Читаем без скачивания SoSущее - Альберт Егазаров

— А еще числом: у первого немного… — Платон, поглядывая на мюрида, тянул почти чеховскую паузу, — извилин, а у второго — братьев, стоящих за властью.

— А-аа, здорово, — только и нашелся ответить Рома.

— А чем монархия отличается от единоначалия?

— Ну, этим, — сделал первый изгиб мюрид, словно забыв, что перед ним не преп из «Керосинки», а настоящий начальников начальник.

— Языком, — почти с брезгливостью пояснил Платон. — А участковый от ангела?

Рома, решив сдаться, замолчал.

— Вестью, — уже спокойно сказал мистагог и, подумав, добавил: — Перед заплывом будем контрапункт изучать. А иначе ходить тебе в ооцит-недососках до следующих Овулярий.

— Дядь Борь, ну ладно недососком называете, так еще и ооцитом теперь, за что, спрашивается? — обиженно гудел Рома. — Кто такие вообще ооциты эти, третий раз уже слышу, а догнать никак не получается.

— Мне что теперь, за весь чурфак здесь работать? Базовых знаний не дают. Выпускник ооцита с овулякром путает. На титул обижается, как лох последний. Степеней не знает, в началах тоже не силен, только сосать умеет, — гневался Платон, обращая свои инвективы[108] куда-то вперед и выше себя. — Но сосабельность, это от Нее идет, чурфак здесь ни при чем, — справедливо заключил он и взглянул на так и не дождавшегося ответа ученика.

— Ладно, — смилостивился он. — До купания всем участникам мистерий присваивается состояние предрожденности, выраженное префиксом «ооцит». Это делает всех равными перед купанием. Происходит полное regressio ad uterum. Предыдущая иерархия должна умереть, и на ее прахе возникнуть новая. Поэтому каждый здесь уже не просто игнарх или олеарх какой — теперь ты ооцит-недососок, а я ооцит-археарх.

— Такого раньше не было, дядь Борь. Церемониарха помню, олеархом вы еще назывались, кажется, и медиархом тоже, а вот чтобы археархом — не было такого.

— Значит, будет. Это релятивная степень в темпоральном порядке[109], — весело сказал Платон и подмигнул ученику.

— Понятно, ваше дышло. А нам только шею подставляй.

Онилин взглянул на сидевшего за столом неофита: он уже не раскачивался на стуле, теперь его тело точно вписывалось в позу прилежного младшеклассника за партой: руки поленницей, пальцы вытянуты. Либо присмирел, либо комедию ломает, решил Платон и уже собрался было встать, как вдруг его ученик столь же канонически оторвал от стола правую руку.

— Можно вопрос, наставник, — почтительно обратился он, расплываясь в улыбке.

— Отчего же нельзя. Спрашивай.

— А проэты ваши, у них рудимент какой-никакой имеется?

— Рудимент есть, но… — начал говорить Платон, чувствуя, что впадает в приступ афазии, — не чисто их, типа. Они к писсателям принадлежат. А у писсателей рудимент, знамо дело, имеется.

— А кто еще к писсателям принадлежит?

— Если строго, то прозайки… Правда, в последнее время тем же рудиментом и журнаши[110] стали бахвалиться, но это они врут, нет у них писала, ни один предъявить не может. У словолюбов бывает, сам видел, небольшое, но имеется. Еще… Да, вот еще сказывают, один любомудр как-то демонстрировал на раздаче. Больше не вспомню.

Рома бросил взгляд через стол, где сидели красно-коричневые, и спросил:

— А прозайки, они что, про заек сочиняют, если проэты про это? Анекдот какой-то.

— Нет, ты, Рома, даешь. Это же СОС, а не ОРТ какое. Хотя про заек, да, был у нас пиит один, во внешнем круге, или на подступах, Херхоров, кажется. С хорошим, хочу сказать происхождением, от самого Хора, но воспитание, мон ами… Да ладно, хер с ним, с Херхоровым, пора кончать с рудиментами, интродукция на носу, за ней собрание и все — в реку. На чем мы там опять споткнулись?

— На прозайках, — напомнил Рома.

— Мог бы догадаться, не Херхоров все-таки. Проэты, ты и сам, наверное, почувствовал, складни складывают, чтобы в уши тебе легче втекало, а у прозайков слова рифмовать то ли не выходит, то ли не в кассу считается, и вообще, они циники все, и про это у них не очень-то пишется.

— Ну а почему прозайками-то называются? — недоумевал Рома.

— Я ведь тебе сказал уже, потому что не на одном духу пишут, как проэты. Прозайки остранить все норовят, фиги в карманах держат, хотя и без фиг на пальцах у них писало в руках, как смоква вяленая, — в общем, не по-людски у них творчество выходит, с потыками да с заиками.

— А-аа, зааа… — кажется, Рома хотел что-то спросить, но неожиданно и сам споткнулся обо что-то.

— Почему не прозаики? — помог ему Платон. — Хер их знает. Это до меня сложилось. Думаю, новый термин придумывать лень было, а чтоб как снаружи у лохоса принято — Устав не позволил. Вот прозайки с проэтами и вышли.

— А рудимент, как рудимент их выглядит? — не унимался Рома.

— Ну ты привязался с писсателями этими. Их все одно за второй круг не пустят. Их рудимент недососки даже факультативно не проходят. Так, любопытство одно. Праздное.

— И все же, — настаивал неофит.

— Ну, ты совало свое хорошо знаешь?

— А то, как не знать. Родное.

— Ну, представь, что вместо алой маковки на нем сублиматор стоит.

— Маковку представляю, сублиматор — как-то не получается.

— Сублиматор — та же маковка, — пояснил Платон, — и материал тот же, только в фигу маковка их сморщена от сублимаций постоянных.

— Тогда это и не рудимент вовсе, — резонно подметил недососок, — рудимент от рождения дается, а этот от сублимаций.

— Вот я те и говорю, не стоят писсатели эти того, чтобы время на них тратить. Я вот держал у себя парочку, но быстро разочаровался — писсатели в домашних условиях — сущий ад. То одно у них не так, то другое — стону много, а толку чуть. В общем, как ооцит ооциту скажу: сколько писсателя ни корми, он все одно: и нелюдим, и жаждою всегда томим, и от бабла добра не ищет. Иль от добра — бабла. И болью жжет… Геморрой, короче.

— А чего вы тогда с этим, — Рома кивнул в сторону красно-коричневых, — с Пронаховым возитесь? Мало того, что он весь левый какой-то, еще и гадости о вас пишет.

— За это и люблю. По мне лучше Пронаховы гадости, чем прелести Гайдаворовы.

— Но он же вас лохосу при первой возможности сдаст.

— Лохосу при первой возможности меня, да и тебя тоже, любой из адельфов сдаст — глазом не моргнет. А после этого красно-коричневого хоть образ в истории останется. И Братству эти ненаши, заступники левые, помогают так, что, будь моя воля, я бы всех наших, порази их Мамай, грантополучателей алчных, в общем всех этих дармоедов-пропазиционеров, я бы их всех в Нижний Дуат определил, в глушь Саратов, нет, дальше, в Прокопьевск куда-нибудь — учителями, в школу вечернюю.

— Помогают, дядь Борь? — не заметив сверкнувшей над