Читаем без скачивания Последняя любовь президента - Андрей Курков

Свой бокал «Хэннесси» я допиваю уже в полном одиночестве. Генерал ушел как всегда вовремя. От визитов генерала Светлова обычно остается отличное послевкусие.

91

Киев. 13 мая 1985 года.

Странная эта жизнь! Вот недавно потерял где-то свои часы. Прошло, может, пару недель, и сегодня, прямо на автобусной остановке, нашел другие. Стекло, правда, треснутое, но идут, тикают. Поднял с земли, уточнил у прохожего время, завел и надел на запястье. Хорошо, что ремешок у часов кожаный.

Над головой солнце, но ветер дует непривычно прохладный. Хотя небо чистое, ни одной тучки.

«Ничего, – думаю я. – Еще рано, только восемь утра. Скоро солнце ветер нагреет, и будет он теплый и ласковый».

В руке у меня объемистая сумка. В ней «разводной» наряд для Давида Исааковича: серый костюм, белая рубашка, черный галстук и коричневые туфли. Мама Миры просила, чтобы мы со стариком уже к десяти были у ЗАГСа. Времени достаточно, должны успеть.

Пешеходный мост подрагивает под моими ногами. На том берегу стоит несколько рыбаков. Другие, с удочками в руках, идут мне навстречу. Уже возвращаются с рыбалки.

– Ну как, ловится? – спрашиваю одного из них.

Вместо ответа он поднимает полупрозрачный кулек. В нем – несколько рыбок размером чуть больше ладони.

– Маловато, – вырывается у меня.

Я еще успеваю заметить ехидную улыбку рыбака, прежде чем он исчезает за моей спиной.

Давида Исааковича я встречаю возле землянки. Голова мокрая. Он только что окунулся в Днепр и теперь обтирается старым вафельным полотенцем.

– Надо же быть чистым, – говорит он, пристально меня рассматривая.

Я сегодня действительно не такой. Не такой, как обычно. Выбрал все самое чистое. Нашел свой старый темно-синий костюм, купленный мамой для выпускного вечера. К моему удивлению, влез я в него без труда. Значит, с семнадцати лет я практически не вырос и не потолстел. Рубашку бежевую надел. Только вот галстука не хватает. Но галстуки я не люблю. Я и на выпускной пришел без галстука.

– Можно подумать, это ты разводишься! – На лице Давида Исааковича свеженькая бодрая улыбка.

– Меня заочно разводили, – говорю я. – Мне даже в ЗАГС идти не пришлось.

– Повезло, значит, – кивает он. – Ладно, покажи, что принес. А то, может, я зря себя отмывал и отдраивал?

Заходим в землянку. Там все еще тепло. Буржуйка горячая.

– Чего это вы отопление не выключили? – шутливо спрашиваю я.

– А мне ночью тепла не хватает. Днем хватает, а ночью, если не затоплю, мерзну.

Костюм Давиду Исааковичу нравится. Он ощупывает ткань, «прислушивается» подушечками пальцев. На лице – сосредоточенность. Потом разворачивает рубашку.

– Эт тоже ничего, – кивает он.

Туфли у него вызывают беспокойство. Он их крутит в руках, осматривает со всех сторон.

– А что, другого цвета не было?

– Были черные, но ваша жена решила эти купить. Эти дешевле были, на два рубля.

– Дешевле? Правильно решила. А носки?

– Носки? – переспрашиваю я.

– Ну да, носки! Туфли же на носки надевают!

«Прокол, – думаю я. – О носках никто и не вспомнил!»

– А что, у вас своих совсем нет?

– Одна пара зеленых шерстяных есть, но таких, чтобы чистые и целые…

Он заглядывает за свое лежбище, наклоняется, поднимает шинель, одеяло, изучает щель между лежбищем и стенкой. Наконец вытаскивает оттуда тряпки и начинает их сортировать. Находит несколько одиноких, непарных носков. Все с дырками на пятках.

– Видишь… – показывает мне одну из дырок. – Я всю жизнь неправильно ходил. У тех, кто правильно ходит, дырки впереди, там, где большой палец, а у меня всегда на пятках!

Я раскладываю найденные носки на его кровати. Изучаю их внимательно. Откладываю один черный и один темно-синий в сторону. Эти по цвету вроде более или менее сочетаются.

– А нитки и иголки у вас есть? – спрашиваю.

– Конечно.

Он находит старую жестянку из-под монпансье. За несколько минут я зашиваю черной ниткой обе дырки и протягиваю носки старику.

– Молодец, – хвалит меня Давид Исаакович. – Мне только чтобы ниткой в ушко иголки попасть, минут пять надо! А ты вон как быстро управился!

Проходит еще пять минут, и передо мной стоит совсем другой Давид Исаакович. Точнее, стоит правильный Давид Исаакович, потому что прежнего, оборванного и нечесаного, называть по имени-отчеству, да еще и по такому библейскому имени-отчеству, было странновато. Хотя все же называл. Я просто не мог представить себе, что старик так преобразится в нормальной одежде. Костюм на нем сидит гладко. У Мириной мамы отличная интуиция. И рубашка впору. И галстук. Он стоит пока в носках, сосредоточенно глядя на коричневые туфли, стоящие тут же рядом, на полу.

– Ну как? – спрашивает.

– Отлично!

Коричневые туфли, конечно, к серому костюму не подходят. Но это, что называется, деталь. А общая картина вполне удовлетворительна.

Он присаживается на кровать, наклоняется и надевает туфли.

– Жмут, проклятые! – жалуется он.

– Новые всегда жмут. Разносятся! – успокаиваю я его.

Мы поднимаемся на мост. Ветер еще не нагрелся и все еще дует довольно сильно.

Посередине моста старик вдруг останавливается.

– Давид Исаакович?

– Я туда не пойду, – негромко говорит он, глядя на приблизившийся правый берег Днепра.

– Но вы ведь обещали, да и жена ваша нас ждет! – Я смотрю на свои «новые» часы и понимаю, что к десяти мы уже никак не успеем. – Мы уже опоздали!

Мост дрожит. Ветер ерошит седые волосы старика. На его лице – испуг. И стоит он как-то неуверенно. Правая рука ищет, за что схватиться. Опускается на перила.

– Давид Исаакович, мы же вам все купили. И костюм, и туфли! Пойдемте!

– А костюм точно купили или напрокат взяли? – вдруг спрашивает он, и его зрачки впиваются в меня, как два хорошо заточенных карандаша.

– Точно купили! У меня тут где-то и товарный чек из магазина есть… – я киваю на пустую сумку, болтающуюся на моем плече.

Наконец старик успокаивается. Делает несколько осторожных шагов, потом уже увереннее шагает рядом.

«Надо его заговорить, – думаю я. – А то он еще учудит что-нибудь!»

– Давид Исаакович, – я на ходу поворачиваюсь к нему. – Вы скажите жене, что развод надо отметить! В ресторане. Тогда сможем с отцом Василием вместе посидеть и снова ваш костюм пригодится.

– Отметить? – размышляет он вслух. – Это мысль! Я же в ресторане давно не был!

К ЗАГСу мы подходим без четверти одиннадцать. Мама Миры, увидев нас, срывается с места и спешит навстречу.

– Где же вы были! Я уже два раза договаривалась, чтобы нас без очереди пропустили.

Она оборачивается к ЗАГСу и показывает рукой на очередь, в которой стоят в основном молодые пары. Очередь небольшая, человек двадцать.

– Кто последний? – весело спрашивает Давид Исаакович.

Высокий парень, одетый в джинсовый костюм, поднимает руку.

– Ты что, Давид! – Мирина мама всплескивает руками. – Мы же без очереди! Ты же ветеран войны! Вы же нас пропустите? – Это она уже обращается к очереди.

Очередь кивает. Все-таки хорошо, что пожилых в нашей стране так уважают!

Мирина мама уводит старика внутрь, а я остаюсь на улице и внимательно рассматриваю молодых разводящихся женщин. В голове одна мысль: «Вот сейчас все эти красавицы и простушки выйдут из дверей ЗАГСа свободными. Выбирай и уводи!»

Но это только в мыслях. На самом деле ни одна из женщин мне не нравится. Да и настроение у меня не то. Утро все-таки выдалось напряженным. Теперь бы отдохнуть.

А ветер все еще дует. Но теперь он уже теплее. Я осматриваюсь по сторонам в поисках кафе или скверика. Взгляд находит лишь булочную.

«Ладно, – думаю я. – Подожду их. Поздравлю. Может, Мирина мама угостит нас с Давидом Исааковичем кофейком с пирожными? Все-таки как-никак серьезное событие в ее жизни. Теперь она уже точно сможет уехать!»

92

Киев. Август 2004 года. Утро.

Господи! Шесть утра, а у меня в ноздрях до сих пор витает вчерашний запах духов. Его оставила Жанна, досидевшая у нас до полуночи. Если бы я не стал демонстративно зевать, она бы досидела здесь до рассвета.

Светлана спит. Она лежит на боку, лицом к окну. Ее живот на кровати – как на подносе. Еще пару месяцев. И все! Мы начинаем новую жизнь. Тишина останется в прошлом. Сначала младенцы будут плакать, а потом научатся говорить, просить конфеты и деньги, и лет на пятнадцать их звонкие голоса вытеснят сегодняшнюю бездетную тишину.

Во рту – вкус кетчупа. Вчерашняя пицца оказалась пересушенной. Ее пришлось почти запивать кетчупом. А потом, когда двери за Жанной наконец закрылись, у меня не было сил почистить зубы. Вчера не было сил, а сейчас – желания. Но я умею перебороть себя.