Читаем без скачивания Сюрприз для Александрины - Наталия Ломовская

– Так что же им нужно, если не деньги?

Я в самом деле не могла представить, что нужно похитителям, кроме денег, от Аптекаря. Что людям вообще может понадобиться от него, если не презренный металл?

Только мне было нужно немного больше внимания и любви.

– Так формула же!

– Да какая такая формула?

Мне почему-то показалось, что речь идет о духах.

– Формула моего отца. Мой отец был Давыд Львович Остерман. Слышала о таком?

Я покачала головой.

– Мне так стыдно, ужасно.

– Тебе нечего стыдиться, детка. Я не говорила тебе раньше об этом… Многое старалась забыть сама. Многое тебе просто не было нужно знать. Но теперь пришла пора, похоже. Мой отец был выдающийся химик. Он заведовал лабораторией биоорганической химии. Занимался механизмами биологического окисления, трансформацией химической энергии в электрическую на мембранах митохондрий, ролью мембранного потенциала как фактора, сопрягающего освобождение и аккумуляцию энергии в клетке.

Я потрясла головой, чтобы новые слова и непонятные термины улеглись в ней получше.

– Прости, я говорю непонятно. Он работал над препаратом-герапротектором на основе митохондриально-адресованных антиоксидантов.

– Теперь намного лучше, – кивнула я.

– Ох, извини. Он пытался победить старение человеческого организма, понимаешь?

– Понимаю. И как?

– Что ж, с какой-то точки зрения он преуспел… Его открытия намного опередили время, его наработки открыли дорогу новым исследователям… Но главную задачу, задачу своей жизни, он считал нерешенной.

Не то чтобы у Давыда Львовича не вышло ничего. Кое-что у него получилось – но так, что лучше бы и не получалось… Ему бы сжечь бумаги, разбить пробирки, выбросить из головы лишние мысли, но одержимость ученого взяла верх над человеческой осторожностью. Он не только не уничтожил свои исследования, но и ввел в курс дела талантливого молодого ученого, Александра Воронова. Они уже несколько лет подряд работали бок о бок, Воронов был вхож в дом наставника, в него влюбилась даже дочка Давыда Львовича, Ирочка – позднее дитя, донельзя избалованная особа с бантами в толстых косах. Узнав об открытии учителя, Воронов пришел в восторг. Он уверен был, что им вдвоем удастся усовершенствовать препарат так, чтобы он приносил человеческому организму только пользу. Но все усилия двух ученых были тщетны. Эксперименты проваливались один за другим. Несчастные лабораторные крысы, получившие дозу экспериментального препарата, становились необыкновенно бодрыми и оживленными. Они не нуждались ни в пище, ни в отдыхе, решали сложнейшие для их уровня интеллектуальные задачи, при этом центры удовольствия в их мозгу работали вовсю – животные явно были счастливы! Только вот беда – жили они после этого очень недолго. Зверюшек хватало на пять-шесть приемов препарата, несомненно, вызывавшего сильное привыкание. Дальше следовал паралич, кома и смерть от отека мозга.

Никаких сомнений не оставалось – Остерман синтезировал новый наркотик, идеальный наркотик, способный поработить человечество. Кто бы не желал получить несколько дней – не минут, не часов, а именно дней! – удивительного блаженства, не связанного ни с похмельем, ни с позорным для всякого мыслящего человека отупением, а напротив – при полной ясности и четкости мыслей, обостренности всех дарований? Ученый желал бы сделать открытие, писатель – создать великую книгу, певец – исполнить арию, студент – подготовиться к экзамену… А чем рискнуть? Жизнью? Ну, от одного-то раза ничего не будет. И от двух… И от трех… А там зависимость, мучительное желание получить еще одну дозу, беспомощность и смерть.

Ужасно, не правда ли? Если вы все еще не испугались, прибавьте и то обстоятельство, что производство новоявленного наркотика было весьма дешевым. Остерман с Вороновым называли его между собой «князь», потому что Давыд Львович как-то с горечью обмолвился – вот, мол, «князь мира сего», явившийся в новом, жутком обличье. Они все еще надеялись укротить и приручить «князя», минимизировать привыкание, снизить риск…

Но не преуспели.

А тут пришли тяжелые времена, финансирование лаборатории урезали, кадры сокращали. Да и на тех, кто оставался, работы не хватало. Воронова почти не бывало на рабочем месте. Казалось, талантливый молодой ученый решил сделать все, чтобы вписаться в новую конъюнктуру – с каким-то напарником они сняли цех, резали и варили там металлические коробки-ларьки, которые, как грибы после дождя, вырастали на каждом углу, на перекрестках, везде, где можно было приткнуться. Воронов обещал Остерману в скором времени финансировать продолжение опытов и умолял не оставлять работы. Он купил часть акций фармацевтического завода. Давыд Львович работал за двоих, дневал и ночевал в лаборатории и, казалось, был полон сил и надежд. Ведь и он не лыком шит и вполне в состоянии обратиться к какому-нибудь меценату. А что тут такого? Если начался капитализм, то в стране обязательно должны быть богатые люди, а если есть богатые люди, то они должны заниматься благотворительностью, поддерживать науку.

Ни слова не сказав своему напарнику, наивный Остерман обратился к одному такому «меценату», на которого ему указали знающие люди. Меценат принял ученого весьма благосклонно, выслушал внимательно и пришел в необыкновенный ажиотаж. Он согласился финансировать изыскания, но очень настаивал на том, чтобы также и промежуточные результаты легли ему на стол. Остерман был поражен таким интересом со стороны бизнесмена и согласился скрепя сердце.

Совершенно ободренный участием мецената и крупной денежной суммой в приятных глазу долларовых купюрах, выданной ему наличными и безо всякой расписки, Остерман явился в лабораторию, чтобы продолжить занятия. Там его и нашла наутро жена, обеспокоенная долгим отсутствием супруга дома и все возраставшей странностью его поведения. Она же позвонила Воронову. Давыд Львович был мертв. Увы, некоторые признаки не оставляли сомнений в том, что Остерман умер той же смертью, что и лабораторные крысы, получавшие «князь». Остерман сам сидел на «князе мира сего». Его сердце не выдержало. Он умер, пересчитывая полученные от неведомого покровителя деньги.

Воронов горько корил себя всю жизнь за то, что не уследил за наставником. Он понял, как это произошло – Остерман употребил плод собственных исследований для того, чтобы максимально обострить свои интеллектуальные способности. На этом подъеме он рассчитывал закончить работу, эйфория помогала ему не падать духом. «Князь» убил его, быть может, когда он нашел уже решение… А может быть, никакого решения и не было вовсе?

Через три дня Остермана похоронили, и той же ночью в квартиру безутешной вдовы позвонили. Пришедшие вели себя вежливо, но настойчиво. Вдова должна отдать записи покойного мужа. Деморализованная женщина вяло трепыхалась. Ведь эти записи представляют узкоспециальный интерес… Они еще послужат науке… Несомненно, послужат, заверили ее посетители. Более того, они сами и посодействуют этому, они сами адепты науки и ее бескорыстные слуги. Пусть только отдаст записи. Вдова рассталась с бесценными тетрадями. Но, вероятно, адепты науки не нашли в тетрадях необходимого им для бескорыстного служения, потому что через несколько дней вернулись. Шутить она, что ли, над ними вздумала? Пусть она отдаст последние, да-да, именно последние исследования! Что она знает о препарате «князь мира сего»? Ах, ничего… Что ж, это можно проверить.