Читаем без скачивания Нищета. Часть вторая - Луиза Мишель

— Он теперь успокоился, — говорили ей Дареки, — он больше не страдает.

Силы у Клары все прибавлялись; ей уже разрешили сидеть. Семья собралась вокруг нее, чтобы обсудить положение.

— Если б я нашла Анну Демидову, — сказала Клара, — она помогла бы мне. Анна говорила, что в марте поедет в Англию. Теперь февраль, значит я успею ее разыскать.

— Нет, вам нельзя ехать, мадемуазель Клара! — возразил Керван. — Оставайтесь с моими родителями и сестрою. Я отправлюсь сам, разыщу эту Анну, хоть на краю света, и передам вам все, что она скажет.

Когда юноша говорил это, в сердце его звенела песня; его синие глаза поблескивали, как глаза волчонка. Клара, не послушавшаяся Филиппа, послушалась Кервана. Ведь они вместе, еще детьми, распевали баллады…

Без денег, в чем был, спрятав на груди веточку омелы, сорванную для него Кларой у входа в пещеру, юноша отправился пешком в далекий путь. Он сделал это в наш цивилизованный век точно так же, как это делали во времена Гюкадарна и Мерлина[33].

Их было двое, скитавшихся по свету: Керван и Бродар. Один искал Анну Демидову, а другой — место, где он мог бы укрыться со своими дочерьми…

XXVIII. Ивон

Следуя по течению Роны от Лиона до Сент-Этьена, среди лесистых холмов можно увидеть странные бревенчатые постройки, похожие не то на древние укрепления, не то на корабли или на огромные гильотины. При неверном свете луны они кажутся призрачными. Это — шахтные вышки; на них укреплены огромные блоки, через которые перекинуты канаты, служащие для подъема бадей с углем нагора и для спуска порожних бадей в забой. Листва, земля, лица людей — все здесь покрыто черной пылью; ею пропитан воздух, ею полны легкие шахтеров.

По вечерам, выбравшись на поверхность земли, словно стаи крыс из нор, утомленные углекопы, сгорбившись, тяжелыми шагами молча расходятся по домам. Они торопливо едят, мечтая только об отдыхе, и бросаются в жалкие постели, спеша поскорее забыться сном — ах, почему не вечным? Они лишь смутно представляют себе, что, пока они от зари до зари работают — другие люди веселятся и что они находятся во власти этих людей, как бараны — во власти мясников.

Углекопы подолгу терпят, обессиленные, измученные, разбитые безмерной усталостью. Потом внезапно, как быки на бойне, они приходят в неистовство. Грозная стачка охватывает шахты, но на головы бастующих опускается дубина нужды, еще более тяжелая, чем раньше, и все снова затихает…

К тому времени, когда мы с читателем переносимся в Сент-Этьен, там появился еще один углекоп с семьей.

Ивон Карадек нашел работу без особого труда: у него были прекрасные рекомендации. По-видимому, он давно не работал в шахтах, так как первое время под землей ему явно было не по себе. Казалось, он колебался, когда наступал момент входить вместе с другими в клеть и спускаться в зияющий черный колодец. Ивон закрывал глаза, чтобы не видеть, как вышка с головокружительной быстротой уходит вверх, а отверстие шахты над головой все суживается, превращаясь в конце концов в светлую точку. Но, наделенный мужеством и твердой волей, он вскоре привык к шахте.

Вечером Ивон возвращался домой, до крайности усталый, но счастливый, что идет к дочерям. Их у него было трое: старшая, восемнадцати лет (выглядела она взрослее), и еще две девочки. Можно было подумать, что Карадек не встречался со своими детьми целую вечность: каждый раз, вернувшись из шахты, он не мог ими налюбоваться. Средняя, Софи, только что оправилась после опасной болезни; старшая казалась такой хрупкой, что тяжелая работа была ей явно не под силу. Только младшая, свежая, как майская роза, была крепче и жизнерадостнее своих сестер. Ее звали Луиза, но так как она была еще совсем ребенком, ее переименовали в Луизетту.

Семья Карадеков жила на третьем этаже старого дома на узкой и темной улице Демонто. Они столько выстрадали, что и в этом жалком жилище, нуждаясь порой в самом необходимом, чувствовали бы себя счастливыми, будь и Огюст с ними. Но брат не отвечал на письма, хоть им было известно, что он находился в Париже.

Однажды, майским вечером, сестры ждали возвращения отца. Близилась полночь, а он все не приходил. Младшая уже спала; ей снились цветущие деревья, зеленый лес, луга, усеянные белоснежными маргаритками и золотистыми лютиками. Анжела и Софи не решались поделиться своим беспокойством друг с другом. Внезапно на улице послышался шум; до них донеслись обрывки фраз:

— Клеть была перегружена; вместо десяти человек в ней находилось четырнадцать!

— Канат лопнул, а так как надеть предохранительные скобы забыли, та клеть сорвалась… Какое несчастье! Двенадцать убитых…

— Кто?

Девушки не расслышали имен. Они бросились к окну: к их дому несли на носилках двух углекопов, живших на этой улице. Убиты они или только ранены? Анжела вскрикнула: люди с носилками поднимались по их лестнице…

К счастью, Ивон Карадек оказался жив; он только серьезно повредил себе ногу. Но у другого углекопа был проломлен череп.

Сделав Ивону перевязку, врач сказал, что навестит его на другой день. Раненый пожал руки товарищам, которые принесли его домой. Он не хотел сразу ложиться в больницу: ему нужно было сначала дать дочерям кое-какие наставления. Просьбу его уважили, и те же люди, что принесли его из шахты, обещали зайти за ним через несколько часов.

Ивон сделал дочерям знак, что хочет говорить; рыдания смолкли.

— Бедные мои девочки, — сказал он, — не падайте духом, берите пример с меня. Лишь одно меня тревожит — ваша участь. Надеюсь, что вам, как и другим, будут выплачивать пособие, пока я болен, по франку в день. Луизетте, которой еще нет двенадцати лет, полагается добавочно по двадцать пять сантимов, как всем маленьким детям пострадавших шахтеров. Вам, бедняжки, придется жить втроем на эти деньги. Никого ни о чем не просите и помните, что у меня нет документов на вас. Будьте осторожны! Я вернусь, лишь только встану на ноги.

Они молча слушали его. Дрожащий свет лампы освещал их убогое жилье; слышно было, как на улице беседовали углекопы. Этой ночью спалось не всем. Свидетелям катастрофы хотелось поделиться впечатлениями; но многие остались невозмутимы. Они привыкли к несчастным случаям; это было неизбежным последствием работы в шахте. Сегодня пострадали одни, а завтра то же самое может произойти с другими… Отупевшие от утомления, они спали.

— Подумать только, что в шахте нет даже простой аптечки! — заметил кто-то. — Бедняга Карадек целых три часа лежал на земле, пока наконец не явился врач…

— Да, несладко ему пришлось. Он очнулся от свежего воздуха.

Говорившие завернули за угол. Ивон слышал их слова.

— Это правда, — сказал он, слабо улыбаясь. Его улыбка была грустнее слез. Луизетта проснулась и плакала вместе с сестрами. Глаза Карадека блестели от лихорадочного жара. Он продолжал:

— А ведь есть, кажись, закон о труде в шахтах, принятый еще в тысяча восемьсот тринадцатом году. Статья тринадцатая этого закона гласит, что владельцы шахт обязаны заботиться о семьях раненых, задохнувшихся и убитых углекопов. Но тем не менее у рабочих отчисляют несколько процентов заработка в кассу взаимопомощи, хотя от управления ею они отстранены, а потом, когда они становятся калеками, их выбрасывают на улицу… Вот что ожидает меня, если я не смогу вернуться на шахту. Но я надеюсь поправиться.

— Успокойся, отец, — попросила Анжела. — Тебе вредно волноваться.

— Да, я хочу выздороветь, потому что, несмотря на все, нам здесь лучше, чем где бы то ни было.

Он дал дочерям еще немало советов: никого в квартиру не пускать, следить, чтобы младшая не болтала лишнего… Можно было подумать, будто этот человек — важный государственный преступник: так он боялся, чтобы любопытный глаз не проник за двери его жилища…

Товарищи раненого вернулись и отнесли его в больницу.

Следующий день был воскресный, и дети могли навестить Ивона.

— Вот так удача! — сказал он.

Но до прихода дочерей к нему зашел шахтный смотритель, г-н Поташ, желавший выяснить, при каких обстоятельствах случилась катастрофа. Канат быстро починили, и смотритель не понимал, как мог произойти обрыв. Из четырнадцати углекопов, находившихся в клети, остались в живых только двое, и он явился их допросить.

— По-моему, перегрузили клеть, — заявил Карадек. — Нас было четырнадцать, канат не выдержал, а предохранительные скобы не были надеты; вот клеть и полетела вниз.

— Такой канат не мог бы оборваться, если бы его не дергали! — возразил г-н Поташ. — В несчастных случаях всегда виноваты сами рабочие! Наш технический надзор так хорошо поставлен, что ничего не может произойти. Но когда вас спускают в клети, вы обрываете канат; когда вы сходите по лестницам, вы ломаете ступеньки, а потом утверждаете, будто они сгнили; когда вы пользуетесь подъемником с площадками, вы не думаете о том, что делаете, не следите за ходом машины и, вместо того чтобы сойти с площадки во время остановки, продолжающейся одну секунду, падаете в шахту! Все это — по вашей вине, а не по вине хозяев!