Читаем без скачивания Творения, том 10, книга 2 - Иоанн Златоуст

5. А ты оттого, что не имеешь всего годового запаса, плачешь и терзаешь себя? "Да, – скажешь, – потому что он имел попечение только о себе, а я о рабах, и о детях, и о жене" Напротив, он и один заботился о нужном не для себя, но для всей вселенной. Ты заботишься об одном доме, а он о таком множестве бедных в Иерусалиме, в Македонии и о всех неимущих, – повсюду; заботился притом и о тех, которые давали, не менее, чем о тех, которые принимали. У него была двойная забота о вселенной: и чтобы никто не терпел нужды в вещах необходимых, и чтобы все обогащались духовными дарами. И тебе не причиняют такой скорби твои голодные дети, какую причиняли ему дела всех верующих. Что я говорю – верующих? Он не был чужд заботы и о неверующих, напротив, до того был снедаем заботою о них, что молился за них, и желал быть отвергнутым сам ради их спасения (Рим. 9: 3). А ты, хотя бы в тысячу раз увеличился голод, не решился бы умереть ни за кого. И ты заботишься об одной жене; а он о всех церквах в целом мире; у меня, говорит, "попечение всех церквей" (2 Кор. 9: 28). Итак, доколе будешь шутить, сравнивая себя с Павлом, и скоро ли перестанешь страдать таким малодушием? Не тогда должно плакать, когда мы бедны, но когда грешим. Только это одно достойно слез, а все прочее достойно даже смеха. "Но я не об этом одном печалюсь, –скажешь, – а еще и о том, что такой-то облечен властью, а я в бесчестии и презрении". Что же из этого? И блаженный Павел для многих казался бесчестным и достойным презрения. "Но то был Павел", – скажешь. Значит, следовательно, печаль твоя происходит не от свойства вещей, а от недостатка рассуждения. Итак, ты должен оплакивать не бедность свою, но себя, что находишься в таком (жалком ослеплении). Вернее же – не плачь и о себе, а лучше исправься: не богатств ищи, а старайся о приобретении того, что более, нежели бесчисленные богатства, делает нас радостными, то есть любомудрия и добродетели. При них и бедность будет безвредна; а без них нет никакой пользы и от богатства. В самом деле, скажи мне, какую пользу получают те, которые изобилуют богатством, а души имеют бедные? Не столько ты почитаешь себя несчастным, сколько такой богач считает себя таковым потому, что не имеет у себя (богатства) всех. Пусть он не плачет так, как ты; но загляни в его сердце, и ты увидишь там вопли и воздыхания.

Хочешь ли, я покажу тебе твое богатство, чтобы ты перестал почитать блаженными имеющих большое богатство? Видишь ли это небо, как оно прекрасно, как величественно, на какой высоте поставлено? Красотою его и он наслаждается не более твоего, и не может тебя лишить его, и все присвоить себе, потому что оно создано сколько для него, столько же и для тебя. А что сказать о солнце? И это блестящее и светозарное светило, увеселяющее взор наш, не для всех ли смертных открыто, и не все ли равно наслаждаются им, как богатые, так и бедные? И свод звездный, и круг луны – не всем ли равно принадлежат? Даже, странно сказать, мы бедные пользуемся им более, нежели они. Они, предаваясь безмерному пьянству и проводя жизнь в пиршествах и непробудном сне, часто и не замечают их, находясь всегда под кровлею и любя жить во мраке; напротив, бедные находятся в таком положении, что более всех наслаждаются приятностями этих стихий. Равным образом, если будешь рассматривать воздух, повсюду разлитый, то увидишь, что бедные и им пользуются в большем количестве и гораздо чистейшем виде. Путешественники и земледельцы более наслаждаются им, нежели живущие в городах; а в этих последних опять ремесленники более, чем те, кто по целым дням предается пьянству. А что сказать о земле? Не всем ли она равно открыта? Нет, говоришь. Почему же, скажи мне? Потому что богатый и в городе, получив во владение большее количество десятин земли, окружает их длинными стенами, и в полях отрезает себе большие участки. Что же? Ужели потому, что он отрезывает их одному себе, один он и пользуется ими? Никак, хотя бы он владел тысячами участков. Плоды их он поневоле должен разделять между всеми; пшеницу, вино и елей он тебе готовит, и везде для тебя служит. И огромные ограды и здания, сопряженные с несказанными издержками, трудами и беспокойствами, он воздвигает для твоей же пользы, полчая от тебя за такую свою услугу только малое количество серебра. То же самое всякий может увидеть и в банях, и везде, т. е. что богатые тратят и большие деньги, и обременены трудами и заботами, а бедные легко и спокойно пользуются плодами трудов их за несколько оволов. Таким образом (богатый) ничем не более твоего пользуется землею, и не десять желудков наполняет и он, но один, как и ты. Но он питается роскошнейшими яствами? И это не большое преимущество; напротив, и здесь ты найдешь для себя предпочтение. В самом деле, это обилие и богатство стола возбуждают в тебе зависть тем, что доставляют много удовольствия; но у бедного удовольствия еще больше; и сверх того он наслаждается также здоровьем. Разве тем только богатый превосходит бедного, что делает свое тело более слабым, и собирает в себе большие источники тяжких болезней, потому что у бедного все делается согласно с природою, а у богатого, который не знает меры, все ведет к расслаблению и болезням.

6. Если угодно, рассмотрим это на примере. Если бы нужно было натопить печь, и один накидал бы в нее шелковых одежд и тонких, искусно вытканных занавесок, а другой, напротив, наложил бы дров дубовых и сосновых, то чем лучше сделал бы первый сравнительно с последним? Ничем – напротив, даже хуже. Что же (мы можем несколько и изменить этот самый пример)? Если бы один стал топить печь дровами, а другой телами – у какой печи остановился бы ты с бóльшим удовольствием, у той ли, которую топили бы дровами, или у той, которую телами? Без сомнения у той, которая топилась бы дровами, потому что она топится естественным образом, и тем представляет приятное зрелище для зрителей; а та, напротив, гарью и смрадом, дымом и зловонием костей прогнала бы от себя всех. Ты ужасаешься, слыша это, и чувствуешь отвращение к такой печи? Но таковы и утробы богатых. В них ты найдешь еще больше, чем в той печи, и смрада, и зловонных испарений, и отвратительного запаха, потому что все тело их и каждая часто его от пресыщения отзываются большою несваримостью желудка. Ведь когда естественная теплота обессилена, не может переварить всей пищи, то последняя пробивается на поверхность тела, подобно дыму, и производит отвратительный запах. С чем бы еще сравнить утробы богатых? А вы не оскорбляйтесь моими словами; но если говорю неправду, изобличайте меня. Итак, с чем же бы еще сравнить их? Сказанного же еще недостаточно для полного изображения того, как они жалки. Вот я нашел и другое сравнение. Какое же? Как в сточных канавах, когда непрестанно умножающиеся наносы навоза, травы, тростнику, камней и тины производят в них завалы, поток грязи вырывается, наконец, на поверхность, – так точно бывает и с утробами богатых: вследствие стеснения их внизу, бóльшая часть таких зловонных потоков устремляются наверх. Но не так у бедных. Напротив, утробы их так же чисты от таких зловонных излишеств, как источники, разливающие чистые воды и наполняющие ими сады и луга. Совсем не таковы утробы богатых или – лучше – предающихся пиршествам. Они исполнены вредной влаги, мокрот, желчи, испорченной крови, гнилых испарений и других подобных вещей. Потому-то никто из живущих роскошно не может быть здоровым даже на краткое время, но проводит жизнь среди непрестанных болезней. Ввиду этого я желал бы спросить их: для чего нам даны различные снеди? Для того ли, чтобы мы погибали от них, или для того, чтобы ими питались? Для болезней, или для здравия? Для расслабления, или подкрепления? Очевидно, что для питания, здоровья и подкрепления. Для чего же вы злоупотребляете ими, создавая чрез них для своего тела болезни и расслабление? Напротив, бедный, питаясь простою пищею, приобретает здоровье, крепость и силу. Итак, не плачь, находясь в бедности, этой матери здоровья; напротив, радуйся. И если хочешь быть богатым, презирай богатства. Подлинно, не в том состоит богатство, чтобы иметь богатство, но в том, чтобы не заботиться о снискании его. Если мы так устроим себя, то и здесь будем богаче всех богатых, и там насладимся будущими благами, которых все мы да сподобимся благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Который Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

БЕСЕДА 13

"Уста наши отверсты к вам, Коринфяне, сердце наше расширено. Вам не тесно в нас; но в сердцах ваших тесно" (2 Кор. 6: 11, 12).

1. (Апостол) сказал о своих искушениях и скорбях: "В терпении, – говорит, – в скорбях, в бедах, в теснотах, в ранах, в темницах, в изгнаниях, в трудах, в бдениях"; показал, как они важны и благодетельны: "нас огорчают, – говорит, – а мы всегда радуемся; мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем" (яко скорбяще, присно же радующеся: яко нищи, а многи богатяще: яко ничтоже имуще, а вся содержаще) (ст. 10); назвал их оружием: "нас наказывают, – говорит, – но мы не умираем" (яко наказуеми, а не умерщвляеми) (ст. 9); обнаружил в них великое о нас попечение Божие и Его силу: "чтобы преизбыточная сила, – говорит, – была [приписываема] Богу, а не нам" (да премножество силы будет Божия, а не от нас) (4: 7); изобразил опасность своих подвигов: "всегда, – говорит, – мертвость Его носим" (ст. 10); и что эта мертвость служит ясным доказательством воскресения: "чтобы и жизнь Иисусова, – говорит, – открылась в теле нашем" (да и живот Иисусов явится в мертвенней плоти нашей) (ст. 11); сказал, чего он удостоен от Господа, и какое служение ему было вверено: "и как бы Сам Бог, – говорит, – увещевает через нас; от имени Христова просим" (по Христе молим яко Богу молящему нами) (5: 20); и чего он был служитель, т. е. "не буквы, но Духа" (3: 6); и что не только поэтому он достоин уважения, но и ради самых скорбей: "Богу, – говорит, – благодарение, всегда победителями нас творящему" (2: 14). После всего, наконец, он приступает к обличению (коринфян) в том, что они мало имеют расположения к нему. Впрочем, не тотчас начинает обличать их, но сперва говорит им о той любви, которую он всегда обнаруживал к ним, а потом уже приступает и к обличению. Хотя бы обличающий и по своим добродетелям заслуживал уважение слушателей, но его слово принимают охотнее, когда он вместе показывает и любовь свою к обличаемым. Вот почему и апостол, упомянув сперва о своих искушениях, трудах и подвигах, переходит к слову о любви своей к ним, и потом уже начинает обличать их. Как же он свидетельствует любовь свою к ним? "Уста наши, – говорит, – отверсты к вам, Коринфяне" (Уста наша отверзошася к вам, коринфяне) (ст. 11). Что же это за свидетельство любви? И что вообще значат эти слова? "Мы не хотим, – говорит, – молчать пред вами, но всегда желаем говорить и беседовать с вами. А так поступают обычно любящие. И что для тела объятие рук, то для души дружественная беседа". Вместе с этим он намекает здесь еще и на нечто другое. Что же именно? "То – (говорит), – что мы откровенно беседуем с вами, как с возлюбленными, ничего не утаивая от вас и ничего не скрывая". Так как он приступает к обличению их, то как бы просит у них извинения в том, делая самое обличение, смело высказанное, доказательством сильной любви к ним. И самое наименование ("коринфяне") выражает великую любовь, расположение и горячность (чувства). Известно, чтоб мы часто повторяем и одни имена тех, кого любим. "Сердце наше расширено" (Сердце наше распространися). Как теплота расширяет (предметы), так и любви свойственно расширять (сердце), потому что она есть такая добродетель, которая и горяча, и разгорячает. Она разверзла и уста Павловы, и расширила сердце его. "Не устами только, – говорит, – люблю вас, но (с устами) согласуется и сердце. Потому я и говорю смело, открытыми устами и от всего сердца".