Читаем без скачивания Шлиссельбургские псалмы. Семь веков русской крепости - Николай Коняев

Так вот и стало всему свету известно, что не кучка гвардейских офицеров низложила двухмесячного императора, а сам «совет Божий», дабы «дщерь Петрова» получила «Скипетр законнонаследный».

Впрочем, иначе и не могло быть.

Это ведь по указу Елизаветы Петровны привезли в Петербург 14-летнюю Софью Августу Фредерику, принцессу Ангальт-Цербстскую, чтобы, превратившись в Екатерину, она была возведена на трон по «единодушному желанию народа» и по «благоволению Божию».

Можно говорить о зеркальном отражении правления Петра I и Екатерины I в царствованиях Петра III и Екатерины II.

Петр I назван Великим и Екатерина II названа Великой.

И тут можно долго рассуждать о грандиозных успехах, достигнутых Петром I и Екатериной II в военном и государственном строительстве. Успехи эти действительно неоспоримы, и весь вопрос только в цене, которой были оплачены они.

И, конечно, цели…

Никак не списать на ошибки ту жесткую и продуманную систему, с помощью которой Петру I удалось нанести сокрушительный удар по национальному самосознанию. Порабощение и унижение Русской православной церкви; жесточайшие расправы над всеми, кто выказывал малейшее уважение к русской старине; злобное преследование русской одежды; окончательное закрепощение русских крестьян…

А в противовес — неумеренное, и зачастую незаслуженное возвышение иноплеменного сброда, хлынувшего со всех сторон в Россию, обезьянье копирование заграничных манер и обычаев. Все это привело к тому, что в общественном сознании укрепилась мысль о предпочтительности всего иностранного, о бесконечной и дремучей отсталости всего русского. Быть русским стало не только не выгодно, но как бы и не совсем культурно …

Любопытно, что петровское и екатерининское дворянство отличалось не только обезьяним стремлением копировать заграничные наряды и повадки, но и крайне своеобычными, невозможными в прежней Руси монархическими убеждениями.

Пока первые Романовы с деспотической решительностью оформляли и охраняли на территории подвластной страны рабовладельческие отношения, дворянство охотно поддерживало и защищало их неограниченный абсолютизм. Яркий пример этому — события 25 февраля 1730 года, когда по просьбе дворянства были уничтожены кондиции, ограничивавшие самовластие Анны Иоанновны.

Правда, как только государи делали попытки ограничить рабовладельцев-дворян и ввести их в рамки более цивилизованных отношений, дворянство наше тут же забывало и о скипетре законнонаследном, и о верноподданническом долге и легко могло пойти на дворцовый переворот или даже на прямое убийство монарха.

В этом заключалось отличие дворян от простого русского народа, почитавшего своих монархов как помазанников Божиих.

Екатерина II

Разумеется, были и среди дворян исключения, но для дворянской верхушки, прошедшей через гвардейские полки, самовластие государей как-то естественно «ограничивалось удавкою»…

Екатерина II потому и удержалась на троне, что не только сумела разгадать своеобычность монархических предпочтений российского дворянства, но, подчинившись им, узаконила их, и в результате обрела ту силу, которую не могла дать никакая династическая интрига.

Екатерина II стала Великой, потому что при ней окончательно сформировалась воистину небывалая в истории рабовладельческая империя, где в рабстве оказалась большая часть государствообразующего этноса, несшего при этом — такого уж точно нигде не бывало! — и воинские повинности, связанные с защитой государства.

Беззаконно возведенная на престол гвардейскими полками, Екатерина II на дворянство и опиралась, и, даруя ему все новые привилегии, только еще сильнее увеличивала разрыв между высшими слоями общества и народными массами.

В Екатерининскую эпоху разрыв между порабощенным русским народом и денационализированной аристократией вышел за границы материальных отношений и захватил и духовную сферу.

Неслучайно именно Екатерина II провела секуляризацию церковных земель, и именно при ее правлении сословие священников оказалось оттеснено на социальное дно. Обремененный семьей, полуголодный сельский батюшка стал тогда такой же типичной приметой русской жизни, как и утопающий в роскоши екатерининский вельможа…

Именно в правление Екатерины II разрыв народа, сохранившего православную нравственность, и высшего общества, ориентированного на масонские идеалы, приобрел очертания пропасти, преодолеть которую не смогли в дальнейшем никакие реформы.

Еще в 1762 году, едва взойдя на престол, Екатерина II обязала крестьян предъявлять увольнительное разрешение от помещиков при записи в купцы, а через пять лет, 22 августа 1767 года, издала указ, согласно которому русские крестьяне, осмеливающиеся подавать жалобы на своих владельцев, подлежали вечной ссылке на каторжные работы в Нерчинск.

Этот указ окончательно отделил русское крестьянство от государства, которое называется Российской империей, и русский народ ответил на него крестьянской войной, целью которой было восстановление подлинной монархии, освященной Божией волей, а не дворянской гвардией. Крестьянская война Емельяна Пугачева стала прямым следствием совершившегося разрыва единой русской нации на подлое и благородное сословия.

И неслучайно в этой войне Емельян Пугачев выдавал себя за Петра III.

Историки, сравнивающие Екатерину II и Петра III, редко расходятся в оценке этих исторических персонажей. Разумеется, Екатерина II предпочтительней, она умнее и тоньше, но — об этом «но» обыкновенно забывают! — не Екатерина II была помазанником Божиим, а Петр III…

Что с того, будто Екатерина II несравненно лучшая правительница, нежели Петр III? Так считаем мы и считаем по своему человеческому пониманию, а по Божьему? Великая самонадеянность полагать, что наши соображения сходны с Божией волей и Божиим замыслом.

Да, велики свершения Екатерины II…

Но бесспорно ведь и то, что если бы не было ее великого своеволия, совершенного при безусловной поддержке дворян-рабовладельцев, наверняка не было бы такой жестокости по отношению к дворянству и Царскому дому в 1917 году!

Как это ни парадоксально, но столь стремительное распространение восстания Емельяна Пугачева доказывало, что русский народ сохранял верность монарху, пусть и убитому уже…

«Что мешало в послепетровские времена вернуться к едва протекшим временам? — задавался вопросом А. И. Герцен. — Все петербургское устройство висело на нитке. Пьяные и развратные женщины, тупоумные принцы, едва умевшие говорить по-русски, немки и дети садились на престол, сходили с престола, горсть интриганов и кондотьеров заведовала государством.

Одна партия сбрасывает другую, пользуясь тем, что новый порядок не успевал обжиться, но кто бы ни одолевал, до петровских оснований никто не касался, а все принимали их — Меньшиков и Бирон, Миних и сами Долгорукие, хотевшие ограничить императорскую власть не в самом же деле прежней боярской думой. Елизавета и Екатерина льстят православию, льстят народности для того, чтобы захватить трон, но, усевшись на нем, они продолжают его путь. Екатерина II — больше, нежели кто-нибудь».

Тут трудно не согласиться с Александром Ивановичем Герценом…

История тюремного Шлиссельбурга тоже может служить иллюстрацией этой мысли. Превращая старинную русскую крепость в тюрьму, Петр I и его преемники самовластно и самочинно заключают в нее тех, кто мешает или может помешать им лично. Но ни сестра императора Петра I Мария Алексеевна, ни царица Евдокия (Елена), ни верховник Дмитрий Михайлович Голицын, ни герцог Бирон, ни несчастный император Иоанн VI Антонович преступниками не являлись. Как ни различны причины и поводы, приведшие эти особы в крепость, как ни рознятся их судьбы, но все они — люди одного круга, положением и родством своим так или иначе связанные с верховной властью. Они точно такие же преступники, как и те, кто отправил их в заточение, и единственная вина их в том, что они оказались оттеснены от власти.

Однако уже при Елизавете Петровне круг узников Шлиссельбурга существенно расширяется.

Это при Елизавете Петровне, в 1745 году, замуровали в Шлиссельбургском каземате «старорусского человека» — Ивана Круглого.

Происходил он из крепостных крестьян Московской губернии и в Выговской пустыни занимался торговлей хлебом между хлебородным Поволжьем и нуждающимся в хлебе Петербургом[44].

Хлебная торговля чинила «споможение» братству, и размеры ее были весьма значительными.

На Вытегре раскольниками была выстроена специальная пристань Пигматка. Здесь находились «келья и анбар болшей», в котором держали хлеб, привезенный из низовых городов через Вытегорский погост.