Читаем без скачивания Спаси меня - Кристофер Харт

Пресыщенность и жажда приключений — два наших креста, решил я. Мы терпеть не можем то, что уже узнали. Нас тянет на новенькое, как всех мальчишек. Нет, к черту ложную скромность! Таковы мужчины, и нет ничего плохого в нашей жажде приключений. Вот бравый солдат в красной шинели целует у калитки молоденькую женушку с ребенком на руках, который заливается смехом, глядя на прыгающий на кивере помпон. Незабываемо трагичный миг прощания: солдат разворачивается и уходит к своему полку. Он уедет на войну и далеко на чужой земле станет биться с другими мужчинами, о которых ничего не знает, да и знать не хочет… Он прекрасно понимает, что шансы остаться живым и невредимым безнадежно скромны, а шансы вернуться покалеченным до жути высоки. И все-таки в минуту расставания в его сердце просыпается нечто, превосходящее все эти страхи: головокружительное чувство истинной, ни с чем не сравнимой радости и ликования. Приключения! Путешествия! Бой! С презрением взглянуть в глаза смерти и уцелеть, чтобы потом было о чем рассказать и вспомнить! Почувствовать себя на лезвии ножа, имя которому человек! Все радости жизни меркнут в сравнении с этим непередаваемым чувством. Нам не познать этого заряда, и мы заменяем его футболом. Женщины с призрением фыркают на последнюю нашу страсть, единственное, в чем играют хоть какую-то роль старые мужские добродетели: верность и решимость, храбрость и отвага. Такова наша жалкая участь. Не понять этого той молоденькой женушке, что рыдает у калитки, принимая за свою трагедию заведенный порядок вещей, над которым она не властна. Что ее горе? Ведь и солдатам на войне приходится несладко — такова жизнь.

А что осталось нам теперь? Вот они, молодые папаши с колясочками и огромными животами. Выгуливают в парке детишек, потея в мягких домашних свитерах и беспокоясь, как бы сыночек не замочил ноги. А милые мамочки в то же самое время сидят на кухне и отщелкивают на ноутбуках сводки для завтрашнего совещания. И даже не попробуйте сказать, что вы не рады… Вот до чего дошли — смотреть противно.

И тут я впервые поступаю отважно: собираю в горле большой комок протравленной кофе слюны и смачно плюю на асфальт. Вот вам!

Наверное, мои мудрствования можно назвать попыткой найти рациональной выход из проблемы, требующей иррационального решения. А сколько я затратил сил, отчаянно пытаясь убедить себя, что не однолюб!

Какая ирония.

Скажете «нет»? Ну, попробуйте возразить. Не можете. Вот так-то.

Несколько дней спустя я решаю испробовать эти идеи на Клайве, с большой настойчивостью тыча в него пальцами. Достопочтенный раздражается — по-своему, по-тихому.

— Нет, — протестует он. Его вовсе не пугает перспектива прожить до конца своих дней с одной и той же женщиной.

Вообще-то я не совсем то имел в виду. Скорее совсем не то.

Между тем я совершенно случайно замечаю — Клайв не упомянул Эмму. Он просто сказал «с одной и той же женщиной». Поэтому, вполне возможно, мой друг заблуждается. Не исключено, что под «женщиной» он подразумевает некий идеализированный сплав далеко не совершенных, но реальных вариантов. Некое эфемерное создание собственного изготовления, объединившее в себе тело Лиз Харли, интеллект Марии Кюри и голос Хильдегард Бинген с ее религиозными средневековыми руладами.

— Нет, ты серьезно? Ты вправду готов свить гнездышко и жить долго и счастливо? И не боишься искушений?

— Да нет же, — говорит Клайв. — Про искушения речи не шло. Я только сказал, что меня не воротит от мысли замкнуться на одной партнерше.

Киваю.

— Как просто пригласить девушку на танец. А представь, если бы кто-нибудь тебе сказал: «Пригласи девушку на танец, но он будет первым и последним в твоей жизни». Что бы ты тогда ответил?

— Глубокая метафора, — говорит достопочтенный. — Философски ты выразился.

— Наверное.

По недолгому размышлению Клайв выдает:

— А что за танец?

— М-м?

— Ну, последний танец. Под какую музыку?

— Не последний, а единственный. Не знаю. Скажем, «Лунная река» из «Завтрака у Тиффани».

— Правда?

— Почему бы нет?

— Хорошо. «Какое множество миров, и все бы повидать», — замурлыкал Клайв.

— Но не забудь: только один.

— Что, мир?

— Танец.

— Да, понимаю, — говорит он и добавляет: — Да, все так: один танец, одна партнерша.

— В зале, битком набитым красивыми, милыми и добродушными девушками.

— Перегибаешь палку, — стонет он.

Пожимаю плечами.

— Это не я придумал — жизнь такова.

— Слушай, — отвечает наш влюбленный, немного поразмыслив. — Если все эти девушки одинаково красивы, милы и пышногруды…

— Я сказал «добродушны».

— Пусть. Только если они одинаково привлекательны, тогда зачем тебе все?

— Генетически заложено, — вяло замечаю я и, чуть помедлив, добавляю: — Слушай, а ведь ты попал в самую точку.

— Разве?

— В том-то и дело, они не одинаковы. Все — разные. У одной роскошные светлые волосы, другая — смуглая, экзотичная индианка, принцесса чистых кровей…

— Не трожь ее.

— К третьей тянет, потому что она собранна, уверенна в себе, элегантна. Ты уже направился было к ней, и танец уже начался, как вдруг на другом конце зала видишь еще большую прелестницу. Она заполонила собой все: вокруг нее кипит жизнь и царит настоящий хаос, так что и не подойти. Пьяна как сапожник, танцует на столах, трясет распущенными волосами и вскидывает руки…

(Только не подумайте, будто я о Бет.)

— Такие не в моем вкусе, — перебивает Клайв. — То есть я знаю, какой типаж меня привлекает. У каждого сложилось некое представление о желаемой избраннице, и как только ты встречаешь девушку, которая приближается к идеалу, думаешь: это судьба. Вот она, моя вторая половина. А если нет, тогда, конечно, можно рассуждать о том, что все девушки хороши. И хапать побольше из жадности.

— Ага, — соглашаюсь я. — Чем частенько грешат отвратные плешивые политики, у которых и одышка, и плешь, и цвет лица как у обитателя склепа. И все равно они считают прямой обязанностью реализоваться не только на политической арене, но и на столе своего кабинета в Палате общин с молоденькими помощницами и ассистентками. Что поделаешь — должность обязывает, через «не хочу». Главное — хватать, хватать, хватать!

Мы с Клайвом даже придумали новый тип человека: «завсегдатай супермаркета». Наш покупатель идет по жизни, как по магазину, где на полках разложены Идеальная Любовь и Сексуальное Удовлетворение, и считает, будто имеет на них полное право. Он верит: главное знать, на какой полке они лежат, — подходи и бери. Ведь другие же где-то находят — достаточно посмотреть на счастливые лица в рекламе! И он ждет, что найдет в супермаркете жизни все, дабы заполнить пробелы, оставшиеся после неосуществившихся бесплодных надежд шестидесятых, когда он ходил в вареных джинсах с подсолнухами-наклейками. А может, все началось раньше — с падения Британской империи и гибели религии… В нашей жизни больше нет места святыням. Мыслящие, не лишенные чувства меры люди не видят ничего привлекательного в существующих ныне формах вероисповедания, считая их никуда не годными, а то и вовсе путанными. Сказать по правде, даже меня религия повергает в недоумение.

У «завсегдатая супермаркета» продается и покупается все. Полки стонут под весом экзотических, доставленных по воздуху фруктов с непроизносимыми названиями, мяса страусов, которых специально для него вырастили на фермах, и любой несусветной чуши, способной удовлетворить любую прихоть. Но ему всегда чего-то не хватает. Он носится по рядам в поисках специальных, скроенных по особому образцу религий, которые убедят его в существовании вечной жизни или по крайней мере специально смоделированных малюток (хотя бы его гены увидят будущее). И, разумеется, ему никак не обойтись без идеальных любовниц. Потому что наш завсегдатай — идеалист, и нужно ему совсем немного: совершенство.

И вот он остается один. Несчастный и покинутый, без любви и ожиданий, обманувшийся и разуверившийся идеалист, несчастный сиротка в одиноком сказочном мире универсального супермаркета. Я несправедлив?

Однако вернемся к нашей потасовке.

— Согласен, жадность. Только ведь и жадность бывает разной. Ты говоришь о жажде наживы. А что, если по сути своей это интеллектуальный или даже духовный голод, жажда познать мир? Люди до самой смерти остаются детьми, любопытными детьми. Такова наша отличительная особенность как вида. А вдруг единственно верный способ познать мир, докопаться до истины — спать со всеми подряд? Как думаешь?

— Хм…

— А что, если идеал — вещь вообще недостижимая? Ну, взять тебя. Ты нашел девушку своей мечты?

— Нашел, — мечтательно протягивает Клайв.

— Тебе только так кажется. Пройдет пара недель или месяцев — начнешь и на других заглядываться.