихотворение весеннего цикла у нее превращается в сложный автопортрет:

Долгим вешним днем

Безмятежно гребут рыбаки

От лагуны к лагуне.

Что тоска, что унылая скука?

Недосуг и помыслить об этом!

Сохранилось несколько списков второй части Собрания стихотворений Идзуми-Сикибу, по преданию выполненных Сайгё. Предание в Японии вещь серьезная. Но если бы даже списков не сохранилось, каждый, кто знаком с книгой стихов Сайгё «Горная хижина» [3] , возможно, увидит, как внимательно он читал ее стихи.

Собственно, все четыре поэта, представленные здесь, так или иначе связаны с жизнью и поэзией Сайгё: с Фудзивара-но Тосинари он дружил, Дзякурэн-хоси (приемного сына Тосинари) — хорошо знал, а Дзиэн в молодости был его учеником.

Составление поэтической антологии почиталось в Японии творческим актом высшего порядка. Это должна была быть не просто книга хороших стихотворений, но сложная композиция с обдуманными переходами тем и перекличкой мотивов. Признанный шедевр соседствовал с незаметным ранее стихотворением, и смыслы того и другого открывались по-новому.

В «Кокинсю» — «Изборнике старых и новых песен Ямато», составленном в 905 году, установился строгий порядок тем: времена года, славословия, песни разлуки и странствий, песни с игрой слов, песни любви и т. д. — двадцать книг.  Антологии создавались до середины XV века, всего их вышла двадцать одна.

Фудзивара-но Тосинари (1115 — 1204), на протяжении десятилетий признанный глава литературного мира Японии, был составителем седьмой антологии (1188). В стране с середины века не стихали схватки враждующих кланов. «Страшно подумать, — писал Сайгё, — какое множество людей погибает!» Японская поэзия по своей сути противостоит всякой жестокости. Тосинари трудился пять лет. Антология, названная им «Изборник тысячелетия» («Сэндзайсю»), пронизана чувством тревоги, — оно не выражается явно, но тем сильней ощущается. Одно из ключевых стихотворений антологии — танка самого Тосинари: «В сумраке вечера / Осенний ветер над полем / Пронзает душу. / Слышно, как перепелка плачет / В селенье Глубокие Травы». Тосинари включил в собрание пять стихотворений «врагов династии», поэтов из потерпевшего поражение в военной схватке рода Тайра. В антологии их стихи значились как безымянные, — но и это было тогда актом мужества.

Дзякурэн-хоси (? — 1202) был одним из составителей восьмой антологии — «Новой Кокинсю» (1205), в центре которой находилась поэзия Сайгё, Тосинари и самого Дзякурэна. Он не дожил до ее завершения.

Дзиэн (1115 — 1225) — один из крупнейших японских поэтов. Этот именитый вельможа стал, пожалуй, единственным из учеников Сайгё, воспринявшим дух его позднего творчества. Как и у Сайгё, главная коллизия стихов Дзиэна — стремление к уходу от мира и тяготение к миру во всей его полноте. Но если Сайгё был странствующим монахом, то Дзиэн (приняв одиннадцати лет буддийский постриг) занимал в духовной иерархии весьма важные посты. Исторический труд Дзиэна «Заметки глупца» («Гукансё»), в котором поэт призывал к объединению усилий старой аристократии и военного дворянства ради успокоения и процветания страны, своей проповедью перекликается с этикой Сайгё. Миссия буддийского пастырства выражалась в стихах Дзиэна сильно и образно: «О, мне бы повременить / На тропах этого мира, / Блуждающего во тьме! / Как бы высоко я нес / Путеводный светильник Закона!» Внутренняя завершенность классического пятистишия, где важно не только слово, но и слог, всегда таит готовность отозваться на стихотворение, поставленное с ним

в ряд. Я заметил это и по данной подборке, когда впервые прочел стихотворения одно за другим.

  Идзуми-Сикибу

sub (ок. 978 — ок. 1036) /sub

* * *

Пока я глядела,

И с нижних ветвей облетел

Сливовый цвет.

Наконец-то вы дождались,

О, расцветшие вишни!

Охота на оленей с факелами

В летней ночи

Светильник приманит оленя,

Но прижмурить свой глаз

При виде блеснувшего ока

Не успеть. Рассвет наступает.

sub * * *    /sub

Как-то в пору пятой луны дождь кончился, взошла луна,

и тут я услыхала звук дождевых капель

Я на небо взглянула:

Ведь дождик уже перестал,

Отчего эти звуки?

Все просто: сквозь тучи сочась,

Лунный свет обращается в капли.

* * *

Горят светлячки:

В травах под сенью древесной

Совсем не темно.

Славят мрак в пору пятой луны —

Пустое, одни слова!

* * *

Ему бы смотреть

Зорко за полем созревшим,

Жильцу шалаша…

Он же всматривается: о, как близко

Гуси над ним кричат!

Туман

В осеннем тумане

Пути не видно совсем.

Вот и конь мой как будто

Над дорогою поднялся

И, кажется, в небе парит.

sub   /sub

sub   /sub

* * *

Друзей выкликают

Тидбори [4] около пристани.

Голоса так прозрачны.

Блистает на водах замерзших

Луна предрассветного часа.

* * *

Я его ждала.

Но вот он пожалует нынче,

Как поступить?

Будет жаль, если он растопчет

Снег у меня в саду.

* * *

Я хотела б, чтоб он увидал

Садик мой возле дома:

Весною — сливы в цвету,

Летом — гвоздику «вечное лето»,

Осенью — осенние хбаги [5] .

* * *

Написала будучи в провинции Танго, когда услышала крик

оленя в ночи, а до этого мне сказали, что [мой муж]

господин Ясумаса собирается утром на охоту

Он рассудил разумно!

Что еще мог сделать олень,

Как не заплакать?

Ведь подумать: всей жизни ему

Осталась одна только ночь.

* * *

Некто обещался навестить ее, и когда она ждала: сейчас,

сейчас  он придет, — то услыхала, как в саду возле дома

на листья бамбука посыпался мелкий ледяной град,

и она сложила:

Этой ночью, когда

Сыплется на листья бамбука

Град ледяной,

Шуршит он: ничуть не тревожься,

И мне кажется, я усну не одна.

sub   /sub

sub   /sub

* * *

Такую любовь

Не снести мне. Умру, должно быть.

Когда-то я на него

Как на чужого глядела.

А теперь в нем — вся моя жизнь.

* * *

Узнав, что я сильно огорчена, один человек спросил:

«Что с тобой случилось?»

То иль другое в ответ

Скажу я, обыкновенным

Покажется это тебе.

Мне надо бы в голос заплакать,

Чтоб истину ты услыхал.

* * *

О тоска! То и дело

Обращается взгляд к вышине,

Хоть наверное знаю,

С небес не спустится он,

Не придет меня навестить.

* * *

Что сделать мне?

Как сердца моего ночного

Тоску утишить?

Днем держусь: гляжу пред собою,

Долгой думой развлечена.

* * *

Сочинила в ту пору, когда скончался принц Соти-но ми б я.

Как вепрю, что, ворох

Сохлых трав сгребя под собой,

Безмятежно дремлет,

Вероятно, мне не уснуть,

Но хотя бы не быть, как теперь…

* * *

Когда [по кончине принца Соти-но мия] я вновь задумала стать монахиней

(Пять стихотворений)