Читаем без скачивания Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков - Юрий Безсонов

Несмотря на утомление, трудность перехода, голод, холод все таки хорошо жилось среди природы. Мы шли всю ночь. Настало утро… Пробежал утренний холодок, потом запели птички…

Начался рассвет… Вставало солнце… Его еще не было видно — только лес на том берегу реки стал двойным… Сверху золотой, снизу совсем темный… На тропинке показался свежий след большого медведя… Тянуло пойти по нему…

Хорошо было на душе… Опять чувствовалась свобода.

Много ли человеку нужно для счастья? Кусок хлеба в полном смысле этого слова и кров. Природы… И природы вплотную… И при спокойной совести, он счастлив.

Шли мы без отдыха и к полудню от хлеба ничего не осталось. Нужно было идти. След наш мы все таки показали, значит можно было ждать и погони.

Показались хутора… От усталости прислонившись к забору, издалека рассматривал я их расположение. Их было два. Один поближе к нам, другой в версте от первого.

Я рассчитал, что если будет засада, то они посадят ее в первый хутор, который нам по дороге и решил обойти его.

Усталость была страшная. Лишних три-четыре версты по болоту, — это большое расстояние…

Ни с кем не советуясь, думать и говорить уже никто не мог, я дал знак своим и пошел в обход…

{195} Долго шли мы, обходя первый хутор, наконец показался второй… Подошли мы к нему с северной стороны и находились на горе. Нам был виден дом, а за ним река… Залегли… Посмотрели… На хуторе никакого движения…

Идем!..

Спустились вниз… Подходим к дому…

Я шел впереди, Мальсогов за мной… Он страшно устал и еле брел.

Где вход в дом, я не видел и попал на противоположную от него сторону.

Поравнялся с окнами, взглянул туда… Вижу голые, стриженные головы…

Крестьяне — и голые черепа?.. Что то не ладно… мелькнуло у меня в голов…

Раздумывать было нельзя, и я только ускорил шаг, проходя дом под всеми окнами, — по фасу, сбоку и сзади, где была дверь… В окнах движение…

На дворе, на корточках сидел крестьянин, и Мальсогов ничего не заметив направился к нему…

Я распахнул дверь… Прямо против меня стоял красноармеец с винтовкой на вскидку… Я был у него на мушке… "Руки вверх!".. Крикнул он!

Раздался выстрел. — Но было поздно, я отскочил… Дурак, подумал я, люди идут на смерть, а он — "Руки вверх!", но в этом было мое спасение.

В избе защелкали затворы… Вот из за печки показалась винтовка… Я выстрелил, — отбил кусок кирпича… "У меня 15 патронов — надо беречь"… Остановил я себя.

"Сдавайтесь! Ведь нам все равно не жить", с прибавлением крикнул я.

"Между нами три шага… Сколько их? Выстрелы слышны… соседний хутор… Оттуда поддержка… Если драться, то лучше в поле"… Быстро проходили у меня в голове…

"Идем на гору!", крикнул я Мальсогову. И мы быстро заняли хорошую позицию. — Выход из дома был у нас под обстрелом.

Все замерло… Так прошло минуть десять.

{196} Но вот на реке, в полукилометра от нас, появилась лодка с четырьмя фигурами. Красноармейцы удирали…

Оказалось, что они выскочили в окно, мертвым пространством прошли к реке и там сели в лодку. Под прикрытием высокого берега, они отошли по течению и сейчас переправлялись на другую сторону.

Зная как хорошо действует свист пули, я разорился на один патрон и выстрелил по направлению лодки.

Они быстро причалили к берегу и я увидел, как несколько фигур бегом направились в лес…

Лезть в бой, конечно, было нечего… Мы были обнаружены… Что делалось на соседнем хуторе, мы не знали. Теперь наша задача была уйти как можно дальше. Впереди нам предстояло переправиться через приток Кеми, реку Шомбу.

Этой Шомбы я боялся больше всего.

Я понимал, что там большевики должны были сосредоточить свои силы, и мне хотелось сегодня же проскочить ее. Надо было пройти ее раньше, чем узнают наш след. До нее оставалось верст двадцать.

Мы двинулись вверх по Кеми. Продуктов не было совершенно. И как не верить в Бога…

Сейчас только я ушел от смерти. Но впереди смерть от истощения. Бог помог.

По дорог мы натыкаемся на рабочий шалаш. В нем карел и продукты. Он дал нам (вернее мы взяли) рыбы, мяса, хлеба и "манны". Кроме того еще проводил.

"Идите как звери", напутствовал он нас, — "не выходите даже на тропинки".

Мой дневник.

27-го Мая. Шли всю ночь и день без отдыха. Часов в 7 вечера пришли на хутор в 34 верстах от деревни Подужемье. Войдя на хутор попали на засаду красноармейцев. После перестрелки кр-цы удрали на лодке. Мы спешно двинулись по Кеми, забрав продукты у рабочих. Продуктов мало. Придется голодать. Усталость страшная. Часа в 2 ночи свернули от Кеми и часов в 7 утра встали на отдых.

И дальше:

28-го Мая. Весь день на отдых, питание слабое. У всех сильная опухоль в ногах. Часов в 10 вечера выступили на Шомбу.

У Мальсогова были не ноги, а сплошная рана. Кроме того, {197} во время путешествия по снегу и остановок, он отморозил себе пальцы на ногах. Они были синие и не двигались.

Когда он показывал их мне, я ясно видел, что они отморожены, но уверял его, что они только посинели от холода. — Все равно помочь было нельзя. Нужно было идти вперед. Не граница подойдет к нам, а мы должны подойти к границе.

Но до Шомбы мы так и не дошли — просто не вытянули. Усталость взяла свое. Нам предстоял большой обход. Нужно было идти на ее истоки, где было меньше вероятности встретиться с противником, и там переправляться.

Вопрос этот все время сидел у меня в голове. Сазонов обещал построить плоты, но я знал, что это легко говорить, но гораздо труднее сделать. Шомба все время заставляла о ней думать.

Ночью, решив, что нам не дойти, мы двинулись в этот обход, но после двух дней, проведенных совершенно без сна, в постоянном движении, мы отошли недалеко и скоро встали на отдых. Спали целый день. К вечеру начали готовиться.

Подсчитали продукты — их оказалось очень мало. Вопрос наших ног и обуви был для нас один из первых. И он был совсем не благополучен. Начали одевать сапоги — не лезут. — Не ноги, а чурбаны. Васька распорол свои сапоги и сделал поршни.

Еще на стоянке, во время снежной бури, я, одел сапоги Мальсогова, почти сжег их на костре. Здесь я пристроил ему его галоши, то есть протянул в них ремни, так что он не падали.

Для себя я распорол свои сапоги, но все таки они жали, поэтому я засунул их за пояс и пошел в кожаных туфлях, которые вытащил из лагеря Сазонов.

29-го Мая. Ночь шли по непроходимым болотам. День на отдых. "Брусника, гуси и заяц". Среди ночи Малбродский от переутомления не мог идти, встали на отдых. — "Соленая рыба".

За все время нашего пути, все мои старания были направлены на то, чтобы как можно меньше отдыхать, и как можно скорее двигаться вперед. Но это не всегда мне удавалось.

Иногда тихим, просящим, иногда резким раздраженным голосом, Мальсогов уговаривал остановиться и {198} "передохнуть". Я знал что значить это "передохнуть". Маленький отдых… А потом никого не поднять.

В этот день для преждевременного отдыха были основательные причины: Мы шли по красному ковру… Это была прошлогодняя брусника, зимовавшая под снегом и теперь очень вкусная, а особенности на голодный желудок. Но еще соблазнительнее были гуси, которые летали над нашими головами и заяц, сидевший долго в поле нашего зрения. Стрелять или нет? Каждый патрон на учете… А расстояние большое. Я воздержался. Все эти обстоятельства и заставили нас отдохнуть, с тем чтобы раньше выступить.

Но отдых затянулся до вечера, и только мы вышли, как опять принуждены были остановиться.

За все время похода, Мальбродский шел великолепно. Казалось усталости он не знает. Конечно это были нервы, и они сдали…

Без всякого основания, он вдруг начал перегонять меня и, шатаясь из стороны в сторону, делать передо мной круги по болоту.

Меня это удивило, я спросил в чем дело?

"Так, нужно размяться", ответил он.

Но я понял, что дело не в том, что надо "размяться", а в том, что человек сейчас может упасть и больше не встать.

На нем не было лица. Я довел его до первого попавшегося "острова", то есть до леса среди болота, и мы встали на отдых.

Он долго держался, не выдержал и свалился как сноп.

Еще раз проверили продукты… Мало…

Нужно экономить и рассчитать паек. На сегодняшний день полагалось маленький кусок соленой рыбы, немножко "манны" и хлеба.

Сазонов был больше и крупнее нас всех… Рыбу сварили и разделили по пайкам. Разлили по кружкам. Соли не было.

Говорят, что соль это раздор. И тут я имел возможность это проверить. Я налил чашку этой пресной похлебки Сазонову. Он начал просить соли. Я категорически отказал. Он обозлился и ногой опрокинул стоявшую на земле чашку. Новой я ему не дал. Этот эпизод запечатлелся в моей памяти, поэтому наш отдых я назвал "соленая рыба". Все эти {199} маленькие происшествия кажутся мелочами, но когда вопрос идет чуть ли не о жизни и смерти — он становится серьезен.