Читаем без скачивания Гибель Киева - Валерий Грузин

Пора уходить и Александру. Он стремительно поднялся по лестнице и, скосив глаз, зафиксировал приближающегося к нему уже казалось бы обезвреженного типа. Быстро отвязаться от него не удастся, выводить на Регину и ребят нельзя, остаётся уводить его как можно дальше. Он одним нажатием клавиши набрал по мобильнику номер Регины и коротко бросил ей:

– Не ждите. Добираюсь сам.

Добежав до киоска прессы, что напротив разрушенного Сенного, Александр тормознул первое попавшееся такси и, шлёпнувшись на сиденье, вдохновил водителя на быструю езду:

– Шеф, сотка. Опаздываю на поезд.

В зеркале заднего вида отметил, как в поисках машины мечется его преследователь.

Благая весть

Вот и кончилось бабье лето. В этой жизни всё, что когда-то начиналось, когда-то и оканчивается. Нет, солнце ещё ярко светит, но уже не греет, как любовь после пятидесяти. Вечера в октябре воровато припрятывают в карманах стужу, но ещё бодрятся, скрывая свою сущность за мглистыми утренними туманами. Дни тают быстрее, а ночи набирают силу, захватывая у света всё новые и новые земли. Лето ещё звенит золотыми бубенчиками, но звук этот далёкий и замирающий на окраинах души. Впереди длинная зима и снеги, дай Бог, обильные и сахарные.

Когда-то, а точнее до появления нависшего над Городом Киевского моря, люди наслаждались жарким сухим летом и холодной снежной зимой. Но кому-то взбрело в голову разлить перед носом у киевлян зловонную лужу и назвать её морем. Хорошо не Средиземным, хотя основания к тому имелись, потому как из континентального климат преобразовался в средиземноморский. Холода и снеги подались на Восток, прихватив с собой белые пушистые одеяла, а вместо них на улицах города расстелили грязные тряпки из слякоти. Киевляне засопливели и захирели, ибо не только здоровью Пушкина был полезен зимний холод.

Вообще-то гибель Киева началась даже не с появления огромной лужи. Первый смертельный удар прямо в сердце был нанесён появлением на Печерских холмах рядышком с Печерской лаврой злой Валькирии. А началось с того, что главный кремлёвский начальник, прибыв в Киев и проезжая из Борисполя по мосту Патона, бросил главному украинскому начальнику упрёк: «Что это у вас творится? Город вроде социалистический, а при въезде в него – одни кресты».

Упрёк мог легко трансформироваться в приговор, и местное начальство принялось исправлять упущение. Соорудили и поставили над Городом стальное чудовище, которое киевляне сразу невзлюбили, обозвав его «Лаврентьевной» и «Бабой с ножиком».

Ничего нельзя сооружать рядом с Лаврой. Собственно, это и есть последний рубеж, за которым – гибель и распад. И склоны днепровские вдоль набережной нельзя трогать. Как только их тронешь, Город ожидает гибель и распад. И пуще всего нельзя трогать Нерушимую стену Софийского собора, ибо сказано: Киев будет стоять дотоле, доколе стоит Нерушимая стена. А какая же она нерушимая? Под ней сотни тонн воды фитнесс-центра с фейс-контролем в чёрных костюмах, белых рубашках и чёрных галстуках, а вокруг – стеклянные уроды и подземные паркинги, и всем заправляет выпускница речного техникума. Это ли не гибель?

Есть в Городе единственное место, откуда прозревается суть. Есть такое место. Есть. На самом верхнем этаже «хрущёвки», что напротив и наискосок Лавры. И оттуда, из единственного во всём великом Городе места, из окон открывается вид в ракурсе Страшного Суда – меж куполов Свято-Успенского собора виден меч, да, тот самый меч «Бабы с ножиком». Купола, а промеж них – меч.

Можно, конечно, много думать, размышлять и сочинять экзерсисы, можно летать в эмпиреях, можно биться в припадках любви к Городу, можно любить его до нестями, можно из него, сердешного, точити кров, як воду. Всё можно. И всё нельзя.

Купола, а промеж них – меч.

Лавра и Вавилонская башня с точным почтовым адресом – улица Грушевского. А что? Тысяч восемьдесят у него осталось. Вот и хватит, чтобы нанять людей, – пусть по кирпичику разберут. Им за приезд из Конецка в столицу для так называемых стихийных торжеств по сотне платят, а он будет платить втрое больше.

Каналы общения с Всевышним Разумом трогать непозволительно: слишком слаб для этого человек. Тронули – и получили Чернобыль. Китайцы тронули Тибет, и незамедлительно получили землетрясение в Сычуане.

Это – приговор. Это – гибель.

Ибо когда ты смотришь в бездну, бездна смотрит в тебя.

Звоните во все колокола, бейте в гонги и тамбурины, заворачивайтесь в простыни и ползите на кладбище, повторяя молитвы. Но людям этого не хочется. Им вообще не нравится, когда их грузят непонятными проблемами. Им нравится покупать прокладки с крылышками, выбирать правильный дезодорант и зубную пасту, погудеть в ночном клубе, сделать евроремонт и взять в кредит крутую «тачку». И разве можно их в этом винить, когда ничего другого не остаётся? Когда получить простое жильё – заоблачная нереальность, когда обеспечить свою независимость и достойную жизнь – заоблачная нереальность, когда душевное общение с братьями по разуму – заоблачная нереальность. У жизни не осталось жизни. И умри тоска. И наливай!

Александр, обняв за плечи Цок-Цок, сидел на скамеечке в малюсеньком скверике сразу за входом в Дальние пещеры. Перед ним открывались днепровские дали, и синева небес возвышала душу. Он знал, что сюда, на свет Божий, скрывая таинство от мирских глаз, в солнечные дни выносили мощи угодников Божьих. Люди этого не видели, да и видеть им это было ни к чему.

Октябрьское солнышко висело низко и настойчиво слепило глаза. Не по-осеннему сочная травка радовала взор. Прикосновение плеча любимой женщины изгоняло из души вечную грусть одиночества. Казалось, живи и радуйся, пока тебе не забили рот глиной. Есть только сегодня и этот миг наполненности счастьем бытия.

Но человек – создание несовершенное и совершенно глупое. Ему хочется большего: взять кредит, сделать евроремонт, завести удобную любовницу, стать известным, всеми обожаемым, а, если повезёт, то и народным депутатом или мэром, и не знать ни в чём отказа, особенно в деньгах. Простим ему это. Простим. Ибо слаб человек и зело грешен.

Час ли, два ли сидели они молча, впитывая благодать.

– А ведь мы это сделали, – прервал молчание Александр. – Говорят, на Левом берегу какого-то районного начальника казнили. Плетью.

– Я знаю, ты это придумал, – откликнулась Снежана.

– Да при чём здесь я? – Александр теснее прижался к её плечу. – Мне славы не надо. Мне надо достучаться до придавленных сегодняшней жизнью людей. Ведь ты посмотри, что из них пытаются сделать? Примитивов и потребителей. Чтобы их главной радостью была покупка прокладки с крылышками, правильного дезодоранта и зубной пасты, возможность погудеть в ночном клубе, взять в кредит иномарку, сделать евроремонт, поехать в Турцию и найти лишних пять тысяч. Всё.

– И хорошо! И пусть! Кстати, ты назвал нормальные человеческие радости. Ты чего хочешь, чтобы все наслаждались высоким искусством и заимели высокие эстетические потребности? Да не будет этого никогда. Всегда так было: огромное большинство довольствуется ничтожными идеалами и низменными вкусами, а маленькая, совсем маленькая часть – высокими запросами, – Снежана, хоть и принадлежала к той маленькой части, но, как всякая женщина, отличалась более трезвыми взглядами, нежели увлекающиеся мужчины.

– Хоть ты должна понимать, что происходит, – начал закипать Александр. – Перед тем как в Украину придут монстры, им нужно выжечь землю, а людей превратить в послушных Муравьёв. И Киев – главное препятствие. Тут вольнолюбие, образование, дух, традиции, православная вера.

– Слушай, насчёт Киева я с тобой согласна. Волна агрессии и алчности его накрыла основательно. Но не спасти же нам его вдвоём, втроём и даже вчетвером, – Снежана взяла его под руку. – Ну хорошо, ты ещё раз придумаешь что-то эдакое. Но ведь не поможет. Хотя, если честно, я тебя за это и полюбила. Ты мне напоминаешь рыцаря, вышедшего в открытом поле на схватку с огромным огнедышащим драконом. Какая женщина устоит перед таким?

– Ты знаешь, вот тут, где мы сидим, под землёй лежат мощи преподобного, если не ошибаюсь, Алипия. Он, а может Лонгин, вратарь печерский, или Никола Святоша, точно не помню, стоял у входа в монастырь, приветствовал входящих, а кое-кому говорил: «А тебе не надобно входить». Видел старец насквозь. Можно, я буду называть тебя Алипием? – Александр, обняв Цок-Цок за её длинную изящную шею, притянул к себе. – Ну скажи, Алипий, разве бывают герои, расчётливо прикидывающие габариты дракона и дальнобойность извергаемого им пламени?

Вместо ответа Цок-Цок его поцеловала.

– Ты знаешь, иногда мне кажется, что архангел Михаил явился на землю в твоём обличье, – Снежана прижалась к нему щекой. – Иначе, как бы вытерпела эту рыжую соперницу?