Читаем без скачивания Княжна Тараканова - Фаина Гримберг

– В тюрьме. Но можно ведь избежать тюрьмы!..

– Разумеется, можно хоть всю свою жизнь играть роль обезумевшего зайца, на которого это самое государство ведет охоту!..

Она молчала.

– Я знаю, что ты не послушаешься меня, – произнес он старчески-грустно.

– Я не послушаюсь, – согласилась она кротко, – но вы ведь не будете сердиться на меня?

– Нет, не буду…

Разговор занимал ее. Ей хотелось продолжить этот разговор.

– Но вы такой умный… – Ей показалось, что «умный» – слишком наивное определение. Она заговорила о другом: – Ведь это не ваш дом? Я догадливая…

– Да, – отвечал он, – ты догадливая, и, конечно же, это не мой дом. Я не мог бы поселить тебя в моем доме, где обретается мое семейство… Этот дом я нанимаю…

– Для таких, как я?

– Не надо становиться дерзкой, это не улучшит, а только ухудшит твою дальнейшую жизнь! Да, этот дом я нанимаю для таких, как ты, то есть для своих любовниц. Но на самом деле таких, как ты, очень мало! Я не знаю, с кем возможно сравнить тебя. А я знал многих женщин…

Она кивнула, потянулась и поцеловала его в висок:

– Ваш дом, наверное, замок?

– Наверное! – Он улыбался. Говорил он четко, хотя во рту недоставало даже и многих зубов.

– Вам многие подчиняются, но ведь и вы подчиняетесь… – Она не договорила.

– Разумеется! – Он был уверен в себе, в своем образе жизни… – Я охотно подчиняюсь Ее Величеству! Она великолепна! При восшествии на престол она нашла войска и финансы в совершенно расстроенном состоянии. Принужденная вести войны, она тем не менее сумела поднять уровень и армии и финансов и при этом ее подданные вовсе не были обездолены. Почти все общественные здания в Вене, почти все дороги страны приведены в замечательный порядок, выстроены также и новые строения и проложены новые дороги. Ее Величество богата, но одаривает щедро и часто. Правосудие процветает в ее владениях. Она набожна, однако будучи правительницей, имеющей широкие взгляды, она ограничила действия церковников и улучшила воспитание и образование молодежи. Политику ее возможно даже полагать несколько прямолинейной, но без фальши, совершенно без фальши!..

В отличие от него, увлеченного до некоторой степени сейчас своей речью, Елизавета вовсе не была уверена в себе и в своих действиях. И этой своей уверенностью, выразившейся в искреннем панегирике императрице Марии-Терезии, он даже вызывал в душе Елизаветы сильное чувство зависти.

– Вы говорите так, потому что хорошо устроены в жизни с самого своего рождения, – сказала она уныло. – Вот если бы вы родились в бедной семье…

– Я уже давно понял, что ты родилась в бедности. Но для мужчины существует много способов добиться чего-либо. Мужчина может, к примеру, служить в армии. Но прежде чем добиться чего бы то ни было, следует научиться подчиняться. Что же касается женщины, то она может улучшить свое положение в жизни посредством замужества… Но ты не умеешь подчиняться. Ты не будешь учиться искусству подчинения. Хотя… Невозможно уклониться от необходимости подчинения. И ты все равно то и дело кому-то подчиняешься, подчиняешься… – Он развел руки в стороны и вдруг хлопнул в ладоши…

Наступил день, когда он сказал ей, что, несмотря на всю его приязнь и даже и самые нежные чувства, какие он к ней испытывает, им следует расстаться. Она в ответ наклонила голову, гладко причесанные темные волосы блеснули слабо в солнечном свете. За окном по заснеженному пространству шагали какие-то люди – мужчины в широкополых остроконечных шляпах, женщины в накидках поверх чепцов и теплых платьев. Мужчины вскидывали трости. Служанки следовали за своими госпожами. Она сдержанно сказала ему, что благодарит его за все, что он для нее сделал. Он сказал, что ей стоило бы попытаться выйти замуж. Она снова наклонила голову и промолчала.

– Я знаю, ты не прислушиваешься к добрым советам, – он вздохнул и старчески улыбнулся.

Он собственными руками вручил ей значительную денежную сумму и указал банкирскую контору в Вене, где она сможет взять еще достаточное число золотых монет. Затем он подарил ей жемчужные грушевидные серьги, жемчужное колье, нарядное платье. Сундук и несессер содержали также многое необходимое в путешествии.

– Не думаю, что тебе нужен экипаж, это слишком дорого обходится, – решил он. – Дешевле воспользоваться почтовыми каретами…

Она подумала о своем коротком путешествии с Михалом, о том, как он неожиданно покинул ее. Собственно, это случилось дважды, но во второй раз это было связано с каретой, с ее каретой… Но ведь она уже привыкла терять. Она уже знала, что в жизни возможно потерять решительно все, все имущество, все деньги, все памятные вещицы – маленькие свидетельства былого…

Прощаясь с графом, она все же заплакала. Она понимала, что плачет, видя перед собой путь в неведомое. Она уже успела за столь короткое время привыкнуть к жизни спокойной и обеспеченной. Он сказал ей на прощанье, что не следует терять голову! Она смутилась и напомнила ему робко и с чувством неловкости о необходимости бумаг, которые будут удостоверять ее личность. Он отвечал, что помнит и обо всем позаботился. Она поняла, что ничего не надо уточнять.

Незнакомый ей человек в скромной одежде не то доверенного слуги, не то мелкого чиновника городского сопроводил ее в почтовой карете до заставы. Он прошел с ней в караульное помещение и там ей выдали паспорт на имя «фройлайн Франк». Незнакомец простился с ней. Теперь она могла следовать далее, в Вену, к примеру. Она подумала, что граф, конечно же, не хочет иметь непосредственное отношение к выдаче ей необходимых бумаг. Но кто бы на его месте желал афишировать подобные свои действия?! Фамилия «Франк» заставила ее даже несколько подосадовать и немного испугаться: неужели он мог знать о последователях и сторонниках учения ее давнего хозяина? Но об этом также не стоило раздумывать много. Если даже и знает, что ж теперь делать! Она обнаружила, что ее вновь зовут Катриной. Однажды она уже назвала себя так. А Катрина де Турнемир, где теперь возможно найти бедную Катрину де Турнемир, или как ее зовут?.. Елизавета улыбнулась. Никого из франкистов она более никогда не встречала, но слыхала о возбужденных против них судебных процессах, о преследованиях, которым они подверглись. Их обвиняли в отступлении от веры. Впрочем, ведь они исповедовали собственную веру, подобно тому, как Елизавета желала выстраивать собственную жизнь, пытаясь по возможности оставаться независимой…

Снова ее покачивало на кожаном сиденье. Она вдруг подумала, что ведь это очень странно: находиться в тюрьме и никого из прочих заключенных не увидеть. Но когда она была в тюрьме, она об этом не думала!..

Михал похоронил отца. Отец какое-то время жаловался на боль в горле, затем слег, сильно кашлял, слабел день ото дня, боль усилилась. Михал послал за сестрой. Она, уже мать нескольких детей, приехала в Задолже. Михал оставил ее с отцом, а сам съездил в Пинск и привез врача. Спасти больного уже нельзя было. Семья прожила несколько ужасных недель. Михал страдал от этого гнетущего чувства беспомощности. Когда несчастный наконец скончался, возможно было даже испытать и чувство облегчения, потому что муки его наконец-то прекратились. Перед смертью отец, поглощенный своими муками, не произносил никаких значительных слов, речей; не сделал никаких устных распоряжений. В последние мгновения он держал сына за руку. Завещание было составлено заранее, «старик Доманский», как его называли уже несколько лет, проявил предусмотрительность. Задолже, конечно, доставалось Михалу. Потом сестра спрашивала младшего брата, что из имущества она может взять себе. Михал сначала хотел на все махнуть рукой и позволить ей брать, что она захочет, но затем вдруг подумал, что отец вовсе не одобрил бы такого его поведения, обошел дом вместе с ней и отдал ей только некоторые платья покойной матери и кое-какие женские украшения. Теперь Михал оставался в Задолже полновластным хозяином. Разумеется, он и при жизни отца хозяйничал здесь почти самостоятельно, особенно в дни смертельной отцовской болезни, но все же отец был еще жив. И даже когда Михал уже не мог ни о чем спрашивать его, все равно отец существовал, и можно было вопреки всему надеяться на его выздоровление и соображать, какое распоряжение он сделал бы в том или ином случае… Теперь отец действительно исчез, ушел, и Михал остался один. Впрочем, сестра тотчас заговорила с ним о возможности и даже о необходимости ему жениться, но он не поддержал ее оживления и сказал кисло, что о таком не думает…

Михал подымался ни свет ни заря, будил работников. Надо было следить за тем, как отмеривают лошадям овес. Из конюшни шел в хлев, где бабы доили коров, затем в ригу. Надо было присмотреть и за молотьбой. А были ведь еще и овцы… И не только это! Споры мужиков между собой теперь тоже должен был решать Михал. Порою он так уставал, что уже не хотел ни обедать, ни ужинать, и обходился большим ломтем ржаного хлеба и кринкой молока. Теперь возможно было сказать, что он возмужал. Волосы он носил длинные, почти до плеч, и периодически отпускал длинные тонкие усы, затем вдруг сбривал их. Он по-прежнему оставался очень высоким и потому казался худым. Его серые глаза смотрели по большей части то холодно, то насмешливо, с иронией, то вдруг детски серьезно. В костеле на него поглядывали девушки. Он приезжал верхом на лошади хороших кровей, после службы отпускал преувеличенные комплименты; изящно и несколько гротесково склоняясь, целовал край платья какой-нибудь молоденькой панны, но на самом деле он ни в кого не был влюблен и ни на ком не намеревался жениться. Он знал, с кем он снова встретится когда-нибудь, знал, что эта встреча непременно произойдет! Он даже и не задумывался над тем, где же они встретятся, это не было важно, потому что встретиться они должны были непременно! Он не считал себя виноватым перед ней. Он, в сущности, вовсе и не бросил, не оставил ее. Он всего лишь оставался с отцом; и, конечно же, он полагал, что поступил правильно; ведь если бы отец болел и умер в его отсутствие, Михал никогда не простил бы себе такого!..